— Долго ли до рассвета?

В той стороне, где она ожидала увидеть бледное пятно окна, стояла кромешная тьма. В противоположной мерцала тусклая звезда. Она долго смотрела на звезду и медленно приходила в себя. На комоде тикали часики. Хотела встать, включить свет, но побоялась разбудить сына и передумала. Она знала, что теперь не заснуть до утра, а в темноте ночной кошмар мог вернуться к ней.

— Хозяин! — послышалось вдруг ей. Этот робкий, нерешительный окрик вспугнул ее, сердце опять заколотилось так, что она прижала его рукой. Прислушалась, но из-за шума крови в висках не смогла разобрать, во дворе ли кричат, или кто-то не спит в доме.

«Включу свет и прикрою газетой, чтобы не разбудить Гочу, — подумала она и удивилась, — а я, оказывается, трусиха… Все-таки надо включить…» Но не шелохнулась.

Кто-то, стоявший во дворе под грушей, крикнул еще тише:

— Хозяин!

«Нет, нет! Мне не мерещится. Что-то стряслось! Какая-то беда! Может, сон и вправду длится мгновение — я услышала крик, вот мне и привиделось бог знает что. Подойти к окну. Вор услышит, что в доме люди, и уйдет, а своих надо встречать».

На какое-то время все стихло. Маке почудилось, что сердцебиение мешает ей расслышать осторожные шаги по траве.

— Мака! — раздалось под самым окном.

Она не заметила, как села на постели.

— Мака, не пугайся, Мака!

Голос был знакомый, но Мака не узнавала его. Робкий, тихий оклик не походил на зов путника, сбившегося с дороги. Казалось, он предназначался только Маке и никого не хотел будить, кроме нее.

Вся дрожа от страха и ожидания, Мака встала и, пригнувшись, на цыпочках подошла к окну.

То ли ее увидели со двора, то ли услышали звук шагов, но стоило ей подойти, как тот же голос прошептал:

— Не пугайся, Мака, это я, Марго!

Мака смотрела во двор, туда, где темнело грушевое дерево, и потому не сразу заметила женский силуэт под самым окном.

— О господи! — Она провела рукой по лицу и, ссутулясь, вернулась на кровать и села.

Во дворе зашуршали шаги но траве: видно, Марго пошла назад, к калитке.

«Кто-то ждет ее на дороге. Только не Гено…»

Она нашарила на полу войлочные шлепанцы, одела материнский халат, висевший рядом на стуле, и, шепча про себя: «Господи!.. Господи, господи!.. Что-то стряслось! Беда какая-то!» — вышла.

Во дворе она сбилась с тропинки. Высокая росистая трава замочила ноги до колен.

Взглянула на небо. Взмолилась: «Помоги!»

У калитки задержалась.

«Куда я иду? Я не знаю, кто там».

— Марго, ты?

— Я! Я, Мака, лучше б мне не рождаться на свет!

— Что случилось, Марго?

— Для тебя ничего страшного — не пугайся. Надо мной беда, над несчастной моей головой!

— Все живы, здоровы? Не скрывай!

— Все здоровы. Не бойся…

Мака не поверила, шагнула за калитку.

— Ты одна?

— Нет, Мака.

— Кто с тобой?

Марго медленно клонилась.

— Что с тобой, Марго! — Мака подхватила ее под руки. — Тебе нехорошо?

— Погоди, — Марго высвободилась. — Погоди!.. — Она опустилась ниже, и Мака почувствовала прикосновение ее рук на коленях.

— Что ты делаешь?! — Она попыталась отступить, но Марго не пускала ее.

Мака вспомнила объятия Тхавадзе во сне.

«Вот и сбылось, — притихнув, подумала она. — Сон в руку».

— Ноги твои целую, Мака!

— Встань, Марго! Встань, милая, и скажи, что у вас стряслось?

— Не встану. Если хочешь, чтобы сказала, дай на коленях сказать…

— Боже мой! — в отчаянии вырвалось у Маки. — Что же это? Боже мой!

— Нету у нас дороги, кроме как к тебе, Мака! Ты должна спасти моих детей, как спасла бы Гочу. Обо мне не думай…

— Но что я могу? Объясни… Ну, встань же наконец, Марго!

— Нет, дай сказать!

«Сон в руку, ох, сон в руку! Вот так же он не отставал ни за что и целовал колени».

— Марго, дорогая…

— Пропали мы, Мака, пропали! Перебьет он нас, если ты не спасешь — не поможешь!

