— Ты что, товарищ Лузгин, на досуге решил за мемуары взяться? — первым нарушил молчание Бондаренко. — Пиши, пиши. Есть о чем.

— Ох, и влипли мы, Федор Иванович! — вздохнул Лузгин. — Сижу вот телеграмму сочиняю.

— Куда?

— Прямо в штаб военного округа, в Москву. Объясняю, в чем дело, и прошу указать пункт для дислокации батальона.

— А где Кузнецов?

Лузгин рассказал, что вчера вечером Кузнецов с Мирославой Супрун пошли на патронный завод на партийное собрание.

— Вероятно, собрание затянулось за полночь. А это все произошло за какой-нибудь час. Где Кузнецов сейчас, не знаю. Может, нас догоняет.

— А как же это случилось? Неужели проспали?

— Да. Точнее сказать — дали себя усыпить.

— Кому дали?

Лузгин покачал головой.

— Никогда себе этого не прощу! Так по-глупому позволить себя вокруг пальца обвести… Был у нас в батальоне командир третьей роты, поручик Деркач. Ничего не замечали. А оказалось — петлюровец. Заранее, очевидно, имел задание, потому что еще вчера днем сам напросился дежурить по батальону. Ну, верно, и часовых из своих людей на ночь поставил. А если бы не это… Э, да что уж после драки размахивать кулаками!

— А чего «после драки»? Драка еще только начинается, — сказал Бондаренко. Да вот не знаю, как вы в ней будете себя чувствовать с голыми руками.

— Хоть не растравляйте, Федор Иванович! И так на душе… В том-то и беда, что без оружия!

— Нужно отобрать свое оружие назад.

— А как это сделать? Трудная задача.

— Нелегкая. А решить ее надо. Потолкуем сейчас.

Лузгин кликнул в приоткрытые двери ротных командиров и членов батальонного комитета.

Один за другим стали сходиться представители рот. Так уж повелось, что заседания всегда происходили на людях, оттого в вагон набилось полным-полно народу. И в дверях, раскрытых настежь, стояли солдаты.

Лузгин коротко изложил суть дела. Речь идет о том, чтоб задержаться в Ромодане на некоторое время: может, удастся славгородцам добиться возвращения если не батальона обратно в город, то хотя бы батальонного оружия. Попытка не пытка, спрос не беда. Таково его мнение. А что скажут товарищи?

Тяжелое молчание наступило в вагоне. Как видно, напоминание о ночном событии угнетало каждого. Но и застревать здесь, в Ромодане, не хотелось.

— Без обсуждения будем голосовать? — после паузы спросил Лузгин.

— Ну, дай скажу, — отозвался тогда командир первой роты. — Ничего из этого не выйдет. С кулаком и разговор кулаком. А такого кулака крепкого, нашего, большевистского, в Славгороде еще нету. Чего ж зря мучиться нам тут, в этом Ромодане? Ехать надо, если хотим сберечь батальон. Двух бойцов, из местных, уже у меня не стало. Нам бы до Курска добраться. Все-таки ближе к штабу округа будем. Да и комендант там уже свой, советский. Хоть накормит. А то ведь этот — ромодановский комендант — наотрез отказался выдать продукты батальону: не в порядке, мол, документы. Нужно ехать!

— Но как же ехать? — возразил кто-то. — Кузнецова-то нет!

— Не беспокойся за Кузнецова. Догонит.

— Он нас и под землей найдет! А главное то, что паровоз добыли. Вот бы и ехать, пока не отнял никто.

Сама мысль, что паровоз могут отнять, встревожила солдат. Бондаренко забеспокоился, что его поездка в саперный батальон может закончиться ничем. Попросил слова.

— Прежде всего, товарищи, относительно Курска. Мне кажется, вам туда незачем ехать. На языке железнодорожников это называется — встречные перевозки. Как раз через Курск на Харьков и дальше на Дон против Каледина продвигаются красные части из Советской России. Теперь относительно местного коменданта: нужно поговорить с ним по-настоящему, чтоб выдал продукты. Хотя, в конце концов… после того, что вы натворили, не грех день-другой и без обеда вас оставить…

В это время в приоткрытые двери крикнул кто-то:

— Товарищ Лузгин!

— Что там?

— Осечка вышла! Паровоз негодящий!

