«Она сейчас в таком состоянии, – подумал он, – а я не могу принять все ее страдания на себя!»
Из глаз его невольно покатились слезы. У доброй Си-жэнь, которая видела, что оба они плачут, тоже стало тяжело на душе. Держа за руку Бао-юя, она чувствовала, что рука его холодна как лед. Ей хотелось утешить юношу, уговорить его не плакать, но она опасалась еще больше расстроить его, ибо, возможно, в душе Бао-юя таилась какая-нибудь скрытая обида; вместе с тем она боялась проявить жестокость и по отношению к Дай-юй. Оказавшись в затруднительном положении, Си-жэнь, как все женщины, обладающие чувствительной натурой, тоже расплакалась.
Цзы-цзюань убрала платок и стала осторожно обмахивать Дай-юй веером. Когда она увидела, что все проливают слезы, ей тоже сделалось грустно, она вытащила носовой платочек и принялась утирать глаза. Таким образом, теперь плакали все четверо.
Си-жэнь первая овладела собой, улыбнулась и сказала Бао-юю:
– Ты, конечно, можешь пренебрегать своей яшмой, но вспомни о том, кто тебе сделал шнурок с бахромой, на котором она подвязана, и ты поймешь, что не должен ссориться с барышней Линь Дай-юй.
Как только это услышала Дай-юй, она схватила попавшиеся под руку ножницы, несмотря на слабость, поднялась на постели и стала разрезать шнурок. Си-жэнь и Цзы-цзюань хотели ей помешать, но, увы, было поздно – шнурок оказался разрезанным на несколько кусков.
– Напрасно я тратила силы, – сквозь слезы произнесла она, – он все равно не дорожит шнурком. Пусть теперь для него другие сделают получше.
– Зачем вы разрезали его? – вскричала Си-жэнь, беря у нее из рук яшму. – Во всем виновата я – не нужно было болтать лишнего.
– Можешь резать! – произнес Бао-юй, обращаясь к Дай-юй. – Меня это мало трогает, потому что яшму я все равно носить не буду!
Когда произошел скандал и старухи-служанки увидели плачущую Дай-юй и расходившегося Бао-юя, который пытался разбить свою яшму, они переполошились. Боясь, как бы это не привело к серьезным последствиям, они бросились докладывать обо всем матушке Цзя и госпоже Ван, чтобы не оказаться потом виноватыми. Взволнованный вид старух и торопливость, с которой они прибежали, встревожили матушку Цзя и госпожу Ван, и они, не зная, из-за чего все это произошло, сами поспешили в сад. При их появлении Си-жэнь бросила полный укора взгляд на Цзы-цзюань, как бы желая сказать:
«И зачем тебе понадобилось тревожить бабушку и мать!»
Цзы-цзюань думала, что все это сделала Си-жэнь, и мысленно возмущалась ее поступком.
Войдя в комнату, матушка Цзя и госпожа Ван увидели Бао-юя и Дай-юй, которые насупившись сидели в разных углах и молчали. Матушка Цзя и госпожа Ван спросили, что случилось, но, так как никто не мог толком ответить, они всю вину взвалили на Си-жэнь и Цзы-цзюань.
– Совсем разленились, не хотите как следует прислуживать! Такой скандал поднялся, а вы стоите, будто вас это не касается! Почему вы их не разняли?
Они стали бранить служанок, а те только молча слушали. Затем матушка Цзя увела Бао-юя к себе и все успокоилось.
Прошел еще день. Наконец наступило третье число – день рождения Сюэ Паня. По этому поводу в его доме состоялся большой пир, а также театральное представление, и все члены семьи Цзя отправились туда.
Бао-юй, который еще не виделся с Дай-юй после их последней размолвки, находился в подавленном состоянии, очень раскаивался в совершенном и не имел ни малейшего желания смотреть спектакль. Поэтому, сославшись на недомогание, он предпочел остаться дома.
Что касается Дай-юй, то ее недавняя болезнь, вызванная длительным пребыванием на жаре, уже почти прошла и она свободно могла бы пойти смотреть спектакль, но, узнав, что Бао-юй остается дома, она подумала:
«Ведь он большой любитель вина и спектаклей – и вдруг отказался идти! Конечно, это потому, что он позавчера рассердился! А может быть, когда он прослышал, что я не пожелала туда идти, у него тоже пропал интерес к развлечениям. Не следовало мне резать шнурок с бахромой от его яшмы. Если он не захочет носить свою яшму, придется мне самой надеть ее ему на шею. Уж тогда он не посмеет снять!»
