Капрал сел.

— Я знаю не больше вас, — начал Ганс, — тропинка, уходящая в горы, по-моему уведет нас недалеко. К тому же не все наши смогут идти по ней.

— А вниз? Вниз нельзя спуститься?

— Вниз можно спуститься в связке, или по веревкам, но там мы рискуем угодить в худшую переделку: ущелье отлично просматривается с тех точек, откуда стреляют.

— Мы потеряли больше, чем могли потерять.

— Если нас запрут в ущелье, трудно сказать, скольких мы еще потеряем.

Обер-лейтенант понял, что Штуте не собирается перекладывать ответственность на себя. Как бы там ни было, дорогу среди этих скал способен найти только этот человек, если же он считает, что лазейки нет, значит, дело плохо, совсем плохо.

— Что, если мы отпустим пленниц?

— Освободим? — Макс не спросил: «выпустят ли нас в таком случае».

— Да.

Но Ганс понял его.

— Не знаю, они могут не поверить мне.

— Поговорите с ними от моего имени. А пока надо что-то решать. Может быть, стоит вернуться наверх, в пещеры?

— Пожалуй. Только как бы нас и там не заперли.

— Это маловероятно. К тому же мы будем в неприступном укреплении. Здесь поблизости нет частей действующей армии. Если захотят прочесать квадрат, выделят отделение-другое, от силы взвод. А взвод нам не страшен. Будь мы где-нибудь на перевале, другое дело, а о девяти немцах, засевших в пещере, никто и не вспомнит… А через неделю Кавказ будет завоеван, и дороги откроются сами собой.

Теперь обер-лейтенант говорил уверенно. Это означало, что он больше не будет спрашивать совета. Собственно, в эту минуту и капрал Штуте не видел другого выхода.

— Я протяну веревку от родника к пещере, — сказал он, когда обер-лейтенант встал, — устрою блок; при необходимости можно будет поднимать воду наверх.

— Тебе виднее, Ганс. Предоставляю тебе полную свободу действий. — Капрал ушел. Он знал, до каких пор предоставлялась ему «полная свобода действий», но сейчас они оба были в одинаковом положении, а пуля, если она хорошо нацелена, не разбирает правого и виноватого.

Устроившись в глубине пещеры, обер-лейтенант вызвал Ганса.

Высокий Штуте подошел, слегка согнувшись.

— Как вы думаете, пленниц… — Макс вспомнил, что его слушают и другие и переменил тон, — пленниц посадите во вторую пещеру. Не связать ли их? Как сочтете нужным? Один солдат поступает в ваше распоряжение. — Обер-лейтенант не назвал кто именно, и Ганс понял, что мог оставить при себе Клауса.

Первыми в караул вышли снайпер Вальтер и австриец Пауль. Пауль был живой поджарый парень, единственный наследник богатого бездетного дядюшки. Он не раз говорил: мне бы только унести отсюда собственную шкуру, пусть даже продырявленную в нескольких местах, и — вот вам крест — я откажусь от наследства.

На это Карл хохотал в три глотки и громогласно молил бога о спасении Пауля и о смерти его богатого дядюшки.

Когда Ганс вышел из пещеры, Пауль не сказал ему ни слова. Один из солдат, убитых в этот вечер на тропинке, — Клеменс — был его другом; они все время о чем-то разговаривали, и то ли у Пауля не иссякли веселые истории, то ли чудаку Клемснсу не много надо было для смеха, он то и дело закатывался, сверкал белыми зубами.

Ганс заметил, что Пауль враждебно посматривает на пленниц, стоящих у входа в маленькую пещеру.

— Фрейлейн, — обратился он к Гуце, — войдите в пещеру.

Гуца повернулась к чернеющему зеву, но не осмелилась шагнуть вперед. Легко ли в окружении девяти фашистских солдат войти в темную пещеру?..

— Входите, входите, сейчас не до вас.

Из пещеры, пригнувшись, вышел Бауман:

— Все в порядке, то есть пещера совершенно пуста.

— Ничего, они возьмут свои бурки.

Пещера была низкая и узкая. Три рослых человека не смогли бы вытянуться в ней во весь рост. Но Гуца с Таджи свернулись на бурках так, что почти не заняли места.

