Артем с радостным волнением перескочил тынок и ступил на родное подворье.

А в это же время, чуть пораньше, — не в ту ли пору, когда Артем с Грицьком еще только вышли на опушку леса ясным вечером и расположились на валу рва в ожидании, когда совсем стемнеет, — с другой стороны к селу подъезжал Павло Диденко. Возвращался от своего дяди Саввы Дорошенко, у которого гостил на даче в местечке Князевке. Рядом с ним в расхлябанном извозчичьем фаэтоне клевал носом или, может, только делал вид, что подремывает, и сам дядюшка Савва Петрович.

Нечастый гость у своих ветробалчанских родичей, особенно в последние десять лет, когда Макар Иванович своим «толстовством» стал уже просто действовать ему на нервы, он на этот раз сразу же, и с явной охотой, уступил просьбе сестры непременно в троицын день прибыть к ним. «Ничего особенного не затеваем, — писала Докия Петровна, — а просто решили в семейном кругу за праздничным столом отметить знаменательную в нашей жизни дату и даже не одну, а две: пятидесятилетие со дня рождения Макара Ивановича и тридцать лет учительства, к тому же без перерыва в одной школе…» «Неужто тридцать? — даже не поверил сразу. — Эхма! Как летят годы! А давно ли…» Расчувствовавшись после письма сестры, Дорошенко тогда же и решил твердо поехать-таки в Ветровую Балку. Конечно же нужно быть и ему на этом семейном торжестве, отдать дать уважения. И хотя до троицына дня оставалось еще три дня, сразу же стал готовиться к поездке. Отобрал из своих работ две довольно приятные картины, сам вставил их в багетные нарядные рамы; попросил жену порыться в своих сундуках — найти что-нибудь подходящее для праздничного платья: Докии Петровне да и Макару Ивановичу — на костюм; хотя бы ради приличия, без какой бы то ни было практической пользы, ибо, кроме домотканого холста на свои толстовки и грубого сукна с сукновальни Гмыри на верхнюю одежду, не признавал, чудак, никакого другого материала; и даже раздобыл Дорошенко через своего постоянного поставщика, станционного буфетчика, несколько бутылок грузинского коньяка, к тому же тифлисского разлива. А это было в то время дело непростое. И все эти дни Савва Петрович странно как-то вел себя. Не раз заставал его Павло в позе чрезвычайной сосредоточенности. «Прямо-таки роденовский «Мыслитель», — подтрунивал про себя Павло над дядей. — Не иначе как обдумывает свою юбилейную речь или заготавливает в запас тосты-«экспромты». В действительности же дело было совсем не в этом. Именины именинами, но у Дорошенко было в Ветровой Балке и вполне будничное, к тому же еще и хлопотное меркантильное дело, которое он еще раз, и может последний, попытается выиграть: добиться от сестры согласия продать ему за «хорошие деньги» усадьбу, доставшуюся им по наследству после смерти старого Диденко, отца Макара Ивановича.

Проработав больше полсотни лет фельдшером земской больницы в Князевке, Иван Павлович Диденко хотя и не нажил никаких поместий на свои довольно скромные гонорары, преимущественно натурой — десяток яиц, живая курица или кусок сала, помимо казенного жалованья, — он до последних дней своих обходился без посторонней материальной помощи. Проживал в собственной хате, жил вдовцом уже лет пятнадцать с преданной ему служанкой Евдошкой. Имел двух замужних дочерей и сына, Макара. Ему и завещал в наследство хату с усадьбой — было бы где ему с женой Докией приютиться на старости лет. Не век же будут на школьной работе. Случилось это минувшей зимой — умер старый Диденко. И хотя Докия Петровна и Макар Иванович до сих пор еще не думали уходить с работы или даже менять теперешнюю школу на другую, наследство это круто повернуло их мысли в иное русло.

