— Узнаешь, Алексей, нашего соседа по боям со швабами? — обратился Хуткий к офицеру.

— Так точно, товарищ командир! Добрый день, пан Микольский! — козырнул партизан. — Слушаю ваши дальнейшие распоряжения.

Пока Стоколос знакомился с Хутким и с другими командирами, подошел весь обоз. Завал быстро разобрали.

— Чего смеешься, сын генерала Шаблия? — обнял за плечи Андрея Гаврила Хуткий. — Форма моя тебя удивляет? Мне в этом пальто пока что везет на войне. Всякое бывало. Пальто все пробито пулями, а для меня пуля еще не отлита. На том и стою! То брехня, что человека встречают по одежке. Вот, — показал он рукой на партизана-франта. — Мой ординарец! Выхлопотал себе должность у Василия Андреевича. А тот по простоте душевной сказал: «Будь при Хутком и отвечай за него перед областным штабом и Советской властью!» И вот Алешка как тень ходит, когда я хожу, и бегает, когда я бегаю. А тут еще Василий Андреевич на партийной конференции сказал, что сам лично подготовит всех местных жителей, чтобы при первых же выборах в Верховный Совет Украинской Социалистической Республики выдвинули меня депутатом, если к тому времени останусь живым. А как же, говорит Василий Андреевич, у нас демократия!

— Верно, — кивнул Андрей. Заметив, как только что веселое, добродушное лицо Хуткого вдруг помрачнело, спросил: — Что-нибудь неприятное случилось?

— Бандиты тесаками зарубили Калину Афанасьевну Хомич, депутата Верховного Совета УССР. — Хуткий склонил голову, направился к своим партизанам.

Обоз с боеприпасами теперь уже шел под охраной двухсот бойцов. Это была сила. Никто из обозников не сомневался, что задание штаба генерала Шаблия будет выполнено.

…На перекрестке лесных дорог минеров группы Устина Гутыри не было, хотя они должны были прийти сюда три часа назад.

— Я останусь с десятком всадников, — сказал Шмиль Андрею. — А вы идите дальше. Они опаздывают… Наверное, где-то попали в передрягу.

— Нет, — возразил Андрей. — Нам всем надо умыться, побриться, а кое-кому заняться «профилактикой». Останемся здесь на два часа всем обозом.

Партизаны разбили, возможно, последний бивак в этом рейде. Сразу вспыхнуло с десяток костров. Бойцы грели воду в солдатских котелках, в ведрах. Многие партизаны сняли исподние рубахи, чтобы сквозь рукава пропустить струю дыма и пара. Это была та самая «профилактика», о которой говорил Андрей. Прошло уже десять дней, как обозники последний раз побывали в бане. Как тут не появиться вшам!.. А там, где вши, может вспыхнуть и эпидемия тифа.

Партизаны мылись до пояса, скребли бритвами бороды, усы, хотя некоторые дали слово не бриться, пока не пройдут «коридор». На войне солдаты часто дают обещание не бриться до какого-нибудь определенного события.

Андрей Стоколос выбрил щеки, а черные усики оставил. Посмотрел в зеркальце: черные брови и усы черные, а над ними белый чуб. Надо же, какой контраст.

Вдруг почувствовал чей-то взгляд. Оглянулся. За спиной стоял Гаврила Хуткий.

— Ничего, — сказал он, — не переживай. Вернутся твои минеры. Держись!

Хуткий сел рядом на поваленное дерево.

— Я и держусь, — кивнул Андрей. — С самой первой минуты войны, когда начал стрелять в фашистов, которые плыли на наш берег на резиновых лодках через Прут.

— Я знаю об этом, сынок. Леся Тулина мне рассказывала. Мы с нею часто видимся. Она приезжает в наш отряд по комсомольской линии. Не удивляйся. А минеры… Думаю, что на вокзале у них все было как надо. В селах всюду наши люди. И на станции тоже. А вот до недавнего времени железную дорогу охраняли не только немцы, но и бандиты Крука. Эти «сечевики» хуже немцев и их собак-овчарок, что вынюхивают тол под рельсами. Я предъявил Круку «ультиматум». И он вроде бы угомонился или подался в другие края.

Хуткий начал вспоминать свои переговоры с «сечевиками».

