В годы правления императора Алексея I Комнина окончательно оформился феномен «византийских» франков — не просто представителей франко-нормандского нобилитета, переходивших на службу к василевсу, но и их потомков, рожденных в Византии. Здесь можно привести примеры трех западных рыцарей, перешедших на сторону императора Алексея I Комнина в годы первого нормандского вторжения на Балканы (1081–1085 гг.). Речь идет о провансальском рыцаре Петре Аульпском (Петре Алифе) и о двух знатных итало-нормандцах — Рожере, сыне Дагоберта, и Умберто де Отвилле (последний был племянником самого Роберта Гвискара). Все трое до конца жизни оставались на службе уромейского василевса, войдя в число привилегированных соратников Комнина[1153]. Причем Рожер даже смог породниться с императорской династией, взяв в жены представительницу рода Далассинов, к которому принадлежала и мать Алексея I Комнина. Все трое — Рожер, Петр Алифа и Умберто — присутствовали при подписании Девольского мира (1108). Наконец, все трое оставили потомство, и их сыновья уже принадлежали к поколению «византийских» франко-нормандцев, принявших греческие имена и полностью инкорпорированных вереду ромейской аристократии. Никита Хониат упоминает четверых сыновей Петра Алифы, которые отличились при штурме Корфу, в правление императора Мануила I Комнина (в 1149 г.)[1154]. Константин Умбертопул — сын Умберто де Отвилля командовал франкскими наемниками василевса Алексея I Комнина в Малой Азии и на Балканах[1155]. Иоанн-Рожер — сын Рожера (сына Дагоберта) также находился на императорской службе и упрочил родственные связи с Комнинами, женившись на дочери василевса Иоанна II — Марии. Благодаря этому браку Иоанн-Рожер был возведен в сан кесаря, а при воцарении Мануила I Комнина даже претендовал на ромейский престол[1156].

Итак, именно Алексей I Комнин, с правлением которого связан столь важный этап греко-латинского соприкосновения, заложил основные принципы, на которых суждено было строиться дальнейшему диалогу между франкскими государями Леванта и василевсами Ромейской державы. Фактически, принципы этого диалога сводились к следующему. Василевс не пытался перекрыть латинским пилигримам доступ в пределы империи, признавая право латинян проходить по ромейским землям во время их паломничества (в т. ч. «вооруженного паломничества») на Восток. Более того, он готов был оказать экономическую и даже военную поддержку крестоносцам, когда это соответствовало интересам империи в ее борьбе с сельджуками. Осознавая, что латиняне могут подолгу находиться в пределах империи, а то и перманентно осесть на ее восточных рубежах, василевс признал право франков оставаться под властью собственных князей, от которых, в свою очередь, он требовал принесения оммажа и несколько адаптированных форм вассальной зависимости. Заключая договоры с франками, император Алексей I Комнин всегда облекал свои требования в формы понятные и приемлемые представителям франкского нобилитета. Так, Анна Комнина ясно пишет о том, что еще в 1096–1097 гг. ее отец требовал от вождей Первого крестового похода «обычной у латинян клятвы (τν συνήθη τοΐς Λατίνοις ορκον)», т. e. оммажа[1157].

Стремление инкорпорировать западные вассально-ленные отношения в разветвленную административную систему империи и сочетать идею вассальных обязательств с идеей покорности и служения василевсу и автократору ромеев охарактеризовало два важнейших императорских договора с крестоносцами; «константинопольский оммаж» вождей Первого крестового похода (1097 г.) и Девольский мир (1108 г.). В то же время, ромеями отнюдь не отвергалось и право военного вмешательства и открытого давления на франков — для обуздания колонн «вооруженных паломников», шедших через провинции Ромейской державы, при отражении атак латинян на империю (как в 1081–1085 гг. и 1107–1108 гг.), и для возвращения территорий, которые занимали латиняне и на которые претендовала империя. Формат данной работы не предполагает рассмотрения сложных ромейских взаимоотношений с колоннами «вооруженных паломников» Первого, Арьергардного и последующих крестовых походов. Об отражении нормандских вторжений на Балканы было, насколько возможно, сказано в предыдущих главах. Сейчас же, обратимся, в первую очередь, к военным кампаниям, которые василевс Алексей I Комнин инициировал против Антиохийского княжества, с целью возвращения территорий византийской Сирии и Киликии. Кампании эти начались достаточно рано — буквально со момента окончания Первого крестового похода и начала становления княжества Антиохийского.

