— …и сегодня проявил себя блестяще… как всегда.

— На самом деле, — ответил Алекс, — это я должен тебя благодарить. Сегодня… в последние две недели я понял, как мне всего этого не хватает. Мне просто страшно не хватает риска, адреналина… важности происходящего. Тиа злится на меня, ну, на нас с тобой, потому что я сегодня подал рапорт.

Бакстер засияла:

— Ты возвращаешься!

— Я не могу.

Эмили сникла.

— Мне нужно как-то жить, я должен думать о семье. Но и протирать дальше штаны в финансовом тоже не могу.

— И что ты…

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Бакстер озадаченно последовала за ним на улицу и по клинышку снега, освещенному лившимся из кухонного окна светом, пошла к обшарпанной пристройке.

— Та-да-а-ам! — гордо воскликнул Эдмундс, показывая на нечто, не только не заслуживающее никаких «Та-да-а-ам!», но и оскорбляющее взор.

Когда он увидел, что Бакстер не собирается реагировать как следует, его энтузиазм тут же сошел на нет.

— Вот черт, — сказал он, догадавшись, почему его представление не вызвало ожидаемую реакцию. Он наклонился и поднял собственноручно сделанную вывеску.

— Эта долбаная штуковина так и норовит свалиться на землю, — объяснил он и повесил ее обратно на дверь. — Та-дааам!

Потом толкнул хлипкую деревянную створку, которая при этом чуть не слетела с петель, и показал оборудованный им офис. В уютном свете настольной лампы на столешнице примостились ноутбук, принтер и беспроводной телефон. В углу стоял масляный радиатор, обогревавший небольшое помещение. Также там была кофеварка, чайник, резиновый шланг над ведром в качестве самодельного рукомойника и даже «зона для посетителей» (второй стул).

— Ну, что скажешь?

Вместо ответа Бакстер еще раз обвела пристройку взглядом.

— Это, конечно же, временно, — взялся уверять ее Эдмундс, когда она так ничего и не ответила, — чтобы встать на ноги и… Ты что, плачешь?

— Нет! — возразила Бакстер срывающимся голосом. — Я думаю… Это просто великолепно.

— О боже, ты и правда плачешь! — воскликнул Алекс и обнял ее.

— Я так рада за тебя… последние две недели действительно выдались очень тяжелые… — засмеялась она и опять залилась слезами.

Все время, пока она рыдала у него на плече, Эдмундс прижимал ее к себе.

— О господи! — воскликнула Эмили. Тушь текла у нее по щекам. Она немного успокоилась и засмеялась. — Я совсем забрызгала тебя своими соплями. Прости. Веду себя просто отвратительно.

— Ничуть, — заверил подругу Эдмундс, хотя в ее словах была доля правды. — Лейла уже вывалила свою еду мне на рубашку, — сказал он, показывая на пятно, хотя в действительности подозревал, что его тоже оставила Бакстер.

Эмили вытерла глаза, увидела на деревянной стене за его спиной несколько листов бумаги с написанными на них обрывками мыслей и прочла:

— «Для него это нечто большее».

— Ну да… — ответил Эдмундс и сорвал страницу, пытаясь разобрать собственный почерк. — «Кукла», «Наживка»… Зачем высекать именно эти слова на груди убийц и их жертв?

— Может, в знак преданности? — предположила Бакстер, все еще хлюпая носом. — Может, это что-то вроде проверки?

— Я уверен, что его последователи именно так это и воспринимают — как символ единства, принадлежности к общему делу, но я никак не могу избавиться от ощущения, что это значит что-то очень важное и для самого… Азазеля, — это имя он произнес с явной неохотой. — Важное и глубоко личное.

Он немного поколебался и продолжил:

— Знаешь, Бакстер, мне кажется, вы не сможете ему помешать.

— Вот спасибо! Невысокого же ты о нас мнения.

— Дело в том, что… — на его лице отразилась озабоченность. — Подумай, сколько усилий надо было приложить, чтобы уговорить Гленна Арнольдса пришить к собственной спине другого человека, постепенно опутывая его паутиной лжи и систематически подменяя лекарства. Точно так же пришлось обрабатывать и всех остальных. Это даже не мания… Преступником движет цель, которую он считает поистине великой… и это меня пугает.

