— Готовы? — спросил Кандыба, подходя к ним.

— Не все еще подводы, — ответил Легейда. — Двух или трех нет.

— Догонят. Задачу свою знаешь? Ну а подробнее — Гармаш по дороге расскажет. Трогай!

Артем с Грицьком сели на переднюю подводу к Легейде. Отдохнувшие за ночь кони рванули и понесли быстрой рысью, будоража веселым цокотом колес сонные хаты за тынами.

Как договорились вчера, Кушнир с Гудзием и Мирославой Супрун прибыли сегодня в Подгорцы в отряд Кандыбы около девяти часов утра на том же, что и вчера, транспорте Тургая. А на второй бричке вместе с ними приехал и сам Тургай, командир Зеленоярского партизанского отряда, со своим адъютантом. «Чего это они?» — забеспокоился Кандыба. И предчувствие не обмануло его. Еще когда здоровались, Тургай, не выпуская его руки, сказал, прищурив глаз:

— А ну-ка показывай, Микола Лукьянович, свои трофеи. Душа горит от нетерпения: что там приходится на мою долю?

— А ты тут при чем? — ощетинился Кандыба.

— Ну что, не я говорил?! — засмеялся Тургай, обращаясь к своим спутникам, которые тоже сошли уже с брички. — Да у него льда среди зимы не выпросишь. А вы хотели… — И снова к Кандыбе: — Как это при чем? На свою часть имею законное право: твои же окнолазы не оставляли тогда визитных карточек ни у мужиков, ни в церквах. А значит, тень и на моих казаков упала… Так имею же я право на возмещение.

— Не спеши, Тургай, — вмешался в разговор Кушнир, здороваясь с Кандыбой. Был он сегодня в лучшем, нежели вчера, настроении. — Медведь еще не убит, а ты уже шкуру делить! Не вернулись еще?

— Что-то задержались. Я уж и верхового послал им навстречу, — ответил Кандыба, думая о другом: как они узнали? Может, у Тургая агентура есть здесь, в Подгорцах? А может, и на том полустанке? Очень возможно. Мужик он не промах. Башковитый! Как видно, в отца пошел…

Хотя Кандыба и не знал лично отца Тургая, ныне покойного уже, но кое-что о нем слышал. Сельский сапожник, он будто на свой заработок от сапожничества — хозяйства не имел никакого, кроме хаты да полдесятины огорода, — сумел младшего сына своего «вывести в люди», дав ему хорошее образование. Если бы не война, закончил бы уже Олекса свое учение в Харьковском университете, служил бы где-нибудь «брехуном», как в шутку говорил старый Тургай о сыновьей будущей адвокатской практике. Но случилось непредвиденное. С третьего курса забрали на военную службу и послали в школу прапорщиков. Года два потом находился в действующей армии на Западном фронте, дослужился до чина поручика и до должности командира роты. Но настоящий взлет его военной карьеры произошел уже после революции. Человечный и по-товарищески простой в отношениях с солдатами (за что имел не один нагоняй от командования за якобы недопустимое панибратство), толковый и боевой командир (не зря среди всего офицерства полка был единственным кавалером офицерского георгиевского креста «За храбрость»), политически подкованный, а ко всему еще и прекрасный оратор, он уже с марта семнадцатого года становится членом полкового комитета, от партии украинских эсеров, а впоследствии его председателем. На этой работе бессменно и находился вплоть до Октябрьской революции. И если поступился своим местом, то лишь для того, чтобы взять на себя командование этим самым полком. Однако командовать ему пришлось недолго. Сразу же после заключения Советским правительством Брестского мира вместе с солдатами своего полка, в котором в то время не было даже и тысячи штыков, демобилизовался и он, отклонив пропозицию большевистского командования остаться в кадрах для организации Красной Армии, и выехал на свою родную Полтавщину. А тут встреча в Славгороде с Гудзием, давним его приятелем, сразу же решила его дальнейшую судьбу. Военком Славгородского уездного ревкома, Гудзий в то время подбирал среди военных кадры для партизанских отрядов в тылу оккупантов. Немцы в то время уже подходили к Днепру, и оккупация Левобережья была уже только вопросом времени. Предложил и Тургаю. Тот согласился. Вот так он и оказался в Зеленом Яру…

Кандыба пригласил прибывших в дом. Но в такое чудесное утро в комнату, кроме Мирославы Наумовны, зашедшей вместе с Харитиной Даниловной осмотреть больного мальчика, прежде чем она пойдет по клуням к тифозным, никто не пожелал заходить. Уселись вокруг стола под яблоней с намерением ожидать. Кандыба спросил — скорее для приличия, но если бы была в этом надобность, то, конечно, нашел бы и какой-то выход, — завтракали ли гости. За всех ответил Тургай: мол, а какой же хороший хозяин выпустит гостей из хаты в дорогу голодными?

