— Не приставай хоть ко мне! — сердито ответил Влас. И с фамильярностью старого и преданного слуги обратился к своему барину: — Вот и послушай вас, ваше превосходительство! «Дай прикурить». А они как раз из тех хлопцев, что сами прикуривать дают!

Студент Тищенко засмеялся:

— А из тебя неплохой каламбурист, Влас!

— Болтун! — гневно буркнул Погорелов, повернулся и пошел назад, по направлению к дому.

Артем с Тымишем напрямик, не ища тропки, побрели по снегу через парк к черному двору. Шли молча. Первым заговорил Тымиш:

— И неплохой, может, человек. Ежели б с него это генеральство да барство соскрести.

— Не соскребешь: как кожа, приросло! В том-то и беда его, — сказал Артем. И, помолчав, добавил: — Да, видать, и наша. Лишние хлопоты.

— Да нет, хлопот больших не будет с ним, — заметил Тымиш, — вот так, как и рязанцам.

— Ты так думаешь? Дай боже! А двое сыновей-наследников? Старший — поручик лейб-гвардии какого-то полка. Корниловец. Еще осенью со своими однокашниками, такими же золотопогонниками, пробрался на Дон, к Каледину. А меньшой — юнкер Киевского артиллерийского училища. Этого тебе мало для хлопот?

Черный двор помещичьего имения просторно раскинулся сразу же за парком и примыкал к скотному двору, постройки которого растянулись по холму вдоль пруда, к самой плотине. С двух других сторон к черному двору, к самым строениям, подступали поля. Целый городок, где старые, ветхие постройки (некоторые еще со времен крепостничества) стояли рядом с новыми, кирпичными, под железом, — амбарами, каретным сараем, конюшней для выездных лошадей, конторой, свинарниками, птичником. Дома для жилья все были старые: и полдесятка хат-мазанок, выстроившихся в один ряд, для семейных (по две семьи — через сени), и людская — неуклюжее строение, где находилась кухня, а в другой половине помещение для одиноких. Рядом с новым зданием конторы это огромное, как рига, строение казалось еще более старым.

Вечерние столбы дыма стояли над крышами, багрово окрашенные последними солнечными лучами, хотя солнце уже и опустилось за горизонт. На противоположной стороне бирюзового неба уже загорелась вечерняя звезда. И такая была тишина, что отчетливо слышались голоса со скотного двора — как раз поили скот.

Обогнув конюшню, хлопцы вошли во двор и почти столкнулись с Горпиной. Она вышла из свинарника с пустым ведром в руках.

— Здравствуй, Горпина!

Девушка остановилась, радостно удивленная.

— Артем! Ой, молодцы, хлопцы, что пришли. Здравствуй! — Поставила ведро на снег и глянула на свои руки. — И поздороваться не могу — иду от свиней, руки грязные.

— Найдем выход! — весело сказал Артем. — Ежели, конечно, не возражаешь? — И, не ожидая ответа, обнял здоровой рукой девушку за плечи и поцеловал — да так крепко! — в упругие девичьи, еще никогда мужчиной не целованные губы.

Горпина совсем растерялась. Зарделась. Даже оспины исчезли с лица, и стало оно будто очень смуглым и в сумерках на удивление красивым.

Тымиш тоже подступил к девушке. И шутя к Артему:

— Ну, хватит тебе! Дай и мне поздороваться.

Горпина отпрянула, а оправившись немного от смущения, отшутилась:

— Да разве я икона, чтобы каждый… И потом — мы же виделись сегодня.

— Да, правда, виделись. Думал — может, забыла!

— Нет, я не из забывчивых! — И чувствовалось, что сказала это не столько для. Тымиша, сколько для Артема. — Вот молодцы, что пришли! — уже серьезно еще раз похвалила парней Горпина. — А мы ради такого случая даже вареники затеяли на ужин. Побегу, нужно помочь девчатам.

Хлопцы пересекли двор, направляясь к Омельку Хрену, жившему во второй от края хате-мазанке. Его еще и дома, должно быть, не было — управляется с волами на ночь, — но не беда. Посидят у кузнеца Лаврена, тестя Омелька; он живет со своей старухой в одной хате с Хреном — через сени. Но, поравнявшись с крайней хатой Оверка Вухналя, хлопцы остановились. Уже вечер, да еще субботний, а он что-то мастерит под стеной хаты. Звякал топор.

