«Значит, не знают еще, — мелькнула мысль у Грицька. — А может…»
И то же самое, видно, подумал Остап. Сказал, когда отъехали:
— А может, Грицько?.. Ведь сама-то Ульяна своими глазами не видела.
— Дай боже! — вздохнул Грицько. И подумалось: как мало нужно человеку в беде! Блеснул слабый лучик надежды, и уже отлегло немного от сердца. И даже на разговор потянуло.
Грицько дал отдохнуть лошадям — ехал некоторое время тихо. А сами тем временем закурили.
— А про Артема так ничего и не слыхать? — после первой затяжки спросил Грицько.
— Живой! — сразу оживился Остап. — Ульяна сказывала, что за несколько дней до ее приезда и он ночевал у Горпины и Власа-денщика, что нынче за дворника у Галагана. Бедует шибко. Безработный. Будто какой-то охвицер, знакомый Власа, хотел за кучера к Галагану в Князевку устроить, но сорвалось. Намеряется сюда.
— Ну, так чего же ты вздыхаешь?
— Не будет ему жизни и тут, — ответил Остап. — Значит, в лес…
— Живут и в лесу, — сказал Грицько. — Живут, и даже не всегда, как видишь, горюют! Слышишь?
Еще бы не слышал! Весь лес звенел и отдавался эхом песен. Между деревьями там и сям горели костры. Партизаны жили в шалашах, не все вместе, а отдельными подразделениями. Сегодня в троицын день ко многим пришли жены проведать с гостинцами. И по лесу катятся волны хоровых песен. От одного костра:
Ой, козаче, козаче-гультяю,
Виведь мене з зеленого гаю…
А от другого — глуше, слов и не разобрать, а только по мотиву узнается — пели печальную: «Туман яром, туман яром…»
Встретили и на самой дороге — шли двое обнявшись, муж и жена, как видно, молодожены. И поэтому, когда уж невдалеке от Подгорцев встретили еще двоих — шли хоть и не обнявшись, но и не врозь, рядом, то даже не обратили внимания. И только, как проехали, Грицько догадался, узнав Захара Невкипелого, и вполголоса сказал Остапу:
— Орися!
Остап спрыгнул с телеги и бросился вслед ей, окликая по имени. Орися остановилась, узнала брата и пошла ему навстречу. А когда сошлись, рыдая, припала к нему.
«Значит-таки факт!» — и снова, как тогда, на плотине, у Грицька похолодело в груди.
Пока Остап успокаивал сестру, он с помощью Захара — на узкой дороге пришлось и задок телеги заносить — развернул лошадей ехать назад. Еще дорогой они договорились с Остапом, что назад Орисю и Захара тот повезет сам. А в селе отведет лошадей на Белебень. И если отец будет расспрашивать, чтобы о поездке в Подгорцы ничего не говорил. На улице, мол, встретились, вот и попросил отвести лошадей домой. А сам, дескать, на собрание «Просвиты» спешил, боялся опоздать. Сейчас Грицько, накинув вожжи на упорку телеги, чтобы не привлекать к себе внимания Ориси, отступил в густой орешник и оттуда уже видел, как Остап, когда Орися выплакалась немного, обняв за плечи, подвел ее к телеге и помог сесть. Вскочил на телегу и Захар. Поехали.
А Грицько долго стоял на месте, пока не слышно стало совсем стука колес по дороге — растаял в печальной мелодии далекой протяжной песни.
XVII
А теперь, кажись, можно и себе отправляться домой. Что мог добавить ему Кандыба про Тымиша к тому, что он уже знал от Ульяны и от Захара? Давеча ему удалось все же перекинуться с ним несколькими словами: «Значит, все правда про Тымиша?» — «Ой, правда! Ну, пусть теперь берегутся! С этой поры правая рука моя уже не моя, а Тымишева!» Продолжать разговор у них не было уже ни времени, ни настроения. Да и какое значение имели теперь какие-то подробности! Имел значение только сам факт — потрясающий и неопровержимый. Только теперь постиг, что хоть и поверил было Ульяне тогда, на плотине, но где-то в душе еще теплилась надежда, что, может, чего-то недопоняла женщина и напутала. Нет, ничего, выходит, не напутала. Нет в живых Тымиша. Был и не стало вдруг. Как ветром сдуло с земли!..
Нарочно медленно, то и дело отмахиваясь от изголодавшихся назойливых комаров, свертывал цигарку, все еще не зная, что ему делать дальше; так же неторопливо высек огонь и, затянувшись самосадом, вдруг выдохнул вместе с дымом:
— Э, никуда тот дом не денется!
Да и смешно было бы: верста всего осталась до Подгорцев. Уже чем дальше, все светлее на песчаной почве выступала в темноте дорога, и вскоре впереди, меж стволами деревьев, забелел пологий песчаный берег речки, стало слышно, как меж сваями моста плещется быстрая вода.
Перейти мост через Псел, лишь недавно настланный новыми осиновыми досками из Кандыбовой «лесопилки» и его же саперами — старый настил был унесен весенним паводком, — и сразу же будут Подгорцы, небольшое лесное село, прилепившееся под самой горой на высоком берегу речки. На всю Ветробалчанскую волость, а возможно, и на весь уезд — Зеленый Яр с окрестными хуторами не в счет, входил в другую волость и даже в другой уезд, — теперь это был единственный населенный пункт, где до сих пор еще не побывали немцы. И казалось, после единственной попытки, к тому же и не очень настойчивой — только разведки, — они не имели теперь такого намерения. Во всяком случае, ничто не предвещало этого. Так и жили подгорцы, а с ними и временные жители этих мест, в том числе и Кандыба со своим партизанским отрядом, — жизнью хотя и нелегкой, хлопотной, но достаточно беззаботной. Разумеется, на ночь перекрывали все лесные дороги заставами — ни проехать, ни пройти. Но просто через лес, минуя дороги, не то что разведку, а целый полк незаметно провести можно. Как-то Грицько и сказал Кандыбе об этом, но тот лишь плечами пожал. «Да неужто они с неба на лес упадут! Откуда ни сунутся, так прежде на какое-то из сел наткнутся. Ежели с юга, то Ветровой Балки им никак не миновать. А ты же у нас для чего там со своими хлопцами? Аванпост наш! Задержишь, пока подоспеем…» — «Ой, не знаю! Ведь у меня и десяти винтовок нет, а вы пока паромом через Псел переправитесь!» — «Не беспокойся! Все будет в порядке». Однако Кандыба, как видно, намотал себе на ус. И уже нынче проезжая, Грицько с удовлетворением заметил и на опушке леса по обеим сторонам дороги свежевырытые окопы — с бруствером, с бойницами, и возле хаты лесника целый взвод в заставе, и мост законченный. В прошлый раз, когда он был здесь, до середины только был настлан, лодкой пришлось перебираться.
В последнее время Грицьку частенько приходилось бывать в Подгорцах по своим партизанским делам, он хорошо знал дорогу и не плутал даже ночью. Сразу же за мостом, чтобы не идти улицей, не мозолить людям глаза, сворачивал на стежку, что вилась вдоль речки за огородами, и через какую-нибудь сотню шагов напротив двора деда Вухналя, где живет Кандыба, еще раз сворачивал и огородом шел к летнему деревянному дому. Хозяин сам в нем не жил, построил специально для дачников, что каждое лето приезжали сюда, в глухие Подгорцы, — преимущественно заядлые рыболовы или просто большие любители природы.
Хотел было и сейчас пойти той же дорогой, но что-то помешало ему свернуть на стежку. Сначала и сам не понял, что это было, и лишь после сообразил, что был это обыкновенный стыд за свою не слишком ли чрезмерную осторожность. Другие не так рискуют, Тымиш, можно сказать, в самое логово вражье не колебался пойти. Так, чего доброго, легко и трусом стать! И Грицько пошел просто по улице.
Было еще не поздно, да еще в канун праздника, на улице было людно. У ворот стояли, сидели на бревнах сельчане. И речь шла у всех, как слышал Грицько, минуя их, об одном и том же: о беде, о смерти, постигшей двух партизан в Славгороде…
Ему, конечно, интересно было бы послушать, что говорит об этом народ, но не стоило привлекать к себе внимание, да и хотелось поскорее увидеться с Кандыбой, он-то наверняка знает все, как оно было на самом деле, без всяких вымыслов. Поэтому шел не останавливаясь, скажет «добрый вечер» и идет дальше.
Дойдя до площади с бревенчатым общественным амбаром в центре ее, а больше никаких общественных построек и не было в селе, свернул налево. В третьем дворе и живет Кандыба. Подошел уж было к перелазу, но тут с лежавших рядом бревен вскочил человек с винтовкой и преградил ему дорогу. Он был незнаком Грицьку, да и Грицька, как видно, видел впервые.