Таким образом, Дай-юй тоже раскаивалась в том, что понапрасну обидела Бао-юя.
Матушка Цзя замечала, что они все еще сердятся друг на друга, и поэтому решила взять их обоих с собой в гости, надеясь, что, как только они встретятся, все сразу уладится. Но совершенно неожиданно для нее и Бао-юй, и Дай-юй решительно отказались идти.
По поводу этого матушка Цзя с недовольством говорила:
– Видимо, в наказание за грехи, совершенные в прежней жизни, мне приходится все время беспокоиться об этих двух несмышленышах. Верно гласит пословица: «Судьба всегда сводит людей, которые враждуют друг с другом!» Когда закроются мои глаза и навеки оборвется дыхание, пусть они ссорятся сколько угодно – все равно я ничего не увижу и душе моей не придется за них беспокоиться. Как досадно, что до сих пор смерть моя не приходит!
Слова эти случайно дошли до ушей Бао-юя и Дай-юй. Прежде им никогда не приходилось слышать, что «судьба всегда сводит людей, которые враждуют друг с другом», и сейчас они погрузились в глубокое размышление, стараясь понять заключенный в этих словах смысл, и невольно на глаза их навернулись слезы.
Но они так и не виделись друг с другом: Дай-юй в «павильоне реки Сяосян» плакала, обратив лицо к ветру, а Бао-юй во «дворе Наслаждения розами» вздыхал, глядя на луну. Недаром говорится, что «люди могут находиться в разных местах, но в душе их живет одно и то же чувство».
Пытаясь как-нибудь успокоить Бао-юя, Си-жэнь говорила ему:
– Во всяком случае, если кто виноват в этой ссоре, так только ты. Прежде стоило тебе услышать, что кто-либо из слуг не ладит со своей сестрой или муж ругает жену, ты обзывал таких мужчин дураками, говорил, что у них нет никакого сочувствия к женщине. Почему же ты сам стал таким? Завтра пятое число, кончается праздник, и если вы будете дуться друг на друга, бабушка еще больше рассердится и никому из нас не будет покоя. Послушайся меня: смири свой гнев, попроси у сестрицы прощения, и все уладится. Разве так не будет лучше для самого тебя?
Бао-юй колебался – последовать ли ее совету.
Если вы хотите узнать, что произошло в дальнейшем, прочтите следующую главу.
Глава тридцатая, повествующая о том, как Бао-чай воспользовалась исчезновением веера, чтобы сделать два колких замечания, и как погруженная в свои мечты Чунь-лин чертила на песке иероглиф «роза»
Следует сказать, что Линь Дай-юй после ссоры с Бао-юем почувствовала раскаяние, но она никак не могла найти повода для примирения и поэтому весь день оставалась печальной, словно что-то потеряла.
Цзы-цзюань прекрасно понимала ее состояние и мягко упрекала:
– Вы вели себя с Бао-юем немного легкомысленно, барышня. Это можно было бы простить тому, кто не знает его характера. Неужели вы не помните, что он уже несколько раз скандалил из-за этой яшмы?
– Тьфу! – разозлилась Дай-юй. – Тебя, наверное, кто-то подослал отчитывать меня! В чем же мое легкомыслие?
– Почему вы ни с того ни с сего изрезали шнурок с бахромой? – продолжала Цзы-цзюань. – Разве это не доказывает, что Бао-юй виноват лишь частично, а вы почти полностью? Он всегда прекрасно к вам относится, и все ссоры и размолвки происходят лишь потому, что вы всякий раз капризничаете и стремитесь неправильно истолковать любое его слово.
Дай-юй хотела было возразить, но в этот момент раздался стук в ворота. Цзы-цзюань прислушалась и с улыбкой сказала:
– Так может стучать только Бао-юй. Несомненно, это он пришел просить прощения.
– Не открывай! – крикнула Дай-юй.
– Вот и опять вы, барышня, не правы, – заметила Цзы-цзюань. – День сегодня жаркий, солнце так и припекает, и ему может стать дурно. Неужели вы допустите?
С этими словами она вышла из дома и отперла ворота. Это действительно оказался Бао-юй. Приглашая его войти, Цзы-цзюань говорила: