— И не подумаю! — уперся Гусак. Очевидно, догадался уже, в чем дело. Но духом не пал: не потерял надежды выкрутиться. В крайнем случае кругом ни души — всадит пулю ему в переносицу, да и давай бог ноги!.. «Э, опоздал!» — ёкнуло сердце, оглянулся на топот ног и увидел, что тропкой сюда бежал какой-то незнакомый человек, но видел его за обеденным столом у Вухналя в хате; ясно: кореш Гармаша. «Домялся!» Его рука автоматически потянулась к поясу, и, если бы Артем не был так внимателен, кончилось бы плохо для него. Но он вовремя схватил Гусака за руку — заломил ее за спину, а правой рванул полу пиджака и выхватил из-за его пояса наган.

— О, предусмотрительный! — клацнув курком, поставил на боевой взвод. — Ну, ступай! — показал наганом на тропинку к хате. В это время подбежал и Серега. — Забери у него узел.

— Да это же хлеб — гостинец, — запротестовала Приська. — Давай сюда.

— Нет, тут есть что-то кроме хлеба, — сказал Серега, пощупав сверток — завернутое что-то в газетную бумагу. Как оказалось, деньги. — Ого!

— Просил тесть взаймы, купить вола, вот и прихватил, — пояснил Гусак.

— Разберемся. Ступай, ступай!

Артем шел следом за ним и думал: а куда же его девать сейчас? Не торчать же возле него, пока из Байрака вернутся! Выход подсказал Серега: в амбар, куда оружие сложили. Вот и будет под стражей. Это действительно был выход. Правда, пришлось долго часового уламывать. Сначала и слушать не хотел, но потом уговорили. Серега обыкновенным гвоздем отпер замок. Артем посоветовал Приське принести охапку соломы.

— Да кожух прихвати.

— Кожух? — удивилась молодица — припекало уже вовсю.

— А его лихоманка трясет. Говорил: «Под кожух вот как заберусь — на целые сутки». Думал — нашел дураков. Можешь теперь! Ну, заходи!

Но Гусак и теперь, перед самым порогом, уперся. И тут едва сдерживаемый до сих пор гнев бросил Артема к нему; схватив Гусака за шиворот, он сорвал его с места и швырнул через порог в амбар.

В Ветровой Балке Артему не только нужно было проведать своих родных. Было еще там у него неотложное дело. Допрос Гусака не дал ничего, как ни старался Гудзий. Именно ему Кушнир, выезжая вместе с Мирославой Супрун из Подгорцев, поручил расследовать дело Гусака. Уперся в одну душу: не был в Славгороде, и хоть кол на голове теши! Да и чего бы, мол, ему ехать в тот Славгород, если вся его «коммерция» связана только с Полтавой! И в этот раз в Полтаве был. Привезенный Кандыбе сын разве не убедительное тому доказательство? С другой стороны, и Гармашу нельзя было не верить, что видел Гусака в Славгороде утром — на другой день после казни немцами Тымиша Невкипелого. И если так, то уже само отрицание Гусаком факта своего пребывания в Славгороде и окольный путь домой через Полтаву, с двумя пересадками, тогда как через Ромодан — ни одной, приобретало очень подозрительный смысл, а основной аргумент — Кандыбин сын — просто превращался в свою противоположность, в доказательство против самого Гусака. Как утверждал Кандыба, он, собственно, никогда и не просил его об этом. Был когда-то разговор, но, во-первых, в шутку, а во-вторых, два месяца тому назад! За это время в Полтаву Гусак ездил по меньшей мере раза три или четыре, однако о мальчике вспомнил почему-то только теперь. Невольно возникает мысль, уж не умышленно ли припасал этот хитрый «ход конем» на какой-то особый, крайний случай. А им вполне мог быть и такой, как казнь Невкипелого, а особенно если сам был к ней причастен. Поэтому сейчас все усилия Гудзия были направлены на то, чтобы выяснить — и абсолютно точно! — был ли в тот день Гусак в Славгороде. От этого зависела дальнейшая судьба Гусака: поживет ли еще на свете, или, как бешеного пса, уничтожат немедленно. Поэтому и был Гудзий очень осторожен. И, ясное дело, одним свидетельством Гармаша никак не мог удовлетвориться. Да и сам Гармаш признавал, что видел Гусака тогда лишь мельком, и, хотя уверял, что ошибки быть не может, Гудзий стоял на своем: необходимо, чтобы кто-нибудь еще подтвердил это. А кто бы мог, кроме Христиной тетки и Мегейлика, если, конечно, захотят ввязываться в это дело. Но для этого нужно съездить в Славгород. И никому другому, ему придется. Без всякой охоты, ну да раз нужно, Артем готов был и на это. Но Гудзий был против его поездки в Славгород: очень большой риск; другой способ нужно найти. Вот тогда Артему и пришла мысль — попросить Христю поехать вместо него в Славгород, к своей тетке. Это было тем более кстати, что у нее и без этого была потребность побывать в городе: ведь выбралась тогда в спешке, не заходя даже к Бондаренкам, не взяв ничего из своих пожитков, даже из одежды, в чем была, в том и поехала. И хорошо было бы отправить ее подводой с какой-нибудь оказией, а не поездом. Чтобы сразу смогла забрать все свои вещи да поскорей бы и вернулась, — если не за день обернется, то по крайней мере дня за два, не больше. Продумано было у него и то, что именно должна была привезти от тетки: ту фотографию, что он видел, тайком от дядьки Ивана, конечно, да хотя бы несколько слов за ее подписью о том, что изображенный на фото приятель Лиходей Пашко столовался у нее как его гость на прошлой неделе в течение нескольких дней. А если бы захотел еще и Мегейлик поставить свою подпись, еще лучше…

