— Завтра будет поздно.
— Тогда сегодня. Вечером.
— Нет, совсем скоро будет поздно… — Машина еще больше замедлила ход, потом вдруг свернула, проскочила между столбов и на краю отвесного обрыва, по узкой дорожке покатилась вниз. Внизу раскинулся берег реки.
«Опять он не слушается меня… Опять…»
Мака потянулась к дверце, открыла, но тут же почувствовала сильную руку, которая оттащила ее назад. Машина резко остановилась.
«Зачем я открыла дверь? Я бы выбросилась, если б он не схватил меня? Что ему стоило… Мне так хочется знать, бросилась бы я туда или нет?»
Джумбер смотрел вниз, на узкую дорогу. Снизу, подвывая от натуги, полз большой нагруженный самосвал.
Тхавадзе попробовал подать назад, но на размокшем от дождя спуске машина забуксовала и вильнула хвостом.
Снизу медленно наползала махина самосвала…
Тхавадзе рукой показал шоферу: вернись, здесь не разъедемся. Но тому, с верхом насыпанному щебнем, жаль было с трудом преодоленной опасной дороги, и он не остановился, пока не подъехал на несколько шагов. С шофером в кабине сидели рабочие, и он чувствовал свое преимущество:
— Что же ты спешил, если машина назад не тянет? Пропустил бы нас. Никуда эта девка не денется!
— Давай назад! — крикнул Тхавадзе. Он все еще сжимал локоть Маки.
Шофер высунул голову из кабины, и у Маки ужасно задрожала, запрыгала нижняя губа.
Авксентий, двоюродный брат Гено — Авксентий стоял перед ней. Стоял и, оцепенев, смотрел на такое знакомое и любимое лицо невестки.
«Что, если сейчас засмеяться? Опять меня тошнит… Челюсть, кажется, совсем отвалилась. На этой машине оступился мой Гоча, чуть не разбился, маленький… Надо было сказать Авксентию, чтоб он не ставил ее во дворе…»
Тхавадзе увидел глаза шофера, устремленные на Маку, и кровь бросилась ему в голову. Он отпустил Маку, с силой потянул тормоз и распахнул дверь.
Самосвал оглушительно взвыл, встал на дыбы, шофер шагнул на ступеньку, открыл кузов, мокрая речная галька с хрястом осыпалась назад. Пока подбежал Тхавадзе, Авксентий наклонился и вытащил из кабины толстую витую монтировку, но поднять ее не успел.
Светло-коричневая «Победа» покатилась, свернула к обрыву, проехала у ног Тхавадзе и освободила дорогу.
При падении правая сторона ударилась об камень, машина перевернулась, и Мака увидела, как горы упали вниз, и сразу открылось небо, чистое сверкающее небо… У нее уже не дрожала губа, и душа очистилась, и она чувствовала удивительную легкость, словно летела вверх, а не вниз; только сердце, привязанное к чему-то, осталось там, откуда она взлетела, и не последовало за ней. Сердце осталось внизу, но мучительная мысль, не покидавшая ее все время, мучительная мысль, что она тяжела земле, не терзала ее более.
1966 г.
Перевод А. Эбаноидзе.
ТРИ РОМАНА
Проза Отии Иоселиани с самого же начала характеризовалась столь желательной в литературе самобытностью, оригинальным почерком. Сразу чувствовалось, что у писателя своя собственная творческая манера, свой взгляд на вещи. Это и выделило автора «Звездопада» из числа многих других.
Деревенская тема для наших писателей не внове. Вокруг нее вращаются лучшие образцы грузинской литературы. Но Отиа Иоселиани сумел подметить в жизни деревни такие краски, каких до него еще никто не подмечал. Это был мир, по-новому увиденный глазами талантливого писателя и во многом отличный от того мира, который до тех пор воссоздавали другие.
Отиа Иоселиани отлично знает деревню с ее нравами, повадками, настроениями, знает ее во всех тонкостях, со всем тем, что в ней есть плохого и хорошего. И особенно ему ведомы нужды деревни, ее больные места. Боль вообще ему хорошо знакома, она издавна оставила в его сердце глубокий след. Да и что за диво? Детство у него отняла война. А пережитое в войну, раны, оставленные ею, болят еще долго после того, как считаются залеченными.