О том, чтобы оставить работу в школе, у них, правда, и теперь не было намерения, но оставаться в Ветровой Балке не видели уже теперь никакого смысла, да, собственно, и возможности. Уж очень настойчиво добивалась места заведующей школой, а значит, и двухкомнатной учительской квартиры при ней Ивга Семеновна. И бороться с ней у Докии Петровны просто не хватало сил, да и настоятельной необходимости. Временами ей даже казалось, что все складывается для них наилучшим образом. Как в поговорке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Ведь теперь и Веруньке с осени в гимназию. А не тот уже возраст, как это было смолоду — из Ветровой Балки чуть ли не двадцать верст до Князевки, во всякую погоду — и в распутицу осеннюю и в холод зимний, — а затем еще поездом до Славгорода. Меньше как за два дня никак не управиться! А вот из Князевки, если бы жили там… Поэтому еще в конце прошлого учебного года они подали заявление в школьный отдел уездного земства с просьбой о переводе их в какую-нибудь школу Князевки. Не обязательно даже обоих в одну школу, можно и в разные. А чтобы еще больше обосновать свою просьбу, писали, что не претендуют на школьное помещение для себя, так как имеют в Князевке собственный домик. И вот на этот, возможно, самый главный их «козырь» Савва Петрович и воззарился: продайте — да и только!

В местечке он был уже старожилом. Еще перед войной из-за сердечной болезни жены сменил Сосновку на Князевку; арендовал каждый год на все лето одну и ту же дачу, а все-таки чужая, не то что собственная. И для престижа, и для бытовых удобств: ни пристроить ничего нельзя, ни в саду посадить… И вот как раз в это время умер старик Диденко. Уже при первой после похорон встрече со своими родичами Савва Петрович предложил им за хорошую цену продать ему усадьбу. Макар Иванович был и не прочь. Для него после Ветровой Балки местечко Князевка уже давно ассоциировалось с библейскими Содомом и Гоморрой (особенно в летний сезон, когда набивалось туда полно дачников), как рассадник разврата, лени; за себя лично он, ясное дело, не боялся, но ведь подрастают дети!.. Но Докия Петровна и слушать не хотела о продаже. И, чтобы не возвращаться больше к этому, обстоятельно рассказала тогда же брату о своих житейских планах на будущее, связанных как раз с этим наследством. О том, что осенью собираются переехать на постоянное жительство в Князевку, если удастся перевестись в какую-нибудь из тамошних школ. «Ну, так в школе и будете жить!» — не сдавался Савва Петрович. «А потом? Ведь рано-поздно придется-таки уходить с работы. Куда тогда? А то все же есть крыша над головой!» — «Эта развалюха?! Да она хорошо если год еще постоит!» И Дорошенко не очень и преувеличивал: хата в самом деле была очень старая и требовала капитального ремонта, на что у них сейчас просто-напросто не было средств. Жалованья вот уже второй год почти никакого не получали, разве что натурой время от времени — какой-нибудь пуд пшена или кусок кожи на подметки. А гонорара Павла за книжку стихов, которая вышла еще прошлой зимой и весь тираж которой — пятьсот экземпляров — сдан был на комиссию в славгородскую «Украинскую книгарню», но расходился очень медленно, хватало разве что на папиросы Павлу да на всякую мелочь. Трудно даже представить себе, как бы они жили, если бы не пасека! И все же Докия Петровна не соглашалась на продажу хаты. А Савва Петрович не терял надежды приобрести ее. Рассуждал так: это она упорствует, пока еще настоящих хлопот не узнала. А хлопот и в самом деле пока не было. Старая Евдошка, как и раньше, присматривала за хатой, а весной даже посадила на огороде кое-что. Но нежданно-негаданно неделю тому назад передала, что нужно ей обязательно и немедля перебираться к своей дочке в село: родился ребенок, и теперь стала нужна бабка в хате — к зыбке. Просила, чтобы кто-нибудь приехал, кому она могла бы оставить хату со всеми пожитками. Началось! Да еще и случилось не ко времени: Докия Петровна не могла отлучиться из дому, нужно было как следует к празднику подготовиться, а у Макара Ивановича начали уже — очень рано в это лето — пчелы роиться, тоже не мог оставить пасеку без присмотра. Довелось Павлу. Впрочем, сам вызвался. Как раз и работа застопорилась — писал повесть с условным названием «В водовороте революции», — от переутомления, наверно. Уже несколько дней ни строчки не мог выжать из себя. Хотя бы недельку надо голове дать передохнуть. К тому же манила и перспектива погостить на даче у дяди, с которым вот уже больше месяца не виделся. А хлопоты не страшны. За неделю без спешки — между пляжем и визитами к знакомым — подыщет какого старика сторожем до осени. Надеялся и на помощь дяди Саввы. Как старожил, безусловно, поможет в этом деле.