Партизанским подрывникам становилось все труднее и труднее пускать под откос фашистские эшелоны — слишком усилилась охрана железной дороги. Вскоре узнали, что охраняют железнодорожную колею не только немецкие солдаты, но и бандиты из ватаги Крука. Банда подчинялась атаману Тарасу. Кое-кого из круковцев Хуткий знал с довоенного времени — в этих краях он служил милиционером, когда Красная Армия в 1939 году освободила западноукраинскую землю. В начале войны он не раз слышал, как националисты хвалились, что они тоже партизаны и будут воевать против немцев. Теперь эти псевдопартизаны стали пособниками фашистов. Сторожа из них неплохие: хорошо знают местность, каждый изгиб железнодорожной колеи, каждую вырубку, каждый куст вдоль дороги.

Гаврила Хуткий решил пойти на переговоры с бандитами. Он понимал всю сложность своего решения и долго молчал, когда Марта, жена (она жила при партизанском штабе), увидев печаль на его лице, спросила:

— Что с тобой? Неужели собрался к этому проклятому Круку?

Что он мог ей ответить? Он привык делать самую трудную работу — и до войны, и в годы войны.

Жена поняла его без слов. Вздохнула:

— Будь осторожным, Гаврюша.

— Еще не отлита та пуля, которая меня убьет, — сказал он наконец, надевая долгополое пальто.

Сын, услышав эти слова, посоветовал:

— Бери, батьку, побольше патронов.

— Думаешь, я напрасно надел это пальто? В нем карманы как торбы у нищего старца.

Сын подал трубку, набитую табаком.

— Таким и расти понятливым казачиной, — улыбнулся Хуткий, — чтоб и про люльку не забывал, и про патроны.

…Придя в село, Гаврила Хуткий зашел в крайнюю хату. Хозяин как раз обедал. Увидев его, он удивился.

— Ты что, сдурел?

— Нет, не сдурел, Стецько.

— Тебя же убьют сейчас! В селе шесть круковцев.

— Знаю. Шестеро здесь, а девять собаками рыщут — охраняют немцам железную дорогу. Дай-ка и мне поесть каши. Да и молока в миску налей побольше!

Стецько глянул на жену. Хозяйка поставила на стол еще одну миску с горячей гречневой кашей, исходившей паром, влила в миску и молока.

— Это ты, Стецько, хорошо делаешь, что гречку сеешь, — похвалил хозяина Гаврила, съев кашу. — Этой весной гречку уже будем сеять на колхозной ниве. Так что прошу: прибереги мешок-другой на семена.

Хозяин не успел ответить — в сенях кто-то затопал. Распахнулась дверь. Вошел Гринь, получивший у Крука прозвище Сучка. Стецько перекрестился.

— С карабином не шуткуй, Сучка, — предупредил Хуткий. Он откинул полы пальто, и его пальцы легли на спусковой крючок маузера.

Гринь побледнел, опустился на скамью возле окна.

Хуткий поблагодарил хозяйку за ужин и обратился к Гриню:

— Ну что молчишь? Говори.

В эту минуту в хату вошли еще двое бандитов.

— Кладите, панове, оружие на скамью! — поднял Хуткий над головой «лимонку».

Бандиты тут же положили винтовки на скамью, уселись рядом с Гринем.

— Если бы еще пришел сюда ваш Крук, можно было бы начать переговоры, — сказал Гаврила. — Это вы убили на Лютинских хуторах пасечника Юхима?

— Нет, это сделал Крук. Юхим был связным у партизан генерала Василия, и он его застрелил, — признался Гринь.

— Вы тоже принимали участие. Вы убили и мать нашей партизанки Нади Бекеш. А ее сестру с тремя малыми детьми утопили в речке.

— Не мы! Наши из Володымерца…

— Так сколько же, панове бандиты, вы уже перебили своих земляков? Да еще и безоружных.

— В списке на уничтожение ты, Гаврила, стоишь у Крука первым уже два года, — пролепетал испуганно Гринь.

— Не отлита еще пуля для меня. А теперь рассказывайте…

— О чем? — развел руками щупленький бандит, вобрав голову в плечи.

— Ну хотя бы о своем атамане Тарасе. Он заявлял, что будет бить немчуру. Но почему-то не бьет. Даже помогает фашистам. Посылает вас охранять железную дорогу. И вы охраняете ее вместо немецких овчарок.

— Хи-хи, — осклабился мордастый «сечевик».

— Ты чего? — вытаращил на него глаза Гринь.

— Как чего? У тебя ведь прозвище Сучка. А Гаврила говорит про немецких овчарок.

— Быдло ты и остолоп! Заткнись!