Конечно же, Алексей I Комнин вряд ли пользовался тем подавляющим численным превосходством, которое пытался отобразить Альберт Аахенский, писавший о ромейском войске исключительно как о «неисчислимой армии» и «бесчисленном множестве туркополов, куманов и печенегов»[949]. Современные исследования убедительно доказывают, что василевс вряд ли мог вывести в поле более 25.000 человек, так что, если отталкиваться от численности войск Боэмунда, данной в Анонимной хронике Бари (34.000 воинов), мы можем говорить скорее о равенстве сил противоборствовавших сторон[950]. Перенеся ставку в Фессалоники, василевс приступил к реорганизации ромейского войска и к строительству новых кораблей для императорского флота, сооружение которых развернулось в гаванях ромейских городов, на Кикладских островах и в Малой Азии. Диррахий был должным образом укреплен; туда были стянуты дополнительные силы и запасы провианта, а на посту дуки Диррахия с 1105 г., т. е. с момента отбытия Боэмунда на Запад, находился племянник и тезка василевса — Алексей Комнин[951]. Великим дукой флота был назначен Исаак Контостефан, которому василевс пригрозил «что выколет ему глаза, если тот не успеет прибыть в Иллирик до переправы Боэмунда»[952].

Контостефан не ограничился патрулированием Адриатики; он переправился со своей эскадрой к берегам Апулии и атаковал Бриндизи. Город выдержал ромейскую осаду, а прибывшие к стенам Бриндизи итало-нормандские войска сбросили экспедиционные силы Контостефана в море. Анна Комнина утверждает, что и инициатива атаковать Бриндизи, и вина за поражение всецело принадлежит Контостефану, однако более чем вероятно, что удар по одному из главных портовых городов Боэмунда был совершен не только с ведома, но и по приказу самого василевса. Нельзя не отметить, что этой единственной «итальянской» кампании императора Алексея I Комнина, инициированной в разгар войны с Антиохийским князем, всегда уделялось слишком мало внимания[953]. Нескольких печенежских наемников, взятых нормандцами в плен у Бриндизи, князь Боэмунд доставил в Рим. «Явившись к апостольскому престолу и беседуя с папой, он возбуждал в нем негодование против ромеев и раздувал старую ненависть этих варваров к нашему народу. Стремясь еще более ожесточить италийцев, входивших в окружение папы, Боэмунд показал им пленных скифов в доказательство того, что самодержец Алексей враждебно относится к христианам, выставляет против них неверных варваров, страшных конников — стрелков, поднимающих оружие на христиан»[954].

Неудачная атака на апулийские владения Боэмунда не подорвала подготовку Ромейской державы к предстоящей войне. На Балканах продолжалось вооружение и обучение ромейских войск. Помимо привлечения большого числа печенежских, тюркских, аланских и франкских наемников, император Алексей возвращал в строй и собственно ромейские контингенты. Состав армии пополнился поколением молодых военачальников, воспитанных и обученных под личным руководством василевса[955]. Явным признаком укрепления Ромейской империи стало и то, что василевс теперь вновь мог опираться на ресурсы отвоеванных, азиатских провинций. Портовые города Вифинии и Пафлагонии приняли участие в постройке кораблей для флота, а ромейские войска были призваны как с западного побережья Малой Азии, так и из Киликии[956]. Императорский флот, после поражения у стен Бриндизи и последовавшей высадки армии Боэмунда в Эпире, был передан под начало намного более способных военачальников — Мариана Маврокатакалона и Ландульфа. Более того, зимой 1107 г. на помощь к Ромейской державе выступил венецианский флот, во главе с дожем Орделафо Фальеро, что определило победу Византии на море[957].

С военно-стратегической точки зрения, «крестовый поход» Боэмунда фактически был сведен к стремительному завоеванию прибрежных областей Эпира[958] и к последовавшей бессрочной осаде Диррахия. Князь Антиохийский отлично понимал, что, не взяв Диррахий, ключ к западным рубежам империи, невозможно продвигаться вглубь Балканского полуострова. Исходя из этого, он приложил все усилия к осаде города, непрерывно атакуя стены, воздвигая мощные осадные орудия[959] и даже сжигая собственные корабли, дабы отбить у своих воинов мысли об отступлении[960]. Цвет западного рыцарства почти на год увяз под стенами балканского города-крепости, в то время как ромейская армия и императорский флот методично блокировали крестоносцев с суши и моря.

