Можно было бы предположить, что большую толерантность к сиро-яковитам должны были бы проявлять жившие с ними бок о бок и говорившие с ними на одном (арамейском или арабском) наречии мелькиты. Однако здесь мы сталкиваемся с прямо противоположным случаем: и Патриарх Иоанн III и защищавший Сиро-яковитскую Церковь Патриарх Николай II Студит были константинопольскими греками, в то время как первое великое византийское разорение сиро-яковитских церквей Антиохии (в конце X в.) было делом рук сирийского мелькита — Патриарха Агапия II. Вельтеке, в своем исследовании по сиро-яковитской общине Антиохии эпохи франкского правления, также отмечает, что приверженность сирийских мелькитов и миафизитов к единому языку и обряду только ожесточала их противостояние[493]. Так или иначе, почти столетие византийских репрессий сделали свое дело, и к моменту падения ромейского правления в Антиохии большая часть сирийских христиан города составляли уже верные халкидонской Церкви мелькиты. По выражению Д. Вельтеке, «создается впечатление, что после притеснений XI в., некогда сильная и обеспеченная община сирийских православных (сиро-яковитов. — С. Б.) была практически полностью подавлена»[494]. К моменту установления франкского правления в Антиохии, у сиро-яковитов сохранилась лишь одна церковь в городе — «Сирийская церковь Пресвятой Богородицы»[495]; остальные принадлежали мелькитам и небольшое число — армянам[496].

В числе имперских преобразований на покоренных сирийских землях одним из бесспорных приоритетов была «византинизация» Антиохийской Православной Церкви. Вполне очевидно, что ромейские василевсы X–XI вв. стремились многократно усилить свое влияние в Антиохийском Патриархате, благо многие его епархии и сама патриаршая кафедра находились теперь в составе империи[497]. Выше мы уже подробно говорили о принадлежности мелькитов к византийскому миру, о том, что на протяжении веков арабского правления между православными Ближнего Востока и жителями Византии сохранялось единство в исповедании, о том, что идентичность ближневосточных «румов» выстраивалась на чувстве общности с православной Римской (Ромейской) империей. Однако не стоит считать, что в этот период православные Востока представляли собой преимущественно «греческие» общины (пусть и с арабоязычной паствой), с греческой (часто — полностью зависимой от Константинополя) иерархией и с достаточно единообразным, византийским богослужением. Все вышесказанное можно отнести к Ближнему Востоку эпохи османского владычества, но подобные представления не отнюдь отражают положение дел в средневековом Леванте. В эпоху арабского, позднего византийского и франкского правления существовал целый пласт лингвистических, культурных и даже богослужебных отличий, разделявший ближневосточных румов и, собственно, византийских «ромеев». В средние века Антиохийский Патриархат был поистине Церковью множества языков и нескольких богослужебных обрядов. Богослужение совершалось преимущественно на греческом и сирийском, но также на грузинском, армянском, согдийском, на тюркских наречиях. Основным литургическим обрядом был западно-сирийский, Антиохийский обряд; также имели распространение и вариации константинопольского обряда. Мощнейшее воздействие на Антиохийский обряд и традиции сирийских христиан оказывало иерусалимское богослужение. По-крайней мере, с VII в. основной литургией Антиохийской Православной Церкви была древняя иерусалимская литургия Св. Иакова Брата Господня[498]. Вполне вероятно, что мелькиты Антиохийской Церкви сохраняли и другие анафоры, в частности — древние антиохийские анафоры Двенадцати Апостолов и Св. Петра. Анафора Двенадцати Апостолов была основной анафорой для Антиохийской Церкви в IV–VII вв.; как известно, она была введена в богослужение Константинополя св. Иоанном Златоустом и впоследствии трансформировалась в анафору, носящую имя этого святителя. Анафора Двенадцати Апостолов сохранилась до сего дня в Сирийской (Сиро-яковитской) и Маронитской Церквях. То, что эту анафору сохраняли как миафизиты, так и некоторые сирийские христиане-халкидониты (марониты), можно считать свидетельством, пусть и косвенным, возможности ее продолжавшегося употребления среди мелькитов. Доподлинно известно, что «литургия Св. Петра — главы Апостолов» совершалась в церквях Мцхетского католикосата — «дочери церкви» Антиохийского Патриархата[499]. Так что вполне вероятно, что эта сирийская литургия сохранялась и в других восточных епархиях, связанных с мелькитским Патриархом Антиохии[500]. Также, вероятно, совершались и другие сиро-палестинские литургии, такие как литургия Св. Петра. По-крайней мере доподлинно известно, что литургия Св. Петра точно совершалась в церквях восточной Грузии — Мцхетского католикосата, «дочери» Антиохийского Патриархата. Так что вполне вероятно, что она сохранилась и в других восточных епархиях, связанных с Антиохией. Ныне литургия «Св. Петра — главы Апостолов» сохранилась лишь в Маронитской Церкви.