В 1099 г. в Леванте, по поручению василевса, находился один из лучших византийских военачальников — Мануил Вутумит. Его посольство в Антиохию и переговоры с князем Боэмундом закончились полным провалом, о чем мы уже писали выше. Однако миссия Вутумита отнюдь не ограничивалась лишь дипломатическими функциями. Под его командованием находились достаточные силы, необходимые ромеям для укрепления Кипра и вассальных имперских владений в западной Киликии и северной Сирии. Анна Комнина оставляет достаточно запутанное описание миссии Вутумита и последовавших военных действий в Киликии, которые можно лишь условно датировать 1100–1103 гг. Слова византийской царевны, никогда не бывавшей в Леванте и писавшей спустя полвека после указанных событий, необходимо сверять с другими, более ранними, латинскими и армянскими источниками. К примеру, Анна говорит о том, что Вутумит взял Мараш, в то время как это явно противоречит другим источникам, согласно которым город уже находился под христианским правлением. Скорее, можно предположить, что Вутумит, пройдя со своими войсками по нагорной Киликии, укрепил Мараш, усилив его гарнизон и доверив город протопроедру Татулу. При этом, стоит обратить внимание и на слова Анны о том, что войска Мануила Вутумита и Иоанна Монастры не могли свободно передвигаться по Киликии, а должны были миновать значительную ее часть, т. к. население (в частности — армяне) было покорно Антиохийскому князю[1158].

В то же самое время Анна упоминает о том, что другой ромейский военачальник — друнгарий Евстафий захватил и укрепил Селевкию и Корик. Эти две крепости были западными вратами на Киликийскую равнину, открывавшими ромейским войскам путь к занятому нормандцами Тарсу. Захват Корика и восстановление Селевкии позволило ромеям не только получить укрепленный плацдарм на западе Киликийской равнины, но и контролировать пролив между Киликией и Кипром. Причем, согласно «Алексиаде», князь Боэмунд также готовился вести свои войска для взятия Корика, но его опередили ромеи. «Боэмунд (…) испугался, как бы император раньше него не захватил Курик, не ввел в гавань ромейский флот, не установил на Кипре свой контроль и не стал задерживать союзников Боэмунда, прибывавших к нему из Лонгивардии по анатолийскому побережью. Рассуждая таким образом, он сам решил отстроить Курик и удержать порт (…) Но самодержец, заботясь о том же и разгадав замыслы Боэмунда, послал евнуха Евстафия, возведенного (…) на пост великого друнгария флота, с поручением спешно занять Курик и как можно скорей его отстроить. Он велел также отстроить расположенную в шести стадиях от Курика крепость Селевкию, оставить в обоих городах крупные военные силы и назначить дукой Стратигия Страва, человека малого роста, но большого знатока военного дела. Кроме того, он приказал ввести в гавань большой флот, поручив ему помогать Кипру и бдительно подстерегать тех, кто будет идти на помощь Боэмунду из Лонгивардии. Итак, вышеназванный друнгарий флота отправился в путь и, предупреждая замыслы Боэмунда, восстановил Курик и привел его в прежнее состояние. Сразу после этого он отстроил Селевкию, окружил ее рвом, оставил в обоих городах значительные силы под началом дуки Стратигия, спустился в порт, оставил там, согласно указаниям императора, сильный флот и вернулся в столицу»[1159].