У Штуте был безмолвный уговор с ребятами: мертвых надо похоронить; раненым надо помочь.

От куска сала, который Гуа дал Таджи, ему отрезали долю. Сегодня он и воды попил вволю. Теперь надо было собраться с силами, чтобы вечером похоронить пятерых солдат и, поселив их в вечной обители, подумать о себе, если он в состоянии будет думать.

Раненая лежала, повернув голову к выходу из пещеры. Площадка перед пещерой была залита солнцем. Пленниц до того замучило их заточенье, что они с жадностью смотрели на солнце. У входа в пещеру стоял Штуте.

— Ганс!

— Слушаю, фрейлейн…

Гуца долго смотрела на немца, но так ничего и не сказала.

— Я слушаю, фрейлейн! — повторил Ганс.

— Что, Гуца? — Таджи заглянула ей в глаза.

Раненая покачала головой: погоди.

Взгляд Гуцы удивил Таджи. Она тоже посмотрела из неловко стоящего у входа Ганса.

Он теперь не казался таким высоким, как при первом «знакомстве». Тогда им показалось, что он слегка закидывает голову при ходьбе, теперь же он сутулился: глаза у него запали, а вокруг глаз обозначились морщины.

— Снимите шапку, Ганс!

Штуте не понял, зачем понадобилась раненой его шапка, но он снял и протянул.

Гуца покачала головой.

— Вы сейчас не видите себя…

— Нет, фрейлейн…

— И славу богу! — Гуца отвела взгляд.

— А что со мной, фрейлейн?..

Ответа не последовало.

Немец был совсем седой.

На широком выступе скалы под двугорбой вершиной, по другую сторону ущелья, сидел парнишка с ружьем на взводе. Внизу под собой он видел заросшую мхом поляну, свисающую со скалы до родника, извилистую тропку и почти всю площадку перед пещерами. Укрытие над пещерами ему не было видно, но он точно знал, где она.

Парнишка казался усталым и грустным. Он не спал с той минуты, как ночью услышал взрыв. На рассвете до него донесся крик — он узнал звонкий, крепкий голос Таджи и вскоре увидел ту, ради которой поднялся сюда, в турьи скалы.

Потом сверху на площадку по веревке спустился Гуа. Значит, немцы были перебиты до единого. Но тут на площадку вышел солдат в зеленом мундире, Аби не верил своим глазам: по тропинке к роднику спускался немец.

После злополучного выстрела, когда Аби убил нерешительно вышедшего из пещеры солдата, он не первый раз видел этого немца. Тогда, увидев, как переполошились Тутар и Гуа, Аби поспешно переменил место и избежал встречи. И с тех пор он с удивлением наблюдал, как этот немец то ходит за водой, то роет могилу, и не мог понять, друг он, или враг.

К полудню он увидел, как на площадку, чуть не съехав по веревке, спрыгнул Вахо, затем спустили завернутые в бурки ружья и хурджины и сбросили веревку. Видимо Тутар пошел в обход тем путем, каким они взобрались на скалу. Гуа и Вахо скрылись в пещере, и некоторое время на площадке лежала только бурка.

Солнце поднималось все выше, заглянуло даже в ту щель, где прятался Аби Нанскани, а он все смотрел и смотрел хмуро, не понимая, что происходит; ни одно из его предположений не оправдалось.

Вот все вышли из пещеры, вынесли кого-то завернутого в бурку, наверное, учительницу. Кое-как донесли до края площадки и опустили на землю — дальше невозможно было нести втроем.

Немного погодя к ним подошел немец, до того стоявший между пещерами, наклонился, поднял завернутую в бурку и пошел вниз. Один из мальчиков шел впереди, остальные следовали сзади.

Тропинка едва умещалась в уступе скалы, и идти прямо с грузом на руках было невозможно. Немец повернулся и пошел боком, осторожно, при каждом шаге нащупывая землю. Идущий перед ним Вахо сбрасывал в пропасть ненадежные камешки. Они приближались к повороту, который трудно было пройти даже с пустыми котелками.