— Фу-ты, черт! — прогудел в тишине густой бас.

— Трубы в котле потекли.

— Вот и кстати! — сказал Лузгин и, повеселев, добавил: — Как видите, товарищи, всё — и даже паровоз — за то, чтобы нам задержаться здесь. Значит, так: будем просить товарища Бондаренко передать Кузнецову, что мы ждем его в Ромодане. Есть возражения? Нет. Вот и хорошо. Так и будет.

На городской думе пробило двенадцать часов, когда Бондаренко, добравшись товарным поездом до Славгорода, направился с вокзала в город. Через несколько минут он уже подходил к Общественной библиотеке в переулке недалеко от думы. Здесь в двух небольших комнатах помещался городской комитет большевиков.

«Есть ли кто-нибудь сейчас там?» — думал Бондаренко, поднимаясь по ступенькам на второй этаж. И как же он обрадовался, когда, открыв дверь, увидел, что в комнате полно людей. «Ну конечно, комитет. Ой, молодчина, Наумовна!»

Стоя у порога, отечески ласково смотрел на Супрун, которая сидела за столом и вела заседание. А девушка удивленно глядела на него. Появление Бондаренко удивило и остальных присутствующих. От Мирославы они знали о записке с дороги. Только Попович, который говорил, стоя спиной к двери, не видел, как Федор Иванович вошел в комнату, и оживление среди присутствующих воспринял как одобрение своей очередной остроты. Он сделал паузу, чтобы снова привлечь к себе внимание, и продолжал с еще большей самоуверенностью:

— Не возражаю, разоружение саперов гайдамаками — факт неприятный, возмутительный. Но, согласимся, не столь важный, чтоб из-за него подымать такой шум. Это, конечно, в том случае, если не считать (а некоторые из нас явно склонны к этому), если не считать, повторяю, богоспасаемый наш Славгород пупом земли. Нет, не на этом, товарищ Супрун, нужно делать ударение. Надо проанализировать причины, которые привели к такому положению, что стали возможны подобные факты.

— А ты что, с луны свалился? — сказал с места солдат в видавшей виды шинели с петлицами сапера.

— Да нет! — отозвался из другого конца комнаты чернявый, с проседью в волосах Тесленко, токарь из паровозного депо. — Это он нас считает такими дураками. «Проанализировать надо»! Проанализировали уже! Недаром Гаевой тебя…

— Товарищи! — с напускной строгостью нахмурилась Мирослава и даже постучала карандашом по столу.

— Самое легкое дело, — игнорируя реплики, продолжал Попович, — взвалить все на украинских националистов. А нашей вины в этом разве нет? Своими реверансами перед национализмом, в частности своим признанием права наций на самоопределение вплоть до отделения включительно, разве мы не льем воду на мельницу этих самых украинских националистов?

— Попал пальцем в небо! — отозвался с порога Бондаренко.

Оратор от неожиданности смутился, узнав голос Бондаренко. Однако сразу же овладел собой. Не отвечая Бондаренко, он продолжал, хотя уже без прежней самоуверенности:

— Именно на этом и должна была Супрун заострить наше внимание, а не ориентировать комитет на акцию явно безнадежную. Ну что нам, собственно, даст это объединенное заседание Советов при нашем меньшинстве?. Кроме скандального провала, ничего больше!

— Прошу дать мне слово, — поднялся с места и выпрямился во весь свой гвардейский рост солдат, бросивший первую реплику.

— Слово имеет товарищ Кузнецов.

— Я коротко. Предложение товарища Супрун поддерживаю целиком. Это то, что мы должны сделать без всяких разговоров и проволочек. Несколько слов по поводу выступления товарища Поповича. Старая, надоевшая песня. Слышим мы ее уже с каких пор! Вспомним, что на Апрельской конференции эту песню заводили Бухарин с Пятаковым. И как ответила этим людям и иже с ними партия? Я напомню буквально одну только фразу из резолюции, принятой на конференции. Это там, где речь идет о праве наций на самоопределение. «Отрицание такого права и непринятие мер, гарантирующих его практическую осуществимость, равносильно поддержке политики захвата или аннексий». Ясно сказано? Яснее уже нельзя! Предлагаю прекратить прения. Послушаем лучше, что Федор Иванович расскажет нам о Киеве.