Десять минут спустя, выпив чашечку кофе, Бакстер с пакетом подарков в руке направилась к выходу.

— Ой, чуть не забыл, — сказал Эдмундс, скрылся в холле, вернулся с белым конвертом и сунул его в пакет, — боюсь, это в последний раз. Послушай, Бакстер…

— Сделать тебе одолжение и не вскрывать его? — перебила она Эдмундса, заранее зная, что он опять будет говорить, как нехорошо они поступают, следя за Томасом.

Эдмундс кивнул.

— С Рождеством тебя, — сказала она, чмокнула его в щеку и скрылась в ночи.

Когда Эмили вернулась, дома никого не было. У нее совсем вылетело из головы, что Томас отправился на одну из многочисленных вечеринок с участием его клиентов и коллег. Она поставила пакет с подарками под елку и медленно осознала две вещи. Во-первых, в их гостиной стоит елка, значит, ее поставил Томас. Во-вторых, из-за всей этой свистопляски она не купила ему ни единого подарка.

Эхо мирно спал на кухне, Руш был в больнице, в Томаса сейчас наверняка вонзила коготки Линда, красотка бальзаковского возраста, — и Эмили захотелось оказаться в эту минуту в доме Финли. Не желая портить своим присутствием ему и Мэгги вечер с внуками, она еще днем позвонила, поблагодарила его за помощь и пообещала заехать как-нибудь после Рождества.

Почувствовав себя вдруг страшно одинокой и решив не думать о других, особенно о тех, кто исчез из ее жизни в последние полтора года, Бакстер скинула сапоги и поднялась на второй этаж принять ванну.

В 8 часов 34 минуты утра Бакстер подобрала Руша у входа в больницу Сент-Мэри. Все еще под кайфом от обезболивающих препаратов, он в понедельничной пробке составил ей довольно веселую, хотя и несколько надоедливую компанию. Преодолев перекресток только для того, чтобы снова намертво застрять, Бакстер больше не тешила себя надеждой успеть к половине десятого на встречу с представителями антитеррористического департамента МИ5, который вдруг на удивление серьезно отнесся к угрозе национальной безопасности.

Руш включил радио.

— …утром уровень террористической угрозы был повышен до «критического». Это свидетельствует о том, что правоохранительные органы считают атаку неизбежной.

— Как же вовремя, мать вашу, — сказала Бакстер, посмотрела на Руша и увидела на его лице улыбку. — Что это вас так развеселило?

— Никаких атак не будет. Мы их остановим.

Бакстер остановилась прямо под светофором и ответила:

— Мне, конечно, нравится ваш оптимизм, позитивное мышление и все такое, но…

— Оптимизм здесь ни при чем, дело в жизненном предназначении, — ответил он, пока в новостном выпуске сообщали, что букмекерские конторы перестали принимать ставки на снежное Рождество, — я много лет бесцельно болтался, не зная, зачем выжил в тот день, когда погибла моя семья… Теперь я понимаю. Вы только подумайте, сколько разных решений и случайных событий понадобилось для того, чтобы я, жертва одного теракта, устроенного десять лет назад в метро, оказался в состоянии предотвратить завтра другой. История словно повторяется, дает мне второй шанс. Я наконец осознал, почему все еще живу на этом свете. У меня наконец-то есть цель.

— Послушайте, я, конечно, рада, что вы испытываете такой душевный подъем, но приоритетом для нас остается станция лондонской подземки и то дерьмо, которое задумали эти ублюдки. Мы обязаны их остановить. Нельзя допустить, чтобы они вновь провели нас, как в Нью-Йорке. И что бы ни случилось на нашем участке работы или с нами самими, у нас нет права задействовать дополнительные ресурсы, оголяя другие районы города. Они будут пытаться нас обхитрить, и именно мы обязаны это предотвратить. А бомбы — дело спецслужб. Ими мы заниматься не будем… Извините, — добавила она, сожалея, что разочаровала Руша.

— Ничего страшного, — ответил он, — вы правы, но я точно знаю, что мы, сыграв завтра свою роль, их остановим.