Если, во время кампании 1107–1108 гг. в действиях Боэмунда можно проследить явное желание повторить и победоносно завершить кампанию Гвискара, то император Алексей совершенно четко избегал ошибок прошлой войны. В частности, его армия умело и упорно избегала генерального сражения с франко-нормандцами, очевидно памятуя о печальном исходе битв у Диррахия (1081 г.) и Арты (1083 г.). Исключением, конечно же, стали битвы у Арванона, Главиницы и на реке Арзен, но это были столкновения отдельных, хоть и многочисленных контингентов, корпусов франко-нормандской и ромейской армии[961]. Что касается самих Алексея и Боэмунда, то они, с основными силами своих армий, так и не встретились на поле боя. Между тем, блокада, установленная Алексеем I Комниным, довела армию Боэмунда до полного истощения. Императорские и венецианские корабли не давали союзным Боэмунду итальянским судам приблизиться к побережью, а ромейские войска и наемные контингенты стойко держали оборону горных проходов и перевалов, окружавших Диррахий. Как об этом писала Анна Комнина, «продовольствие, которое по расчетам Боэмунда ему должны были доставить, не давали подвезти отряды ромейского войска, овладевшие долинами, проходами и самим побережьем. Поэтому голод сразу постиг как коней, так и людей, и губил тех и других, ибо у коней не было корма, а у людей — пищи. Кроме того, варварское войско было поражено некоей желудочной болезнью»[962]. Сообщение Анны подтверждает и Ордерик Виталий: «запасы провианта подходили к концу, и войско Христово таяло на чужой земле. В конце концов, не в силах выдержать тяжкий голод, они стали дезертировать; собираясь небольшими группами и рассеиваясь по Македонии, они прибывали к императору, который предоставлял им выбор — либо остаться у него на службе, либо покинуть страну и идти туда, куда им угодно»[963]. Здесь, вероятно, речь идет о выборе продолжить путь в Святую землю или переправиться обратно в Италию.

Дезертирство и переход крестоносцев на сторону василевса оказали не менее губительное воздействие на состояние армии Боэмунда. Альберт Аахенский пишет о том, что «Ги (…), Гильом Кларет и другие предводители войска, подкупленные деньгами и лестью императора, выдвигали тяжкие обвинения против Боэмунда — за нехватку еды, за рассеяние их народа, за возвращения флота, за богатства, посланные императором в осажденный город. Так они пытались отвратить Боэмунда от осады и связать его договором дружбы с императором»[964]. Гильом Кларет — один из баронов, присоединившихся к крестовому походу 1107–1108 гг., действительно предал Боэмунда, что подтверждает Анна Комнина. Согласно тексту «Алексиады»: «Один знатный граф Боэмунда, Вильгельм Кларет, видя, как все кельтское войско гибнет от голода и болезни (воинов свыше постигла некая страшная болезнь), решил позаботиться о своем спасении и вместе с пятьюдесятью всадниками перешел к самодержцу. Император принял Вильгельма, расспросил о Боэмунде, узнал, что войско противника гибнет от голода и находится в очень тяжелом положении, возвел Вильгельма в сан новелиссима и пожаловал ему многочисленные дары и милости»[965]. Что касается Ги де Отвилля, герцога Амальфи, то он (справедливо или нет), был заклеймен как главный предатель, превзошедший других в вероломстве и променявший верность своему брату на золото василевса. Описывая то, как Боэмунда предавали соратники, Ордерик Виталий пишет о том, что «даже его собственный брат Ги, и Роберт де Монфор, которым он доверял больше, чем всем остальным, вероломно предали его и перешли на сторону императора, ослепленные огромными подкупами»[966]. Вопрос о предательстве Ричарда Салернского остается открытым. Анна Комнина упоминает, что Ричард был среди подписавших Девольский мирный договор как свидетель, присутствовавший «от императорского двора», что дало основание позднейшим историкам писать о предательстве последнего[967]. Джордж Бич считает, что «ближайшие соратники Боэмунда, в том числе Ричард, испытывали серьезные сомнения насчет перспектив похода, превратившегося в катастрофическое предприятие; не в силах склонить своего вождя к этой точке зрения, они, за его спиной, вступили в прямые переговоры с противником»[968]. Однако если принять во внимание, что после завершения кампании на Балканах Ричард возвратился в пределы Антиохийского княжества и до конца жизни оставался сеньором Мараша, вряд ли можно было бы предположить, что он рискнул вернуться к Танкреду, будучи уличенным в подобном сговоре с ромейским василевсом. Тем более, что подобное обвинение или даже подозрение стало бы существенным препятствием при восшествии его сына — Рожера — на престол княжества Антиохийского зимой 1112 г.