— Что ты там мастачишь в потемках? — спросил Артем.

— Да так… Закурить есть? Несите сюда.

— Избалованный! — пошутил Артем, когда подошли к Оверку. — «Несите»! — А сам рад был возможности разглядеть вблизи странное сооружение неизвестного назначения. — А что это будет? Уж не по плану ли архитектора Невкипелого Прокопа Ивановича?

Оверко не понял. Пока закуривал, молчал. А потом — нужно же было что-то ответить.

— Да так, загородку для курей.

— А до сих пор где их держал?

— В сенях. Там тех курей целых пятеро.

— Так что же они в этой загородке будут делать впятером?

— В чехарду играть, — усмехнулся Тымиш. — Ой, не крути, Оверко! Тут добрый десяток овец поместится.

— Ну, уж и десяток! Хотя бы полдесятка досталось. И то хорошо. А на меньшее я и не согласен. Четверо детей! А нет — так корову! Тридцать лет работаю в экономии. Скажешь, не заработал, Артем?

— Почему не заработал? Во сто крат больше заработал. Да вишь, какое дело, Оверко: заработки наши тридцать лет транжирили из года в год. Сперва князь Куракин с княжатами, потом Погорелов. Сколько нашего труда развеяли они по заграницам! Не соберешь!

— Это так. Но и осталось тоже немало.

— Немало — земля! А того добра, что в экономии, хотя бы сиротские да вдовьи слезы утереть хватило.

— А мне, выходит…

— И тебе перепадет что-нибудь, — остановил его Артем, — не нужно только аппетит свой больно разжигать. Да я, собственно, не об этом хотел. Но это меня удивляет. Такая овчарня здесь, вон какой хлев во дворе, а ты себе ледник строишь.

— Чудной ты человек, Артем! Такое сморозишь: все в одной овчарне. Даже тут, возле хаты, с глаз не спускай! Или, думаешь, мало неудовольствия будет?! Не полезет один к другому во двор? Ну да, черта с два! Еще несколько раз оболью стены водой — как раз мороз крепчает, — и тараном не пробьешь! А на двери железный прут с винтовым замком. А не то железные путы на ночь надевать буду!

Когда отошли от Вухналя, Тымиш хмуро сказал:

— Выходит, Оверко за Антона руку поднимет.

— Выходит. Да наверняка и не он один. Недаром же и отец твой… Придется, знать, на ходу перестраиваться. Хотя бы рабочий скот уберечь от дележа. А с овцами да коровами… Оно конечно, можно б оставить и их: скотники, доярки есть. А молоко бы семьям по количеству детей.

— Не с нашим это народом! — махнул рукой хмурый Тымиш.

Как они и предполагали, Омелька дома еще не было. Ульяна, жена Омелька, только вернулась из коровника после вечерней дойки. Когда хлопцы зашли в хату, она не отпустила их: вот-вот и Омелько, мол, придет. А тем временем, затопив печь, возилась по хозяйству и угощала гостей, чтобы не скучали, всякими дворовыми новостями.

Артем хорошо знал Ульяну еще девушкой — несколько лет работали вместе в экономии. Тогда же она и замуж вышла за скотника Омелько Хрена, удивив этим не только всех дворовых, но и всю Ветровую Балку. Первая красавица на всю усадьбу, по которой вздыхали немало пригожих хлопцев, даже из зажиточных семей, она выбрала себе пару — хромого парня лет на десять старше ее, к тому же из батрацкой семьи с дедов-прадедов. Но он был с твердым характером, очень добросовестный и не по летам серьезный. Ульяна, как видно, не раскаивалась. Родив за эти семь лет трех девочек (самая меньшая в люльке), осталась такой же, как и в девках была, — веселой, любознательной. Артем с интересом слушал ее. И сам с охотой отвечал на ее расспросы о Славгороде. Так незаметно прошло время до прихода Омелька.

А еще раньше пришел Лаврен Тарасович. Услышав разговор у зятя в хате, он только разделся у себя и поспешил сюда, на посиделки, пока старуха вернется из церкви, от вечерни. Пришел с очень интересной новостью. Шел сейчас из села вместе с конюхом Микитой. Оказывается, его вызывал Пожитько в волость. Восстановил на работе. И Рябокляч был при этом. Видать, ревкомом решали.

— А как же теперь будет с забастовкой? — первой не выдержала Ульяна.