Потом он ненадолго замолчал. Нет, видимо, и здесь судьба, иначе как они могли столкнуться среди ночи с женщинами, да еще в таком месте, где и днем никого не встретишь…

Но сейчас не время рассуждать.

— Что скажешь, Шнайдер? Время не ждет. Я думаю, вам не хочется навсегда поселиться здесь?

— Герр, может быть, они знают здешние дороги… — заикнулся было опять унтер.

— Спросите у них, они скажут… — Макс обернулся к Гуце, — фрейлейн, Шнайдер мечтает, что бы вы показали ему здешние стежки-дорожки. Может быть, вы заодно сообщите ему, сколько солдат прибудет сегодня к этим пещерам? Скажите, фрейлейн!..

— Много, — сказала пленница по-немецки, — достаточно для того, чтобы уничтожить вас.

Обер-лейтенант остановился, потом удивленно обернулся к Гансу.

— Я же говорил!.. — вскричал Клаус.

— Что ты говорил? — прервал его командир.

— Что она знает по-немецки…

— Кто?

— Вот эта, — Клаус указал на Гуцу.

— Ты действительно говоришь по-немецки?

Гуца молчала.

— Отвечай! — Макс посмотрел ей в глаза и потянулся к кобуре револьвера. — Может, тебе кажется, что я не понимаю гнусность нашего положения и намерен церемониться? Будешь говорить или нет!

Гуца отступила на шаг, но промолчала.

— Впрочем, мне не о чем сейчас расспрашивать тебя. Но если ты и в самом деле можешь связать два слова по-немецки, я позволю тебе ласкать моих солдат. Тех, что встретили тебя здесь. А твои проводники, — он строго воззрился на Шнайдера, Ганса и Карла, — довольно любовались тобой.

— Твоим солдатам далеко до тебя! Разве что, кроме вон того… — Гуца кивнула на Шнайдера.

— Мне нравится, что ты высокого мнения о моих солдатах, — обер-лейтенант покосился на Штуте, — уже успел?! — Ганс поднял брови. Макс оглянулся на Баумана: — И ты? — юноша покраснел.

Стоящему у брезента Даниэлю Макс ничего не сказал и опять обернулся к Гуце.

— Ничего, и к нам привыкнешь, — он шлепнул по животу Шнайдера, — что, брат, и ты не по вкусу пришелся?..

Шнайдер расплылся в улыбке, но обер-лейтенант строго нахмурил брови.

— Это наверняка ее проделки, — он подошел к Таджи и взял ее двумя пальцами за подбородок, — совсем еще дитя… — оглядел девочку, пожал плечами, — не надо ее пугать… А вообще-то ничего… — и спросил Гуцу: — Она тоже понимает по-немецки?

— Лучше бы и мне не понимать.

Возмущенный Кнопс шагнул было вперед, но Макс движением руки остановил его и процедил сквозь зубы:

— Я знаю, Кнопс, ты предан мне. Твоя преданность мне скоро понадобится… — Он отвернулся и громко скомандовал:

— Собрать лагерь! Снимаемся!

Вдоль берега мутной стремительной реки галопом мчались два всадника. Взмокшие кони скакали то по левому, то по правому берегу, когда же по берегам прохода не оставалось, шли прямо по воде. Река была не глубокая, но холодные, свинцового цвета волны словно связывали коней по ногам.

Вахо обогнал всадника на белой кобылице и, переехав на правый берег, спешился.

— Вот здесь… — как бы оправдываясь, сказал он второму всаднику. — Здесь я их оставил.

Подъехавший недоуменно оглянулся.

— Наверное, где-нибудь поблизости…

Перепрыгивая через валуны, Вахо бросился к небольшому укрытию у самой реки. И тут же послышался его голос:

— Сюда, Гуа, сюда!

Гуа неторопливо пошел по камням.

Внешне Гуа казался не старше Вахо, но держался солидно, ступал твердо и неторопливо. Он походил на мальчика, которому доверили серьезное дело и который отлично справляется с ним.

Белая кобылица пошла следом за хозяином, время от времени, как человек, заглядывая ему в лицо.

В укрытии между камнями на спине лежал раненый, Тутара с ним не было.

Гуа наискось разрезал раненому гимнастерку. Пуля прошла чуть правее сердца.

Натаскали плоских камней, подгоняя друг друга, сложили у скалы, настелили двумя бурками и перенесли на них раненого. Рана открылась, на бурку натекла лужа крови.

