Мака смолчала. Сейчас ее раздражала даже Мери: почему ничего не сказала? А что, собственно, она могла сказать? Собираюсь влюбиться в твоего брата, и не глупость ли это? Не обманет ли он меня? Или что еще? К тому же Мака однажды пошутила: я уговорю моего сумасшедшего брата похитить тебя. Пустяк, но Мери чувствовала, что она нравится Маке, и, может быть, это в чем-то содействовало ее сближению с Бичико.

— Вот Магдана говорит, что она… — Ольга взглянула на свойственницу, как бы предлагая высказаться.

— Лучшей жены сыну родному не пожелаю! — тут же подхватила Магдана. — Если б у меньшего моего жена хоть наполовину была, как Мери, я б на руках ее носила, слова обидного не сказала бы.

— Не разведенная, — проговорила Ольга, — и не… — хотела сказать «гулящая», но постеснялась.

— Честная девушка, видит бог! Такими бы честными и чистыми вырасти нашим деткам! — Магдана погладила по головке спящего внука.

Ольга взглянула на дочь:

— Что же делать?

— Мери — достойная девушка.

— Ну и что?

— Не знаю, — Мака не хотела показывать при свекрови, что здесь не нее делалось по ее разумению. В этом она винила не только брата, но и мать, и потому раздраженно закончила: — Я улетела из этого дома, я здесь гостья, залетная ласточка…

— Не надо, доченька! Он твой брат, твоя плоть и кровь! Не говори так. Лучше дай знать Гено, пусть приедет. Отца из больницы заберем…

— Телеграмму Гено я уже послала, но не уверена, что он приедет.

— Приедет. Если получит твою телеграмму — непременно приедет! — топом бесспорной убежденности сказала Магдана, давая почувствовать свойственнице, как уважают ее дочь муж и вся мужнина родня.

Мака хотела еще возразить матери, что, в конечном счете, не ей, а любимому сыну решать все, так с ним и обсуждай, ему и внушай, если он, конечно, появится, — но смолчала.

Отговорившись головной болью (голова и в самом деле гудела), она разделась и легла рядом со спящим сыном, бережно прижав к груди его теплое слабое тельце.

Она заснула поздно, и незадолго до пробуждения ей приснился ужасный сон.

В комнате, в которой она сейчас спала, стоял телефон. «Если в деревнях появились телефоны, почему его нет у Гено», — удивлялась Мака.

— Мы намного ближе вас к районному центру, — говорила Ольга, косынкой вытирая пыль с черного аппарата. — Мой сын его провел, мой Бичико…

— Ах, мама, мама! Чудна́я ты женщина. Что же ты платком его вытираешь? Взяла бы какую-нибудь тряпку… А вообще-то на что вам телефон? Кому звоните? Самого его дома не бывает. Для тебя, значит, постарался?

— Как же не бывает, дочка? Он теперь все время дома.

В комнату кто-то вошел. Мака решила, что это брат, и отвернулась.

— Мака! Родная моя, Мака! — Она почувствовала на плечах нерешительное и ласковое прикосновение рук.

— Мери? Что ты здесь делаешь, Мери?

— Разве я не живу здесь?..

— Ах, да… да! — Мака помнила, что Мери еще не должна быть в этом доме.

— Я давно уже твоя невестка, — ласкаясь, сказала Мери и спросила: — Случайно, не помешала? Позвонить зашла…

«Если она беременна, почему это не заметно?» — подумала Мака, но тут Мери сняла трубку, и Мака, прерывая себя, торопливо и громко крикнула:

— Не тронь, Мери! Не звони! — Ей показалось, что окрик, против желания, получился грубым и Мери обидится, однако ничуть не бывало — «невестка» с кроткой улыбкой взглянула на нее. Мака в растерянности вышла из комнаты.

На веранде тоже стоял черный пузатый телефон, и Ольга протирала его кончиком косынки. «Да их тут целых два! Только на что они им?»

Следом за Макой на веранду вышла Мери.

— Не работает, — сказала она, виновато кивая на дверь, — я позвоню отсюда.

— А разве не все равно?

— Нет.

— Ах, опять вы меня не слушаетесь! — вспыхнула Мака и оглянулась на мать, но Ольги уже не было на веранде.

Мери опять улыбнулась ей кроткой, мягкой улыбкой, сняла трубку телефона и набрала: двадцать четыре — двадцать четыре.

— Ты хоть знаешь, кому звонишь?

— Бичико.

— Это заводской номер?

