— В селе никого, кроме Гуа, не видел?

— Кого я там должен был видеть? Не с дедушкой же мне было здороваться?

— Помолчи! От тебя и этого можно ждать…

Послышалось лошадиное ржание, и Тутар и Гуа, как по команде, вскинули свои ружья.

— Отбой, это лошадь, — проговорил Вахо, приподнимая голову. — Немцы не умеют ржать…

— Помолчи.

Поднялся ветер. Небо за несколько минут затянули тучи.

— Давай, я хоть к лошадям спущусь, — понизил голос Вахо, — переведу подальше и спрячу понадежнее. Здесь все равно ни зги не видать.

— Черт с ними, с лошадьми, волки их ешь! До лошадей ли сейчас!

— Мне-то что, но у Гуа кобылка больно умная, умнее нас троих, жалко волкам скармливать, — прошептал Вахо, потом сложил руки рупором и шепотом позвал: — Гуа! Скажи ему что-нибудь, а то не отпускает.

— Пусть идет, — сказал Гуа, — он дело говорит. Пусть идет.

Только Гуа лег рядом с Тутаром, Вахо исчез, словно его и не было.

Тутар положил руку на плечо другу.

— Прямо не верится, что ты здесь! Как Сиош?

Гуа покачал головой.

— Что, не выживет?

— Нет, убить человека легко, а вот спасать трудно…

В это время громыхнуло с такой силой, что ребята в ужасе упали ниц. Только, когда вслед за грохотом хлынул ливень, они поняли, что это гремел гром, и подняли головы.

Всю ночь напролет старейшина рода старый Беслан не гасил свою трубку. Всю ночь напролет не спало село, приютившееся у подножия могучих башен. При первом же лае собак двери домов приоткрывались, выпуская наружу робкий свет коптилок.

В горах гроза не редкость, но обычно она коротка — налетит и умчится. В ту же ночь гроза грохотала до рассвета, до рассвета хлестал ливень.

Всю ночь в предчувствии беды не находило покоя село, и некому было обнадежить старика Беслана.

На рассвете рассвирепевшая река вышла из берегов, И тут же на окраине села в верхней слободе заголосили. Казалось, этого крика ждали, как ждут в деревне смерти неизлечимого больного.

Все — старый и малый — выбежали из домов, оставив двери настежь, на радость изголодавшимся псам. Ливень промыл узкие улочки, и деревенский запах навоза сменился лесным духом сырости и грибов.

Последним к месту, где толпился народ, пришел дедушка Беслан с трубкой в зубах.

Разлившаяся река прибила к скале черную бурку и теперь грозилась смыть ее и унести дальше.

Народ пробежал по залитому водой мосту. Одному из парней привязали к поясу веревку, но когда он прыгнул в воду, у нижней границы села раздался душераздирающий крик — то причитала безногая Хварамзе: река пронесла мимо ее дома утопленника — солдата.

Теперь все бросились вниз. Чуть не забыли подтянуть спущенного в реку парня.

И к дому Хварамзе дедушка Беслан пришел последним. Со скрещенными на груди руками. В зубах у него дымилась трубка.

Безногая Хварамзе, свесив из окна чуть не до земли иссиня-черные нечесаные волосы, протягивала руки к реке, но там не было ничего, кроме воды, бешено кипящей между скал и валунов. Река не собиралась уступать добычу. Она собрала внизу следы не вернувшихся домой, и село, выплакав первые слезы, отправилось по ним на поиски своих сыновей.

Рассвело. Промокший, подрагивающий от холода Тутар сидел на той самой скале, откуда вчера в него стреляли немецкие снайперы. Сверху он как на ладони видел тропинку вплоть до укрытия, где прятались Вахо и Гуа. По другую сторону, приподнявшись, можно было разглядеть родник под скалами — рядом на небольшой полянке пасся конь Таджи. Над родником, как два немигающих глаза, темнели отверстия пещер. И хорошо просматривалась площадка перед пещерами.

Незадолго до рассвета Гуа должен был покинуть Вахо и проведать Сиоша.

