«…Что касается безумца Энтуагла — то у меня с ним образовались непростые отношения. Этот ужасный человек поклялся, что своей рукой уничтожит меня, «проклятого Гилфингом нечистого чародея», я же в ответ посылал ему время от времени сновидения. Это меня развлекало, собственно говоря — это было последнее, что меня развлекало. Я создавал для воинственного фанатика ночные видения внутренних покоев моей Черной башни, моих лабораторий и хранилищ раритетов. Полагаю, что даже вид моей библиотеки для этого невежды был бы мучителен… Столько книжек сразу — это должно было страшить врага знаний. Не говоря уже о том, как внутреннее убранство моих палат слуги переделали к началу Второго Священного похода. А я еще усугублял эти кошмары картинами демонов, выходящих из пентаграмм, оживающих скелетов, всевозможных чудовищ и прочего в таком духе… Я старался как мог — а затем проверял при помощи магического проникновения, каков вышел результат, ибо этот олух считал такие сны мистическими откровениями… Он записывал свой бред, а потом пересказывал сподвижникам — таким же олухам, только поменьше калибром…

Впрочем, похоже, что Гилфинг хранил своего безмозглого слугу. Именно так, этот поп был настолько непроходимо туп, его мозг был настолько неразвит, что воспринимал далеко не все из того, что я ему посылал. У меня был такой специальный амулетик для насылания снов, я потом потерял его в Альде, но не стану забегать вперед…

Итак шла осень. Фанатики уже боялись нас все меньше и меньше, наши силы таяли — нам едва удавалось не пускать врагов в город. Впрочем, они пока особо не стремились — уж столько-то почтения к нашим заклинаниям у них осталось. Враги сосредоточились на разрушении стен. Мы прекрасно понимали, что они готовятся к общему приступу, хотят ворваться в Могнак одновременно через десятки проломов в наших многострадальных стенах. Мы понимали — но сделать уже ничего не могли. Даже стены не чинили. Скорее, мы даже ждали этого последнего штурма, который положит конец всему — но неприятель не спешил, желая подготовить все как можно лучше…

А по вечерам, во время коротких передышек, я продолжал забавляться, формируя его священству Энтуаглу новые кошмары. Однажды, желая узнать результат моих упражнений, я при помощи толленорна подглядывал за безумным епископом. А святоша зачитал отрывки своего бреда и объявил, что это, дескать — святое пророчество и что время штурма пришло! Я оповестил своих — мы приготовились сделать для фанатиков завтрашний день (день последней схватки) незабываемым…

Наконец этот день наступил. Враги вступили в Могнак через десятки проломов одновременно — сотни, тысячи врагов. К их огромному удивлению, никто им не препятствовал… Никакого сопротивления на разрушенных бастионах, даже никаких магических ловушек… Отряды фанатиков вступили на улицы мертвого города, пошли по ним, заглядывая в дома — мертвые, пустые, холодные дома… Они нашли нас на площади в центре города. Около трехсот могнакцев — женщины и старики, колдуны и люди, лишенные таланта… Все. Мы стояли с оружием в руках и ждали — нам хотелось сразиться с ними в последний раз, наконец-то сойтись лицом к лицу… Но они и тут попытались схитрить — я слышал, как какой-то важный сеньор крикнул, чтобы позвали лучников. Очень важный сеньор — на его шлеме было столько перьев, что их хватило бы на три подушки… Он не дождался лучников — мы атаковали стремительно и первым, кого поразил мой меч, мой двуручный Мститель — был тот самый сеньор… Вот это была схватка, мой любезный родич… Как раз то, о чем мы мечтали уже давно… Остановились мы только тогда, когда поняли — на площади не осталось ни одного врага. Вскоре по другой улице подошла еще одна колонна… Все началось сначала… Мои могнакцы убивали — и умирали один за другим. В конце концов я остался один… Мне как-то не хотелось умереть от удара в спину, а прикрыть меня было некому — я бросился бежать. По дороге я видел всякое. Видел, как из последних сил отбивается Котрем, парень заведовавший моей оружейной и смертельно заболевший как-то пару лет назад… До сих пор не знаю, то ли я исцелил беднягу тогда, то ли окончательно убил, оснастив его хилое умирающее тело магическим довеском…

Я видел мальчишку-конюха Кворка, того самого уродца, которого всегда старался защитить от насмешек — парнишка улепетывал в какую-то щель, в руках у него были книги заклинаний — большая кипа книг из моих покоев… Видел старуху Айглу, которая, умирая под ударами солдат, из последних сил осыпала их магическими искрами — болезненными, но почти безвредными… Добрая старушка не была способна на большее… Я подоспел поздно — мне удалось лишь отомстить за нее. Видел я и еще нескольких своих подданных… Нет, не так — своих друзей, своих братьев, своих сестер… И огромные толпы фанатиков — словно стервятники на разлагающемся трупе прекрасной сказки, на руинах мечты…

Иногда я бросался на врагов, если видел, что смогу одолеть, иногда — бежал… Мыслей не было. Сам не знаю, мой потомок, что вело меня тогда через этот город умирающей мечты… Зачем я сберег свою жизнь в тот день, я не понимал и сам. Но я выжил… Боюсь, что кроме меня из защитников Могнака не уцелел ни один. Опомнился я только тогда, когда оказался далеко за пределами разрушенных стен. И оглянувшись на встающее среди ночи зарево, я понял. Понял, зачем судьба сохранила мне жизнь.

Я должен стать мстителем за все это… И за всех этих людей — или все же не людей? За тех, кто поверил в мою мечту, за тех, кто увидел, как мечта сбылась — увидел незадолго до своей смерти…»