— Да и оскомину уже в дороге сбили.

— Отвяжись! У тебя, Антон, только и на уме… И хорошо сделали, что не пошли. Там, в городе, ночью такое поднялось! Сущий фронт, такая стрельба!

— А кто же с кем?

— Известно кто! Советские войска на казармы напали. Это уж мы после, утром, от гайдамаков на станции узнали. Аж три раза в атаку ходили, один раз даже в штыки сходились. Но отбили их, не сдали казармы… Идем мы с Федоськой — ни живы ни мертвы…

— А стой, Приська, — остановил ее Легейда, — передохни малость. Дальше нам уже теперь Артем доскажет.

Приська застыла от удивления. Но не успел Артем и слова сказать, как она уж опомнилась:

— Ей-право, Артем! Да как же ты? Ведь тебя гайдамаки по городу, как те борзые, по следу ищут. Павло говорил, что атаман ихний даже награду объявил тому, кто поймает тебя: двойную норму земли нарежут. Ты, говорят, за главного у советских был. Ну как ты выскочил?

— Повезло! — сказал Артем.

— Ой, молодец!

Она искренне рада была видеть Артема живым и здоровым, И все же Легейда счел не лишним предупредить ее:

— А теперь вот что, Приська, только слушай внимательно: держи язык за зубами. Хоть до рождества выдержишь?

— Да сколько уж тут осталось до рождества? — в тон ему, тоже полушутя, ответила Приська. — Выдержу, чай!

— Ну вот и хорошо. А к Павлу до святок не думаешь?

— Да нет, сотник обещал, что на святки домой их отпустит.

— Тем лучше.

— Ну, я, пожалуй, побегу?

— А это уж как хочешь, молодка. Хочешь — беги, хочешь — потихоньку.

Приська уже взялась за дверную ручку, но снова обернулась.

— Дядя Петро!

— Чего тебе?

— А как же будет… — Она заметно волновалась. — Ведь я уже стольким… раззвонила об этом. И об Артеме.

— А я и не подумал об этом, — нахмурился Легейда. — Вот беда с тобой! Ну, теперь обойди, упреди всех. Скажи, что дело это нешуточное.

— Да я уж найду, что сказать. Будьте уверены. — И вышла из лавки.

— Ой, как бы она своими предупреждениями еще хуже не наделала! — заметил кто-то.

— Обойдется! — сказал Артем.

— И я думаю, что обойдется, — сказал Петро Легейда. И продолжал, обращаясь к Артему: — Ну, а теперь уж рассказывай — какой там фронт новый открылся у вас в Славгороде?

Невкипелый жил на Новоселовке, там же, где Петро Легейда и Лука Дудка. Вот почему из лавки Артем пошел вместе с ними. Думал зайти к Тымишу, чтобы посоветоваться с ним и со стариком Невкипелым перед сегодняшним собранием батраков в усадьбе. А Грицька решил проведать завтра. Но на площади их догнал Гордей Саранчук — возвращался порожняком с поля. Остановил коней.

— Ну и ходок же из тебя, Артем! Я думал, ты уже давно у нас.

— Да вот посидели, потолковали малость.

— И неплохо потолковали! — добавил довольный Легейда и обратился к Артему: — Как хорошо, вовремя ты в село приехал. Жаль только, что ненадолго.

— А вы, дядя Гордей, как пчела летом, — вмешался в разговор Лука. — И вчера возили целый день, и сегодня.

— Да вишь, Лука, дело какое. Сидеть всем трутнями тоже не приходится, — ответил Гордей. — Кто же тогда меду в улей наносит? Еще не знаю, управлюсь ли и завтра с навозом. А там лес нужно на отруб перевозить. А ты чего это с ружьем? Может, в «вольное казачество» записался?

В ответ Лука так отвратительно ругнулся, что Гордей только головой покачал.

— И что ты за человек, Лука! Ну как ты после таких слов кусок хлеба святого будешь есть? Тем самым ртом. И не противно тебе?

— Это вы так говорите, потому как не слышали, о чем нам Артем рассказывал. У меня и до сих пор перед глазами — лежит на снегу, весь штыками гайдамацкими исколотый.

— Где это так? Кого? — обратился Гордей к Артему.

— Расскажу потом.

— Ну, так садись.

Артем попрощался с Петром и Лукой и сел на сани рядом с Гордеем.

Сначала ехали молча. Затем Гордей спросил — о ком же это речь шла? Кого убили? Артем коротко рассказал о нападении гайдамаков в Славгороде на партийный комитет, где в ту ночь дежурил Тесленко, и как его зверски убили.

— А какой дорогой человек был! — Он замолк, — спазма сдавила горло. И уж потом, успокоившись немного, добавил: — Дяди Федора нашего давний товарищ. Вместе и каторгу отбывали.

— Как фамилия, говоришь?

— Тесленко Петро Лукьянович.

— Нет, не помню. Дело давнее. Может, Федор и называл тогда, еще в пятом году.

— Отец знал его.

— Ну, отец твой не раз в город ездил.

— Да, вот тогда и виделись. — После небольшой паузы Артем продолжал: — А ко всему — какой интересный человек был! — И вспомнилась вдруг — почему? — первая встреча с Тесленко у дяди Федора. И так захотелось хотя бы немного рассказать о Тесленко, чтобы и Саранчук почувствовал его — живого.