«До Джабы дошло… Бедная женщина…»

— Господи! Но что я?.. — Она наконец высвободилась из рук Марго.

— Ты одна можешь нам помочь! Ты спасешь моих детей и бедную Мери!

— А где Мери?

— Здесь она, еле вызволила; выкрала, считай, хоть сердце и не на месте — боюсь, как бы не застал он нас… Молиться на тебя буду, Мака!

Мака только сейчас заметила стоящую неподалеку маленькую машину и насилу подняла Марго с колен.

— Так что же случилось?

— Еле, Мака, еле спаслись, родная! Ну, прямо на волоске были. Если б не влезли на чердак и не подтянули лестницу, не унесли бы ног. Кто-то, чтоб у него язык отсох, сказал ему по пьяной лавочке: таких любовниц, как твоя сестра, у Бичико не две и не три. Он, бешеный мой, и болтуна в кровь избил, а потом как прибежит домой! О-ой!.. Натерпелась я страху за все это время, знала, рано или поздно дойдет до него. Потому и упросила тетушку Магдану сказать тебе. Не следовало, но что мне оставалось делать, скажи! — Марго, дрожа всем телом, искала в темноте ладони Маки, чтобы прижать их к груди и расцеловать.

— Гено ты не говорила?

— Не сказала… Побоялась я. Он умница, не станет связываться с Джабой, но ведь мужчина — раз стерпит, другой, а на третий взорвется. Ничего лучшего не придумала, как к Авксентию явиться, попросила отвезти нас сюда. Сам не согласился — зачем же на грузовике по такому делу, — пошел к Нодару и растолкал его среди ночи.

— Нодара?

— Да, он и привез нас. Ну, скажи, Мака, что я еще могла сделать? О себе я и не думала — ее прибил бы… Ты знаешь, какая Мери безропотная, добрая. Когда у меня двойня родилась, одну девочку она выходила, ночей не спала. Ты все поймешь, ты не такая, как они. Ах, господи! Ты и невестка мне, и сестра, и все на свете! Не виновата она… Любила и любит твоего брата, по любви все это вышло, не из-за распущенности.

— Знаю, Марго, знаю К чему столько слов? Я понимаю…

— Ты все понимаешь, Мака, ты все знаешь. Что делать? Разве женщины никогда не оступались?

«Разве женщины никогда не оступались?..» Мака высвободила руку и потянулась к дороге. Марго прижалась лицом к ее плечу, замочив его слезами.

— Мака, дорогая моя, умница… Устрой так, чтобы хоть какое-то время пожила она у вас. Коли он совсем остыл к девчонке и не захочет, то уйдет она и хоть будет разведенная жена, хоть ребенок от мужа будет. Ты все можешь, если и сама… — Марго осеклась на полуслове.

Мака почувствовала, что эти чрезмерные просьбы и уговоры понадобились Марго потому, что она сомневается в ней самой.

— Скажи прямо, что тебя так мучает? Ты не веришь мне?

— Что ты, Мака?! Ты и не знала ничего…

— Я не про это.

— Мака, — Марго опять заплакала и прильнула к ее плечу. — Ты, Мака, гордая, самолюбивая. Может быть, и тебе…

— Что мне? Говори.

— Может быть, и ты не хочешь, чтобы твой брат женился на опозоренной, но хотя бы на время… Я знаю, какая ты добрая! Твоему Гоче будет светить в жизни твоя доброта.

— Марго, я очень люблю Мери, — сказала Мака.

— Твоими устами мед пить, ласточка моя, умница! Господи! Если Маку Лежава ждут какие-нибудь беды, подари их мне, господи!

— Я хочу ее видеть, Марго. Где она?

— Не ругай ее, Мака. Ты же понимаешь ее положение…

«Какое у нее доброе сердце. Большое и доброе. Где только оно умещается в этом крошечном теле» — подумала Мака, мельком взглянув на Марго.

— Я попробую ее утешить.

— Я знала! Я знала, что ты нас спасешь!

Нодара в машине не было. Сзади, забившись в угол, сидела закутанная в платок Мери. Когда Мака протиснулась и села рядом с ней, Мери наклонилась и положила голову ей на колени, как делают это дети, когда сон одолевает их.

Она не плакала и не говорила ни слова.

Некоторое время все молчали.

«Откуда им знать, что я ничем не могу помочь, что братец уже вторую ночь не появляется, а я даже понятия не имею, где его искать, не знаю, пьянствует он или играет в карты».

— Он, случайно, не выпивши? — дрожащим голосом спросила Марго.