— Вот хотя бы и тебя взять для примера. Разве ты отпустишь нас, не дав пообедать? Да еще ради такого дня, может, и по чарке найдешь?

— Да, может, и найдется. Ведь не турки мы какие, чтобы не имели чем товарища своего погибшего помянуть как должно, как заведено от дедов-прадедов.

И разговор уже пошел о Тымише Невкипелом. Кандыба передал рассказ Гармаша об аресте Тымиша при выходе с перрона. О том, как Злыдень избежал ареста. И как потом, с помощью рабочих из железнодорожных мастерских, удалось этот вагон с оружием увести из-под стражи, подкупив часовых на деньги из торбы Злыдня. Сам же Злыдень да еще двое в подмогу ему и сопровождали этот вагон до полустанка.

— Вот тебе и синежупанник! — поддел Кушнира Кандыба.

Но тот не обратил внимания.

— Ну и слава богу, что обошлось, — сказал Кушнир. — Но это не является причиной для твоего самоуспокоения. Ибо только ты виноват во всем. Был и остаешься. И то, что раззвонили о своих планах, тогда как необходимо было сохранять все в строжайшей тайне; и то, что развел у себя такое пакостное зелье — ведь вряд ли тот шпион и провокатор действовал в одиночку. Уж очень ты непереборчивый. Вот за что мы вчера песочили тебя. И вижу — мало. До сих пор не уразумел, за что именно…

Осмотрев Андрейку, Мирослава Наумовна сказала, что у мальчика испанка. Легкие еще чистые, но нужно беречься, пусть полежит несколько дней. Пожурила Кандыбу за его недопустимое легкомыслие:

— Это же надо додуматься, в такое время, когда свирепствует и сыпняк и испанка, сорвать хлопца из дому, в людскую толчею!

Кандыба хотел в свое оправдание пояснить, как это произошло, но при Харитине Даниловне не рискнул заводить речь об этом и, только когда женщины ушли, хоть и с запозданием ответил на укор Мирославы Супрун, переложив вину за все на своего чересчур услужливого соседа.

— Да нет, дураком его назвать нельзя, — ответил Кушниру на его цитату из басни Крылова. — Особливо когда дело касается его личной корысти.

— А какая ему от этого корысть?

— Вот и я три дня уже ломаю голову над этим.

Однако задерживаться сейчас на этом не стали. Мысли каждого вертелись вокруг загадочного груза на полустанке. Кандыба, явно прибедняясь, рассказал им, что знал со слов Гармаша. Как следует разглядеть, мол, и они не имели времени, все же, прежде чем отправиться Гармашу сюда, заглянули в вагон. Знать хотя бы, сколько подвод потребуется. Русские старые винтовки — навалом. И, как видно, лежат еще с зимы — рыжие от ржавчины. А два или три пулемета к тому же с размороженными кожухами. Одним словом, добрая половина — просто железный лом.

— Будешь выбрасывать на свалку, скажешь мне куда! — пошутил Тургай.

В тон ему хотел и Кандыба ответить, но тут услышал конский галоп на улице и оставил свое намерение. Топот копыт все приближался, и через какую-нибудь минуту верховой влетел в открытые настежь ворота — и тропинкой через сад прямо сюда; лихо осадив коня в двух шагах от стола, верховой — Свирид из комендантского взвода — весело крикнул:

— Едут, товарищ командир! Уже, наверно, в село въезжают.

— Слава тебе!.. — с облегчением вздохнул Кандыба.

Все толпой направились к воротам.

Под склад для оружия Кандыба выбрал бревенчатый амбар Гусака, недавно законченный, но уже порядочно захламленный всякими хозяйственными вещами. Сейчас бойцы из комендантского взвода, под началом Цыбулько, убирали там, вытаскивая во двор пустые кадки, плетенные из лозы и тоже пустые кошели-засеки и всякое другое хозяйственное добро.