И не стал больше терять времени, тепло поблагодарил хозяйку за все и пошел со двора.

Когда Артем вернулся на кладбище, Сереги еще не было. Днем они вместе пошли в город: Артем — повидаться с Таней, а Серега — к себе домой. Он утром вдруг решил идти вместе с Артемом в село. Хоть до полдороги проводит. Все же вдвоем сподручнее и выбираться из города, да и в дороге. Кроме того, где-нибудь в глухом селе на обратном пути выменяет сала кусок иль пшена мешочек — на барахлишко, что мать найдет, может, у себя в сундуке. Вот дома и задержался.

Но на этот раз Артем был даже рад случаю побыть одному. Прошлой ночью они с Серегой, удрученные событиями в городе, до самого рассвета глаз не сомкнули, сначала в невеселой беседе, а потом, утомленные вконец, молча ворочаясь с боку на бок на твердом полу в колокольне, куда их снаружи загнало соловьиное щелканье, звеневшее в ушах, не дававшее уснуть. А встали, как и всегда, только-только солнце выкатилось из-за городских домов. И Артем сейчас чувствовал потребность заснуть хотя бы на час — перед дорогой.

Он прошел тропинкой меж могильными холмиками к буйным зарослям отцветшей уже сирени и прилег на траву, на согретую солнцем землю. И заставил себя уснуть. Но сон был неглубокий, тревожный. Приснился ему снова, как и вчера днем, Невкипелый Тымиш. Только на этот раз приснился не мертвый, а живой, каким запечатлелся в памяти в последнюю встречу с ним в экономии, куда Артем пришел попрощаться с Остапом и своими близкими друзьями перед своим неожиданным отъездом из села с Данилом Коржем.

Разыскал Тымиша возле воловни. Здесь больше толпилось людей и особенно громкий стоял крик. Ведь скотнику каждый раз приходилось иметь дело не с одним хозяином, как конюху или чабану, а одновременно с четырьмя «компаньонами» на каждую пару волов. А среди четверых непременно оказывался, а то и не один, крикун отчаянный. Поэтому сдержанный, спокойный, но, когда нужно, твердый, как кремень, Тымиш был здесь сейчас как нельзя более на месте. Даже не повышая голоса, он мог остановить крикуна: «А погодь! Так чем же эта пара волов не подходит вашей кумпании?» Причины называли всякие, вплоть до таких мелочей, как стертая ярмом шея или то, что не одной масти. «А вам что, в подкидного ими играть?! Не привередничайте! А что староваты, так разве для кого другого они помолодеют? Давай, Омелько, кто там дальше по списку!» Когда Артем появился здесь, подошла очередь четверки, в которую входил и Остап. Все четверо уже протолкались к самым воротам загона и нетерпеливо ждали Омелька, отвязывавшего волов. Не успел он подвести их к воротам, как первый Остап возмущенно крикнул: «Да это же те самые! Где твоя совесть, Омелько?! Правый же подорванный! Разве не видно?!» — «А нужно было по совести дерево накладывать тогда, — сдержанно ответил Омелько Хрен, — вот и не подорвал бы. А кому ж их, как не тебе с Мусием, ведь тоже был тогда с тобой». — «А мы ж тут при чем?! Чего мы должны страдать?!» — взревели в два голоса Муха Дмитро и Скоряк Андрий. Поднялся крик. Еще немного — и, возможно, до драки дошло бы. Вот тогда и вмешался Тымиш. На этот раз немного повышенным голосом — тоном команды, такой привычной для всех недавних солдат: «Смирно! Что за ярмарка! Дайте сказать! — С трудом, но в конце концов ему удалось утихомирить возбужденных мужиков. Можно было уже говорить обычным голосом, без крика: — Мой совет таков: руби, Омелько, налыгач пополам. Один конец — Остапу с Мусием Скоряком, а другой — остальным двоим. — В этот момент увидел в толпе Артема. И у него невольно вырвалось: — Или как ты считаешь, Артем?»