Мрак, словно камень, завалил маленькую дыру, выход из которой охраняли немцы. Гуце стало страшно. До сих пор врагу было не до нее, сейчас, когда он разбил лагерь и поужинал… Там, где есть женщина, солдату не до сна…

Штуте велел Клаусу принести воды для пленниц, а сам присел у входа, положив автомат на колени.

Женщины весь день задыхались от жажды. Но пленных поят и кормят не тогда, когда они хотят есть и пить, а тогда, когда они стоят воды и хлеба.

— Фрейлейн, — сказал он, когда Клаус прошел мимо него, — как вас зовут?

Гуца так и похолодела и сильнее прижалась к Таджи. Хотела ответить, но язык не подчинялся ей.

Она понимала, что упрямиться нельзя. Женщину покоряют или словом или силой. Силой берут сразу, словом — постепенно. Те, кто вечером убили на тропинке двух немцев, не спят, и враг тоже не уснет. Когда придет спасение, никто не знает. Надо ждать. Не торопить беду, не то потом, когда придет спасение, беда будет вдвое больше.

Если немцы потеряют надежду на спасение, перед гибелью они уничтожат и осквернят все, что подвернется под руку… Но у них должна оставаться какая-то надежда. И они должны знать: пленницы для них или женщины, или путь к спасению. Либо одно, либо другое.

Бауман вернулся. Принес котелок с водой.

Кто-то вышел на площадку: по звуку шагов Штуте узнал обер-лейтенанта. Макс пересек площадку и остановился возле замаскированного караула. Он стоял долго, не двигаясь. Наверное, оттуда он зайдет к пленницам… У Ганса была одна жизнь, и он не мог встать на пути у обер-лейтенанта. Но все же он решил поговорить с пленницами.

— Наш командир хочет отпустить вас.

— Если это откроет вам дорогу? — после долгого молчания спросила Гуца.

— Разумеется.

— Но мы не знаем, кто сражается за нас. И согласятся ли они на такой обмен. Может быть, мы узнаем завтра. Дайте нам время до завтра.

Штуте вышел к командиру.

Когда он вернулся, усталый, измученный Клаус спал, прислонясь к скале.

— Сядь, Клаус! — Ганс набросил шинель на плечи другу.

На небе видны были звезды, но они были не такие красивые, как на родине.

Издали доносился гул самолетных моторов и грохот взрывов. Ганс не слышал их.

Сегодня он вовсе не слышал далекую пальбу. То ли слух привык к приглушенному гулу орудий, то ли от того, что здесь на тропинке убили солдат, своя боль больнее, свое горе — горше.

Сегодня убили Генриха и Клеменса. Не исключено, что завтра настанет их черед… Он опять взглянул на небо. Неужели это те самые звезды, что сияют над его родиной? Нет, кажется нет… Он не узнавал их. Может быть, это были другие звезды?..

Вдруг загремело где-то совсем близко, и солдаты повскакали с мест. Темная, совершенно черная туча набежала так неожиданно, что даже Ганс оторопел. Туча обложила не небо, нет — тяжелая, как намокшая бурка, она залегла между скалами на уровне пещер, гремела, роняя молнию, и пропитывала воздух сыростью.

Когда неожиданные тучи обложили скалы, ребята решили, что немцы воспользуются этим и попробуют вырваться. Они не знали, что у обер-лейтенанта каждый солдат был на счету.

Тутар совсем обмяк, веки у него налились, отяжелели, но стоило ему закрыть глаза, как ему мерещились немцы, перебегающие через тропинку и он, вздрогнув, просыпался.

У страха глаза велики.

Вахо что-то шепнул Гуа и переполз к Тутару.

— Да тебе же башку продырявят! — выслушав его, возмутился Тутар.

— Продырявят, как же! Они оба мертвые.

— А вдруг раненые?

— Я в лоб стрелял.

— Ты-то стрелял. А где второй?

— Вон, внизу, шагах в десяти.

Тутар посмотрел, куда указывал Гуа, но ничего не разглядел в темноте.

— Ты уверен, что оба убиты?

— Гуа стрелял из своей флинты.

— Сумасшедшие. Почему подпустили так близко?

— Ждали, пока второй вылез на тропинку. Он долго раскачивался. Видно духу не хватало.

— А если б вас определили… Знаешь, как они стреляют?

— Знаем, знаем… Мы тут засветло были. Хорошо, что ты коня на тропинке оставил. Прошлую ночь не спал. Пусть Гуа таращит глаза и держит курок на взводе. Он-то всю ночь дрых без задних ног.