— Как-то, еще летом, дядя Федор праздновал «именины», — начал он свой рассказ. — Двадцать пять лет работы на одном заводе. Накануне и меня пригласили. Пошел вечером. Гости уже сидели за столом. И дядя Федор весело сказал, обращаясь к гостям: «А это мой племянник Артем Гармаш. Прошу любить и жаловать». — «Похож», — сказал Тесленко. А меня словно кто за язык дернул: «И совсем я не похож на дядю Федора!» Тесленко усмехнулся: «А ты ершистый! Это хорошо. А вот слишком быстр — плохо. Ты ведь даже не дослушал меня. Разве я дядю Федора имел в виду? На отца своего похож!» — «А вы разве знали?» — «Однажды виделись как-то. В этой самой комнате!» — «И так запомнили?» Тогда Тесленко и сказал уже без всякой улыбки: «А память у человека не только для таблицы умножения. Есть у нее нагрузки и поважнее».

— Хорошо сказано, — произнес Гордей. Он, очевидно, воспринял рассказ Артема как ответ на его слова «дело давнее» и, чтобы показать, что и у него не все из памяти выветрилось о том времени, спросил: — А ты не знаешь, был такой в очках, Григор из Славгорода? Где он сейчас и что с ним? Фамилию запамятовал. Да, правда, мы его тогда, как и в Ветровую Балку приезжал, просто Григором звали. Студентом еще был тогда. Речь держал у нас на сходке. Потом вместе с Лимаренко мы его в Зеленую Долину отвезли. А там его арестовала полиция.

— Натерпелся и Григор Наумович. Супрун его фамилия. Был в Сибири на каторге. Бежал в Китай, а потом переехал в Швейцарию. Там и жил до революции. С Лениным встречался. Теперь в Харькове, в губкоме партии работает. Большой партиец!

— Да он и тогда уже… Даром что из образованных, а за простой, трудовой люд горой стоял. Против царя да помещиков очень даже смело выступал. Как и у нас тогда на сходке. Многое забылось, известное дело, но вот и недавно: как-то читает Марийка вслух из своей книжки стих такой — «Заповіт» под названием: «Поховайте та вставайте, кайдани порвіте!» — а мне и вспомнился Григор. Ведь он еще тогда, на сходке у нас, слова эти Тараса Шевченко в речи своей приводил…

Так разговаривая, они и не заметили, как проехали площадь, и за церковью свернули вправо, на извилистую узенькую улочку — взвоз. Тут Гордей спрыгнул с саней. Сошел и Артем.

— Да ты бы сидел. В руку каждый шаг, чай, отдает.

— Ничего.

На юру улочка пошла ровно. Но уж не было нужды садиться в сани: крайние от обрыва ворота, где улица кончалась, а вниз, к ручью, вилась узенькая тропка, и были ворота Саранчука.

Распрягая коней возле навеса, Гордей сказал:

— А ты, Артем, пока я управлюсь с лошадьми, шел бы в хату. Дорогу, думаю, еще не забыл?

— Я подожду. Сегодня такой день, что и в хату не хочется. Да еще здесь, у вас! До чего ж хорошо, как глянуть в ту сторону: как на ладони — луга, Лещиновка!

— Ну, погуляй, полюбуйся! — А сам, усмехнувшись в усы, подумал: «Вот и смотрины. Правда, неожиданно. Ну что ж, сам набился!»

Гордей знал об отношениях Грицька с Орисей. И тогда, в начале войны, с его ведома и разрешения Грицько собирался сватать дивчину, да получилось так, что Мусий отговорил, уж очень неподходящее время было свадьбы играть. Нельзя сказать, чтобы Гордей считал Орисю завидной парой для Грицька. За такого сына-молодца — работящий, разумный, красивый — можно бы из более зажиточного двора невесту взять (не все же такие глупцы, как песчанский Середа; бедняга сейчас, наверно, волосы на себе рвет с горя да от раскаяния, потеряв дочку), но правда и то, что не в богатстве счастье. Полюбились — им жить, пусть будут счастливы! Тем более что девушка и ему нравилась. Скромная, но вместе с тем веселая, щебетунья. Такая только в хату войдет — сразу и в хате словно посветлеет. И братья хорошие хлопцы. Ну, а про сваху Катрю и говорить нечего! На все село нет другой такой! Недаром же тогда, в девятьсот шестом году, когда Катря овдовела, Гордей, — а был он уже года два как женат во второй раз, на Федоре, — частенько сожалел, что поспешил с женитьбой. Даже к Федоре стал хуже относиться. Но как раз сама Катря и помогла ему освободиться от этого «наваждения». Однажды, выйдя из церкви, за оградой Катря столкнулась с Гордеем. «Хочу спросить тебя, Гордей». Вышли из толпы, стали в стороне. «Чего это ты, Гордей, с Федорой не уживаешься? Вчера хлопца до смерти перепугали. Такое рассказывал! Просто не верится». — «Ну, коли уж сама спросила, отвечу». И он рассказал ей все как было. Катря покачала головой: «И вот из-за этого мучаете один другого! Да разве я вышла бы за тебя!» — «А почему? Из-за детей?» — «Нет, дети здесь ни при чем. Где трое, там и четверо. Да и Грицько твой мне все одно как родной». — «Может, хату жаль было бы бросить?» — «А конечно, жаль. Но можно было бы и не бросать: ты бы свою бросил», — «Так что же тогда?» — «Чудной ты человек, Гордей. Обо всем спросил, а о самом главном не догадался. Не пошла бы потому, что своего Юхима любила очень. Помер, а я его и теперь не перестала любить. И никогда не перестану. Да и что значит смерть! Когда каждый день и вижу и слышу его!» — «Снится?» — «И снится подчас, но я не об этом. Ведь Артем-то наш вылитый отец. Живой Юхим!» После этого разговора все как рукой сняло. И с Федорой жизнь вскоре наладилась. А к Катре с той поры проникся еще большим уважением.