Восток запылал. Из ревущих ущелий пополз редкий, разрывающийся в клочья туман. Он напомнил Тутару ночь, проведенную два года назад в этой пещере. Тогда Тутар не знал, что такое война, и предположить не мог, что когда-нибудь с ружьем в руках будет подсиживать скоротавших ночь в этой пещере.

Два года назад он лежал в пещере рядом с знаменитыми охотниками, и сон не шел к нему. По закону у новичка было право на первый выстрел, и он боялся промахнуться. Если сван плохой охотник, значит, он не настоящий сван. Тутар тогда обязательно должен был попасть. Как и вчера, когда стрелял в кобылу на тропинке. Оба раза ему повезло. Если ему еще раз повезет и Гуца и Таджи выйдут из этой переделки невредимые, он больше никогда ни о чем не попросит ни могучего Джерага, ни заступницу охотников Дали.

В тот счастливый день Тутар раньше всех заметил вырастающие над вершиной турьи рога. Туры спускались с такой высоты, что даже орлы парили в ущельях ниже них.

Тогда Тутар в первый раз увидел умирающего тура: он лежал на земле, и в его расширенных глазах не было ни мольбы, ни боли; печально и умиротворенно смотрел он на толпившихся вокруг людей. И Тутар подумал, что, если бы тура подняли в родные скалы, он умер бы спокойнее.

Скользя по размытым тропинкам, Гуа сбежал к реке, туда, где на берегу, в небольшом углублении, он и оставил завернутого в бурку умирающего Сиоша, и остановился, в ужасе глядя перед собой: камни, на которых лежал умирающий, заливала река. Свирепые волны, словно стадо яростных секачей, подтачивали нависающую над рекой скалу.

Дождь лил как из ведра. Со скалы водопадом стекали потоки воды, и стоявшие в карауле солдаты промокли до нитки.

Обер-лейтенант всю ночь просидел без сна, подпирая руками отяжелевшую голову. Только рассвело, он пожелал сам поговорить с пленницами. Ганс Штуте знал, что из этого разговора ничего хорошего не получится, и предпочел уйти. Стоять на площадке было опасно, он перешел в большую пещеру.

Привалившийся к рюкзаку Карл оглянулся и без улыбки подмигнул Гансу.

Вальтер спал после караула. Австриец Пауль тоже лежал, отвернувшись к стене, но Штуте чувствовал, что глаза у него раскрыты: бывалый солдат Пауль повидал немало смертей, но никак не мог примириться с гибелью Клеменса. Наверное, их связывала старая дружба; они и в десантную группу пришли вместе…

Даниэль неподвижно сидел в темном конце пещеры, лицо у него было горестное, как у истового монаха, измученного постом и веригами. Пустой котелок, не убранный с обеда, стоял у него в ногах. Даниэль не слышал храпа привалившегося к его спине Кнопса.

В маленькой пещере командир десанта спокойно допрашивал пленниц, но спокойствие это было кажущееся, наигранное и могло взорваться в любую минуту. Пленница то ли считала своим долгом не отвечать обер-лейтенанту, то ли ей нечего было сказать…

Когда неожиданно раздался женский крик, Ганс бессознательно кинулся к выходу, но запутался в брезенте и изо всех сил налетел на кого-то лбом. Одурманенный, он отшатнулся назад, потом сдвинул брезент и увидел распростертого на площадке обер-лейтенанта. Макс был в ярости. С искаженным от алости лицом, давясь ругательствами, он приподнялся на четвереньки, и тут раздался выстрел. Макс подскочил, словно его грубо пнули сзади, и упал.

Выстрел раздался со скалы над тропинкой, где вчера сидели их снайперы.

Штуте выполз из пещеры на площадку. За ним последовал заспанный Кнопс.

Раненого командира потащили в укрытие. У входа в пещеру Вальтер и Карл пришли на помощь, попробовали поставить раненого на ноги, но Макс не мог стоить; пуля, раздробившая берцовую кость, вышла слева под ребрами.

Кнопс молча пополз сменять стоявшего на часах фельдшера Альфреда. Альфред так же молча вполз в пещеру.

Обер-лейтенанта уложили на шинель. Альфред засучил рукава мундира и скомандовал:

— Воды!

Все нашарили свои фляги, слили воду в котелок и поставили перед Альфредом.