— Да. А ты думала, Джумберу?.. Мака, милая, поговори, пожалуйста.

— Нет, нет, что ты!

— Мне опять нехорошо… у меня такая тяжелая беременность.

— Алло! Алло! — слышалось из трубки, по это был голос не Бичико, а Тхавадзе.

Мака в ярости бросила трубку, но голос продолжал звучать: «Я не смог забыть тебя, Мака, ничего не изменилось, я по-прежнему люблю тебя, Мака…»

— Мери, что ты сделала! Что ты натворила, Мери! Где ты? — Мака вбежала в комнату. Перед нею стоял Тхавадзе. Мери куда-то пропала, исчезла, словно ее вовсе не существовало. Мака оглядывалась, ища, куда бы спрятаться, наконец распахнула дверь шкафа и влезла в него. Ручка на двери была такая же, как на автомобиле.

По сторонам побежали крыши домов и верхушки деревьев, еще выше небо и клочья облаков. Это было похоже на полет, но нет, машина катится по чему-то твердому.

Пол под нею прозрачный, и видны бегущие назад телефонные провода. Машина перескакивает со столба на столб, и при этом ее подкидывает, как на ухабах.

— Остановись, Джумбер!

— Это невозможно. Мы рухнем вниз.

— До каких же пор мы будем скользить так по проводам!

— Не знаю. Теперь нам не остановиться.

— Почему ты так мчишься?

— Он догонит нас.

— Кто? — Мака глянула вниз. — Господи боже мой! Что же это? Дом на дороге! Мой дом! Остановись, Джумбер!.. А Гено? Что это с ним? С ума он сошел? Водрузил дом на колеса и едет. И Гоча у него на коленях! Что же мне делать? Смотри, черепица с крыши валится, вдребезги… А Гоча-то как рад, сынок! Весело ему, что дом катится. — Маке захотелось высунуться в окно, но она ударилась об стекло, попробовала открыть двери — дверь не поддавалась.

— Ах, что же это! Помогите! Черепица вся осыпалась, а Гено и не замечает.

— Крикни ему, пусть отстанет!

— Гено, что ты делаешь? Гено!

— Гонюсь за тобой, Мака! Что мне еще остается делать?

— Дом развалится, Гено! Забыл ты, с какой любовью мы строили его, возводили по камешку. Гено, треснула стена! Остановись!

— Да это же дом, а не машина! Как его остановишь?

— Джумбер, тогда ты поворачивай! Вернись назад или открой мне дверь!

Но они помимо своей воли разгоняются все быстрей. Джумбер уже не смотрит вперед. Он обнимает Маку, раздевает ее. Мака не дается, отбивается, задыхается.

— Они видят нас, Джумбер! Оставь меня!

Улица внизу полна народу. Гено еле ведет свой дом сквозь толпу, чтобы не сбить кого-нибудь.

— Гено, осторожнее! Не ушиби мальчика!

Маленький Гоча смотрит вверх и смеется.

— Пусти меня, Джумбер, или я выброшусь! Я же совсем голая!

— Не выбросишься! — говорит Тхавадзе. — Двери не открываются.

— Мне стыдно, Джумбер! Что скажут люди!

— Пусть говорят, что хотят!

— Руки! Руки убери!.. Пусти! — крикнула Мака и проснулась.

Раскрыла глаза. Сердце колотилось так, что она невольно схватилась за грудь. Ее всю било, как в лихорадке, и она мучительно долго не могла вырваться из сна. Ей легче далось бы это, будь в комнате хоть чуточку посветлее.

«Господи, не дай сбыться!..» Эти слова первыми пришли на ум, но она не смогла произнести их. Она хотела сказать что-нибудь, все равно что, только бы убедить себя, что виденное было наваждением, кошмаром. Так случалось в детстве, когда она летала во сне: хотелось приземлиться, найти опору и удержаться, и, проснувшись, она хваталась за решетку кровати; исчезнувшее сновидение все еще сохраняло силу реальности, ей было страшно, и она долго не отпускала рук от решетки. Сейчас она хваталась за слова, стараясь как-нибудь выдавить их из себя и тем самым избавиться, отгородиться от сна. Она шевельнулась и тотчас ощутила в своей руке локоток Гочи. Она прижала к горлу теплые пальчики сына и прошептала ему в ухо:

— Господи, не дай сбыться этому сну!

Мальчик завозился, глубоко вздохнул и повернулся на бок.

— Жизнь моя, почему ты смеялся? — упрекнула его Мака и почувствовала, что успокаивается.