— Товары, это славно… А Гева ничего не получит? Это мне, конечно, нравится… Оставить с носом Гезнура и Гюголана — отличное дело! Они-то, небось, ждали, что Энмар повезет заморские вина к ним, да только не вышло!

— Стало быть, ты признаешь, что затеянный мною поход был необходим? Что мы совершили славное дело?

— Во всем этом деле мне нравится лишь одно.

— Что же именно?

— Что мы с тобой возвращаемся живыми. Хотя я выжил лишь чудом! Да! Я оказался в самой гуще схватки, я…

— Не знаю, наказать тебя или наградить за смерть бедняги Когера?

— Наказать или наградить? В самом деле, трудный выбор! Хорошо, что ты спросил об этом меня. Я дам тебе верный совет!

— Коклос, тебя извиняет лишь одно: Когер умер в тот миг, когда надобность в нем отпала, потому что подоспели воины Ливды. Опоздай они…

— Нет-нет, ты просто не понимаешь знаков, которые шлют небеса! Когер исполнил свое дело, если тебе нравится так думать. После этого рука Пресветлого направила меня, чтобы я сразил несчастного дурня, тебе Гилфинг Воин послал рыцарей Ливды, да и мне тоже одного подкинул — славного молчаливого Джейема. Если бы не он, меня прикончили бы сантлакские бандиты. И перебили бы остатки твоего воинства. Но Пресветлый рассудил иначе. Суди сам, все сложилось один к одному. Выходит, я исполнил волю Его. Итак, меня следует наградить!

В таких беседах проходили дни — один за другим. Обремененное обозом войско двигалось медленно. В фургонах, которые длинной вереницей растянулись по тракту, стонали раненные, просили воды. В разгар лета солнце жгло немилосердно, поутру было славно, но чем позже — тем более душным делался воздух. Обозные глотали пыль, поднятую кавалерией, и раненным было совсем худо. Каждый день несколько человек умирали. Всеми забытый маршал Войс находился, конечно, в лучших условиях, и можно было ожидать, что он сумеет пережить тяжелый переход.

Алекиан останавливал армию пораньше, чтобы у солдат было время похоронить тех, кто скончался за день. Всякий раз для стоянки выбирали обжитое место — поблизости от какой-нибудь убогой деревеньки. Местные крестьяне сперва боялись, потом, осмелев, подходили, чтобы поглядеть на церемонию отпевания. Император распорядился, чтобы павшим оказывали все возможные в этих тяжких условиях почести. Сантлакские сервы дивились богатым, хотя и грязным, пропыленным облачениям священников, слушали, как клирики выводят надтреснутыми от жары и пыли голосами торжественные гимны в честь Гилфинга Воина… Для сантлакцев это было развлечением.

Над могилами, где покоились имперские солдаты, возводили высокие стелы с именами. Потом, уходя, солдаты долго оглядывались — высокие сооружения блестели свежеоструганным деревом посреди убогих деревенских погостов…

Если планам императора суждено осуществиться, и здесь в самом деле будет пролегать оживленный торговый тракт, вдоль него будут тянуться могилы воинов.

С утра Алекиан снова заводил беседы с Коклосом, потом жара брала свое, и оба умолкали… В конечно счете разговоры сводились к тому, что Коклос нехотя признавал: этот поход оказался удачным, а император, в свою очередь, соглашался с тем, что смерть Когера освободила его, Алекиана, от странной и тягостной зависимости, выпустила из плена душу. Словом, все закончилось достаточно хорошо — мятежный Сантлак повержен, энмарцам открыт новый путь в империю, а оба они — Алекиан с Коклосом — живы, и могут беседовать о том и о сем как в старые добрые времена. Империя переживет нынешний год, не рухнет под ударами, которые ссыплются со всех сторон.

Чем ближе к ванетской границе, тем богаче делались поселения, тем выше стены молчаливых замков, тем оживленней дорога. Сюда уже рисковали изредка заходить торговцы с той стороны кордона, а местные сеньоры кичились теми ценностями, что получили в наследство от предков, успевших пограбить ванетские земли в прежние времена.

— Эта земля уже отдаленно напоминает имперскую территорию, — признался Коклос, — а здешние жители уже отдаленно напоминают людей. Помнишь, как я сказал, что по мере углубления в Сантлак растет бедность?