Наши представления о мало знакомых людях и о их далекой для нас родине бывают подчас неточными, поверхностными. А это родит и поверхностность суждений, которые уязвляют и вызывают реакцию, особенно острую со стороны писателей. Недаром Отиа Иоселиани предваряет свой «Звездопад» таким хоть и кратким, но весьма многозначительным вступлением:
«Дорогой мой Виктор Петрович!
Ты, помнится, нередко говаривал в наших беседах: «Вы, грузины, не видели войны».
— Да, пожалуй, не видели, — отвечал я.
— Вы, верно, и немецкого-то самолета в глаза не видели.
— Я лично, например, не видел.
Вот уже несколько лет, как мы с тобою не встречались. Я соскучился по твоему раскатистому смеху и прямым, откровенным речам. Дома никого, с кем можно было бы перекинуться словом. За окном дождит, и выходить на улицу неохота. Вот я и засел писать. Пишу тебе. Пишу о том, что запомнилось мне со времен войны».
Ни «Звездопад», да и вообще ни одно произведение не писалось у нас с намерением убедить кого-то в том, что Грузия вынесла в войну уйму страданий, в том, что Грузия видела Отечественную войну.
С неистовой потрясающей силой пережила Грузия войну. И это не только потому, что трехмиллионная грузинская нация послала на фронт семьсот тысяч человек и из этих семисот тысяч вернулась едва ли половина. Нет, не только. Война шла очень далеко от пределов Грузии, и покидавшие свой край мужчины, простившись с женами и детьми, с родителями и сестрами, будто сразу терялись где-то в тумане неопределенности.
Разумеется, народ знал, за что и во имя чего проливали там, вдалеке от дома, свою кровь грузины. Но ничто не могло развеять страха перед неопределенностью, одолеть чувства неодолимости беды, волнами накатывавшей откуда-то и обрушивавшейся на наши города и села, заставляя содрогаться на земле Грузии каждый дом, каждое деревцо, каждый куст. Немецкие бомбы бороздили душу грузина, разбивали его семейный очаг, превращали жизнь его в ад.
«Звездопад» как раз и рассказывает о том, как переживала Грузия войну. Вы здесь не встретите батальных сцен, в которых бы грузины бились с врагом плечом к плечу с сынами других народов. В романе воскрешена жизнь тыла тех давних военных лет. Такой подход дает писателю возможность показать, как война издали подтачивала Грузию, пожирая ее силы, ее плоть.
Конец романа пронизан щемящей болью. С этого мы и позволим себе начать разговор. Война закончена. Дети снова повеселели, снова вернулись к играм — жизнь продолжает свое победоносное шествие. Но вокруг еще пишется столько печальных картин! И они складываются в одно огромное общее полотно, что навечно пригвождено к небосводу нашей памяти. Полоумная мать — та же мать, и кто знает, не вдвое ли горше ее тоска по сыну!
Темной тучей наплывает исполненная печали завершающая картина эпилога, приковывая к себе наш сочувственный взгляд. И достигается это всего несколькими словами:
«Ребята с криками носились за чижом.
— А ну, давай!
— Давай, давай!
— Догоняй!
Откуда-то появилась женщина в длинном черном платье. Она подошла к ребятам и спросила, поочередно заглядывая каждому в глаза:
— Вы не видели моего Амбако?
— Амбако? — удивились мальчишки.
— Да, моего Амбако. Он обещал скоро вернуться…
— Вернется, бабушка, вернется! — отмахнулись мальчишки и, гомоня, погнались за чижом».
Такая печаль не умирает. Такой картине не стереться в нашей душе, пока в ней живо прекрасное начало человечности.
Бывают произведения, в том числе и романы, которые написаны как бы на одном дыхании. Фантазия писателя полностью мобилизована, слово созрело и только ждет, чтоб его высказали. Чувства и мысли изливаются вольно, не встречая на своем пути никаких преград. И все это само собою, помимо какого-либо внешнего толчка. Вот так написан и «Звездопад». Может, какой-то отдельный его эпизод и не отшлифован до конца или где-то диалог построен не вполне безукоризненно, но во всем чувствуется биение живого нерва, за каждым словом стоит настоящий писатель.