Аби Нанскани недоуменно наблюдал это шествие, когда до него донесся цокот копыт из ущелья. Звук стих, потом послышался снова, заметно ближе.

У размытого поворота немец присел, протянул руку шедшему впереди Вахо, спустился, потом выпрямился, прижимаясь спиной к скале, и опять пошел боком.

Цокот копыт раздался совсем близко, и, наконец, из ущелья на лужайку у родника вырвался вороной конь с всадником на спине, за ним легким галопом шла белая кобыла и, горячась, толкал ее грудью рослый жеребец. Они с ходу перенеслись через могилы на лужайке, пронеслись мимо родника и, не найдя пути дальше, закружились на месте.

Всадник спешился.

Идущие по тропинке, к этому времени еще не спустились вниз. Парень связал коней уздечками и удивленно уставился на немца, помогающего нести раненую учительницу.

Как только тропинка кончилась, немец устало опустился на колено. Раненую осторожно положили на землю. Гуа подвел к ней белую кобылицу. Кобылица подогнула ноги и легла на брюхо. С раненой сняли бурку, посадили верхом и на всякий случай привязали к седлу.

Гуа поднял кобылу и осторожно повел. На черного коня вскарабкалась Таджи, но брат не доверил ей уздечку. Горячего жеребца оседлал Вахо, саданул его пятками, обогнал всех и у родника, натянув уздечку, поднял жеребца на дыбы.

Там, где раненую посадили в седло, опустившись на одно колено, стоял немец. Он стоял, похожий сверху на высохшую корягу, и смотрел вслед удаляющимся всадникам.

Вахо хотел дождаться своих, но не утерпел, припал к гриве жеребца и отпустил повод.

Остальные медленно, очень медленно следовали за ним, обессиленные, опустошенные, измученные вконец. Назад никто не оглядывался. Только раз, у поворота, оглянулась раненая и следом за ней девочка.

А немец все стоял и стоял на месте, словно заросшая мхом сухая коряга. Он не шелохнулся ни тогда, когда всадницы оглянулись на него, ни когда они скрылись за поворотом тропинки.

Некоторое время слышался смешанный удаляющийся цокот копыт. Потом все смолкло.

На скале за пропастью угрюмый парнишка убрал свое ружье и поспешно полез наверх. Он спешил. У реки на лужайке его ждала лошадь, которую он увел у немцев и схоронил в овраге. Горы ничего не теряют, а лошадь без всадника, вернувшись в деревню, могла выдать тайну, которую мальчики так усердно скрывали.

Внизу, в ущелье, шумела река. Но она болтала о своем.

Горы не доверяли ей своих тайн.

В Сванетии не помнят, кто из охотников первым после войны прошел по тем тропам и спал в тех пещерах, где разыгралась рассказанная нами история.

Сейчас пещеры пусты. Разве что обнаружишь вязанку хвороста у входа или пепел прогоревшего костра. Но внимательно присмотревшись, можно разглядеть на стенах царапины от осколков гранаты.

Лужайку у родника завалило оползнями, и старых могил не сыскать.

Я не встречал людей, видевших Ганса после ухода из пещер, но слышал о нем многое.

Невозможно поверить, однако ходят слухи, будто этот немец жив по сей день. Известные охотники утверждают, что не раз замечали на заснеженных склонах следы человека; тот, кто оставляет эти следы, никогда не появляется вблизи деревень, но поднимается на вершины, доступные немногим охотникам.

Видно чужеземец хочет вырваться из плена гор и вернуться на родину. С поразительным упорством и отвагой сражается он со скалами и пропастями, но тщетно… Старые охотники считают, что тут не обошлось без богини Дали[8]. Дали сбивает чужеземца с пути и норовит сбросить в пропасть, но чужеземец знает горы, и погубить его трудно…

Слышно, будто каждый год находят новые следы. Отверженный и стосковавшийся по родине чужеземец не сдается, однако сваны сомневаются, чтобы ему удалось уйти, ибо заступница и властительница гор немилосердна…

А в деревнях, прилепившихся к кручам, и сегодня можно услышать зычную сванскую песню о каком-то чужеземце по имени Ганс.