— Да, — Алекиан кивнул, — ты еще сулил мне замки под соломенной кровлей.

— И не отказываюсь. Просто мы недостаточно углубились в эти дикие просторы. Наверняка дальше были бы и с соломенной. Но я не советую тебе возвращаться, чтобы проверить мои слова.

— Ты рассуждаешь не так, как подобает великому герою! — притворно возмутился Алекиан. — Разве тебе не хочется еще подвигов?

— Представь себе, нет! Да и тебе не хочется, я знаю. Вот скоро прибудем в Трингвер, тамошний аббат закатит угощение, ты вспомнишь, каково это: быть императором среди верных слуг. И в будущем году наконец-то похода не будет, ты останешься дома, будешь наслаждаться покоем и любовью подданных. Не забудь поблагодарить меня, если бы не я, ты казнил бы вдесятеро больше народу, и некому было бы любить великого императора. А так у нас еще осталось немножко подходящих для этой цели лизоблюдов. Эх, Валлахал… какие там были закоулочки, темные коридорчики и тесные чуланчики! Ей-ей, прекраснейшее местечко в Мире, вот возвратимся туда и… но сперва — Трингвер и этот подобострастный аббат. Он начнет докладывать тебе о вестях, дошедших в эту глухомань со всех концов, славить твое величие, превозносить успех нынешней кампании… еще бы, ведь обитель блаженного Ридвина славно обогатилась… Трингвер, Тирингвер… скорей бы прибыть туда!

Рано или поздно всему приходит срок, и армия Алекиана наконец-то доползла к Трингверу. Когда император со свитой приблизился к городу, там ударили в колокола. Звонили в монастыре — аббат в самом деле готовил торжественную встречу. Авангард имперцев уже находился внутри стен, о прибытии Алекиана было известно.

При звуках колокола Алекиан вскинул голову — его успело разморить от жары, и он едва не дремал в седле.

— О, я вижу, ты приободрился, — не преминул съязвить Коклос. — Почуял волну лести, которая вскипает в душах добрых горожан, а? Сейчас она хлынет на нас и поглотит твое величество с головой.

Ворота Трингвера были распахнуты настежь, справа и слева выстроились солдаты гарнизона в начищенных кольчугах, подле них — пропыленные воины авангарда. Из ворот выступила процессия, во главе которой торжественно вышагивал престарелый аббат. За ним валила толпа клириков — монахи обители блаженного Ридвина, священники из городской церкви, странствующие братья, которые всегда в немалом числе стекались в обитель… За этой толпой гилфинговых слуг терялись городские старшины и купцы. Святой круг на груди аббата был серебряным, а цепь украшали самоцветы.

— Ого, как сияет наш старичок! — восхитился Коклос. — Особенно хорош ошейник.

Эту тираду шут проговорил вполголоса. Кто знает, как изменившийся Алекиан воспримет шутку на людях? Разумней не проверять, насколько далеко теперь простерлись границы его терпения. Император спешился и приблизился к настоятелю. Тот торжественно приветствовал императора и поздравил с благополучным возвращением.

— К нам уже донеслась весть, что успех сопутствовал правому, и враг повержен непобедимой десницей вашего императорского величества! — торжественно произнес аббат.

— Милостью Гилфинговой, — отозвался Алекиан.

Коклос тоже слез с лошади и тихонько придвинулся к императору.

— Ну вот, — буркнул карлик, — сейчас его священство объяснит нам, что лишь твой поход спас империю. И что теперь все будет процветать и колоситься…

— И тем более отрадно было нам слушать о победе императора, — продолжал тем временем аббат, — что отовсюду доносятся слухи об утратах и потерях, о бедствиях и недобре!

— Какие слухи? — насторожился Алекиан. — Мы долго были лишены новостей.

— О, Пресветлый, — аббат даже пристукнул посохом, так что взлетело облачко дорожной пыли, — неужто мне выпало оказаться вестником несчастья? Увы!

— Так что там стряслось, — повысил голос шут, — пока мы напропалую геройствовали в этом Гилфингом забытом краю? Мир в очередной раз сошел с ума? Это становится однообразным. Говорите уж, святой отец, что ли?