С этим он и шел сейчас домой.

На сторожевую заставу вблизи хаты лесника пришел, когда уж завечерело. Так они и договаривались с Грицьком Саранчуком еще в Подгорцах. На заставе его должен был ожидать кто-нибудь из хлопцев Саранчука, он же и будет ему проводником. Но оказалось, что его ждал здесь сам Грицько.

— А почему сам? Не нашлось послать кого другого? — когда уже шагали от заставы к опушке леса, спросил Артем. — Иль ты, может, после сбора отряда еще и в селе не был, сейчас только добираешься?

— Да нет, был я в селе. А вот в Байраке не довелось… — И в ответ на удивленный взгляд Артема: ведь при нем же тогда, сразу после обеда, выезжал и он вместе со всеми из Подгорцев на сбор отряда, пояснил, что не доехал тогда до Байрака. На полдороге спрыгнул с брички. — Воловью шкуру надо иметь, как на Кандыбе, чтобы вытерпеть все незаслуженные оскорбления Кушнира.

— А чем же он обидел тебя? — удивился и встревожился Артем.

Грицько только и ждал этого вопроса, — может, ради этого и пришел, подумалось Артему, — сразу же и охотно стал рассказывать.

Началось с того, что за все время в Подгорцах пяти минут не выкроил Кушнир для разговора с ним. Хотя накануне — сам Кандыба рассказывал потом — очень интересовался им и все докапывался, хотя немало уже и сам знал, неизвестно из каких источников, и об отношениях его с Ивгой, и про укрывательство в школе юнкера-барчука, и даже о доброжелательном отношении к Грицьку помещика Погорелова… Однако при личной встрече сегодня — ни словом не обмолвился. Можно было подумать, что Кандыба сумел развеять начисто все его сомнения. А на самом-то деле была здесь совсем иная причина. Просто оттягивал разговор напоследок.

— Для этого и на бричку к себе пригласил. И только выехали со двора, сразу стал прощупывать меня. — От самого воспоминания Грицько возмущенно вздрогнул.

— А ты что, щекотки боишься? — пошутил Артем.

— Не боюсь, а противно! Какое ему, в конце концов, дело до того, с кем у меня любовь?! Я же не интересуюсь партийной принадлежностью его жены или полюбовницы — не знаю, кто там у него, так чего же он сует свой нос в мою постель?! Или взять еще такое: чего, мол, я вообще связался с партизанами? Если мог бы свободно хлеборобить себе с батькой, благо есть на чем, ведь своя земелька есть, да и помещик Погорелов наверняка не будет же неблагодарной свиньей… Сам не знаю, как я сдержался. Вспомнил, что винтовки, выделенные мне, лежат еще в Гусаковом амбаре, вот поэтому. И даже собрался что-то ответить ему, даже начал почтительно так: «Прошу прощения, но…» — и не смог дальше, сорвался. Осознал вдруг всю унизительность своего положения: он мне тыкает, а я его величаю, он мне по-своему, по-русски, а я… сработала-таки пружина, туго накрученная солдатской муштрой! — таким суржиком мелю, даже самому противно. Да разрази тебя гром! Не на него, на себя лютую — за эту рабскую мою психологию. И рубанул вдруг со зла: «Слышь, браток. — И уж теперь на чистом украинском языке: — А не кажется ли тебе, что вопрос этот твой глупый и я мог бы тебе задать: чего ты в партизанах? И даже с большим основанием, чем ты мне. Как ни есть, а ты же русский, хоть и здешний, для тебя тяжкое горе у нас на Украине просто оккупация, грабеж среди бела дня, но и только, а я ж украинец, для меня это — родную мать мою насилуют просто у меня на глазах! Есть разница? У кого больше оснований?» Скривился, вижу, а мне нипочем. Потому как в ту минуту я уже решил все. А только жаль было винтовок. Спрашиваю у Кандыбы, нельзя ли завтра прислать за ними, маловажно, что ржавые, сами уж доведем их до ума. Так Кушнир не дал и рта раскрыть. Сам ответил за него.