С восстановлением ромейского господства в Киликии и северной Сирии для Антиохийской Церкви начиналась эпоха все более ощутимой литургической византинизации, которая также непосредственным образом затронула мелькитские Патриархаты Александрии и Иерусалима[501]. Преобразования эти, вполне естественно, проходили под теснейшим контролем как церковных, так и светских властей Константинополя. Менее болезненным этот процесс был в Иерусалимской Церкви, где палестинские монастыри, в особенности Лавра Св. Саввы Освященного, поддерживали тесные контакты с Константинополем. К тому же, территория Иерусалимского Патриархата (как и Александрийской Церкви) находилась за пределами империи. Д. Галадза обращает особое внимание на локальный, постепенный характер литургической византинизации в Иерусалимском Патриархате, противопоставляя его более активному, инициированному извне процессу византинизации в Антиохийской Церкви[502]. В лоне Иерусалимской Церкви, очевидно со времен Халкидонского собора, исторически сохранялось стремление к определенному ограничению арабского и, в еще большей степени, сирийского элемента.

Невзирая на полиэтнический состав Патриархата, куда входили греки, арабоязычные мелькиты, сирийцы и грузины, в Иерусалиме и палестинских монастырях, очевидно, упорно бытовало устремление к более тесным связям с Византией и греческим богослужением. Причем это было не столько устремление к преобладанию греческого элемента (поскольку Патриархи Иерусалима эпохи арабского владычества принадлежали преимущественно к числу сирийских и палестинских мелькитов), а именно желание гарантировать доминирующее присутствие греческого языка и богослужения. При этом имело место и подчеркнутое ограничение прав священства, принадлежавшего к числу сирийцев. Так, согласно уставу Лавры Св. Саввы Освященного, сирийцам было запрещено занимать важнейшие посты в монастыре, в том числе и пост игумена; исключение допускалось только в отношении постов эконома и казначея[503]. Как пишет Д. Галадза: «сирийский язык так никогда и не получил литургического первенства среди многоязычных монашеских общин Палестины и Церкви Воскресения в Иерусалиме. Это, во многом, объясняет крайнюю малочисленность сирийских литургических рукописей, которые достоверно можно было бы связать с Православным Патриархатом Иерусалима»[504]. При этом Галадза отмечает, что «большая часть уцелевших сирийских литургических рукописей», отражающих западносирийский и восточносирийский богослужебные обряды, связаны как раз с Патриархатом Антиохии. В этом отношении халкидонская Антиохийская Церковь оставалась важнейшим центром сирийской богослужебной культуры. В доступных средневековых источниках мы не встречаем в лоне Антиохийского Патриархата ничего подобного «иерусалимскому» устремлению к ограничению прав сирийского духовенства и богослужения. Напротив, в перечне клира Эдесской митрополии, относящегося к VIII в. (точнее — к 723 г.), упоминаются главы «хора ромеев» и «хора сирийцев», что прямо свидетельствует о равноправном сосуществовании двух обрядов — антиохийского и византийского — в пределах единой митрополии, единого города[505]. Порядки и традиции Эдессы заслуживают особого внимания, поскольку многие значимые иерархи Антиохийской Церкви, такие как Патриарх Феофилакт бар Канбара, Феодор Абу Курра или св. Феодор Эдесский, были либо уроженцами, либо клириками этой епархии.