— Воды! — приказал Гуа голосом человека, знающего, что нужно делать. Сам снял хурджин с остановившейся перед ним лошади и движением руки приказал ей — «отойди». Лошадь попятилась.

Вахо принес воды в войлочной шапке.

Гуа работал, стиснув зубы и насупив брови. У Вахо мелькнула надежда на благополучный исход, и он тут же вспомнил о Тутаре: ушел ли Тутар, не дождавшись их, или его убили?

— Гуа!

Гуа оглянулся.

— Что-то Тутар не появляется, надо поискать…

Гуа, не отвечая, попросил приподнять раненого.

Вахо осторожно просунул руки раненому под мышки, приподнял, но не дождавшись, пока Гуа закончит перебинтовывать, опустил Сиоша на бурки:

— Нет, я пойду!

— Ты что, спятил! — крикнул Гуа так, что белая кобылица отступила еще на два шага и, поставив уши торчком, подождала, что будет дальше.

Вахо виновато вздохнул и послушно приподнял умирающего.

Кобыла почувствовала, что хозяин больше не сердится, и, сделав два шага, вернулась на прежнее место.

Судьба и обер-лейтенант опять были на ножах. Макс ошибся, полагая, что чаша весов склонилась в его сторону — просто в этот раз судьба съехидничала: когда далеко по тропинке вели пленных, она посмеивалась. И Макс посмеивался от удовольствия. Глупейшее положение: тебе впору плакать, а ты смеешься… И даже злобу свою излить обер лейтенант не мог. Кто виноват в том, что он оказался заперт среди скал? Судьба и мир, неродной, как мачеха.

Обер-лейтенант и не пытался допросить пленниц. Дороги назад нет, и как бы он не был доволен показаниями пленниц, Максу придется возвращаться той самой тропой, по которой он забрался сюда. Ему интересно было узнать, почему эти женщины оказались среди ночи на чертовых тропинках, но Макс не страдал чрезмерным любопытством, времени же оставалось так мало, что расходовать его на праздные вопросы было бы слишком расточительно.

Сворачивали лагерь довольно долго.

Шнайдер был в полной растерянности. Он знал, что обер-лейтенант винит его во всем, но командир, походя, обронил две-три иронические фразы в его адрес, чем и ограничился. Это еще больше напугало унтер-офицера. Он метался по площадке и, не смея громко командовать, свирепо таращился на солдат. Штуте он избегал, хотя в глубине души люто ненавидел его. Когда они взяли пленных, капрал молчал. Шнайдер не очень огорчился по поводу того, что пленными оказались женщины. Ему было приказано захватить местных жителей, и задание он выполнил. Конечно, тех двух, что убежали, нельзя было выпускать, но это легко говорить при свете дня, а тогда… Теперь дело обернулось худо, и все беды, которые им придется пережить, будут валить на него. А Штуте вышел сухим из воды.

Все в десанте знают цену Гансу.

Ганс Штуте вырос в Баварских горах, и в Германии не много найдется альпинистов его класса. Это вам не Шнайдер, наспех обученный на ускоренных курсах!..

Унтер-офицеру любой ценой нужно было завоевать расположение командира. Он давно знал обер-лейтенанта и немало удивился тому, что Макс не наказал участников ночной операции, да и к пленницам отнесся очень мягко, едва ли не галантно по нынешним временам…

— Шнайдер!..

Резкий голос обер-лейтенанта зажег искорку надежды в душе Шнайдера. Он молча вытянулся перед командиром.

— Ты возглавишь цепочку.

Шнайдер повернулся, готовясь бежать.

— Погоди, пойдешь осторожно… Бегать не надо, мы очень спешим. Ты меня понял?

Когда Шнайдер спустился к роднику, солнце клонилось к закату. Оставленные внизу кони щипали траву, проросшую между камнями. Сверху медленно, с предосторожностями спускался десант. Перед пленницами шел Клаус Бауман, позади них — Ганс Штуте.

У родника женщин посадили на коней. Таков был приказ командира, и Шнайдер опять недоуменно пожал плечами.

Обер-лейтенант выделил двух снайперов — их груз навьючили на лошадей — и приказал им идти впереди цепочки. Этих снайперов, Вальтера и Иогана, командир берег как зеницу ока. Вот и прошлой ночью, когда Шнайдер, не смыкая глаз и каждую минуту рискуя свернуть шею, таскался по чертовым тропинкам, снайперы спали под крылышком у обер-лейтенанта, в большой пещере. Обер-лейтенант понимал, что даже крупнокалиберной батарее не пошатнуть этих гор. Здесь один меткий выстрел стоил десяти танков.