Воцарилась тишина. Стали слышны шум и крики от клуни, где распределяли жнейки и конные молотилки. Момент был поистине драматичный, кое для кого во всяком случае. И очень любопытный — для остальных: как выйдет Артем из этого неприятного положения? А сам Тымиш уже и пожалел: зачем было впутывать сюда Артема! Хотел, не ожидая его ответа, внести другую пропозицию — на выбор, но как раз в это время заговорил Артем: «А вот что я скажу, товарищи! Что сам премудрый царь Соломон и тот не рассудил бы более мудро! — А чтобы не подумали, что шутит, добавил: — А как же иначе? Кто же должен расплачиваться за нерадивое отношение к народному добру, как не тот, кто это допустил!» — «Тьфу! Вот это брат, называется! — возмущенный, крикнул Остап. — Вот так поддержал!» И забурлила снова толпа. Только теперь, кроме ругани, слышны были и иронические советы, иногда довольно остроумные, и даже смех. Наконец порешили на том, что будут ждать, пока все, кто значится в списке, не получат; какая пара волов останется — та и будет их… Тымиш с Артемом отошли за угол воловни, в затишек от ветра, и закурили. «Э, — сокрушенно качнул головой Тымиш, — и какой бес меня за язык дернул! Вот так негаданно поссорить тебя с Остапом!» — «Оно б и ничего, — сказал на это Артем, — если бы оставалось времени больше, чтобы помириться. А то сейчас вот еду из дому». Это известие просто ошеломило Тымиша. «Да как можно — в такой день! — И, оправившись немного, продолжал: — Что, у тебя горит?» Артем рассказал об оказии: Данило едет в Хорол на ярмарку, заехал за ним — подвезет до Поповки. Прежде чем отправиться в Харьков, нужно во что бы то ни стало с сынишкой повидаться. «Еще бы! — согласился Тымиш. — Хоть на четвертом году, коль не удосужился раньше!» Из рассказа Артема сразу по приезде в село Тымиш знал уже о его любовной истории на молотьбе в Таврии, пять лет назад, и о прижитом с какой-то заробитчанкой ребенке. Знал и о намерении его забрать к себе своего сынишку от его матери, для которой, надо полагать, ребенок был лишь обузой. Не зря же, чтобы развязать руки (работает на табачной фабрике в Славгороде), а может, не только руки, а и подол, как грубо говорил о ней Артем, не успела проводить мужа своего на войну, как уже и сплавила ребенка. Подкинула своей матери в Поповку — старой и убогой женщине, живущей даже не в своей хате, а у кулака за отработки. И Тымиш целиком поддерживал Артема в его решении забрать мальчонку к своим родным, в Ветровую Балку. А где же ему и корни пустить, как не на земле своих предков! И вот сейчас представилась возможность. «Ну что ж, раз такое дело, нужно ехать, — сказал Тымиш, помолчав. — Жаль было бы пропустить такой случай. А главное — своевременный!» И пояснил, что нужно ведь раньше мальца в подворные списки вписать, — а за глаза это не делается, чтобы без канители потом, как будут землю делить, а это, очевидно, будет сразу после святок, и на его душу десятину прирезать к Остаповой норме. «Да не забудь кожушок какой взять из дому. Закутаешь малого, да пусть и привезет Корж, возвращаясь с ярмарки». Но Артем сказал, что на этот раз не удастся забрать сынишку. Мать не велит без разрешения Христи. Какая ни есть, а все же, мол, родная мать ему, Васильку. Резонно, конечно. «Пускай уже, когда с войны вернусь». — «Да оно так… Ну, а если вдруг?..» — Тымиш оборвал фразу, сообразив, какие недопустимые, неуместные слова ляпнул. Но Артем, не придав особого значения, ответил просто: «А если вдруг… тогда ты это сделаешь за меня. С тем и пришел, чтобы просить тебя об этом». — «И слушать не хочу!» — сердитый еще на себя, ответил Тымиш. Но чувствовалось, что доверие, оказанное ему товарищем, очень тронуло его. Артем словно бы и не слышал его слов, продолжал: «На Остапа надежда плоха: растяпа он, не годится на такое серьезное дело. Может, и не захочет отдать она, хотя бы назло. А ты хлопец-кремень. Коли возьмешься, знаю, что добьешься». — «И не подумаю. Сам заберешь. Не с такой войны выскочил целым… А мы тебя еще оженим перед тем. Чтобы уж и мачеха была ему готова!» После того как разговор зашел, хоть и в шутку, о женитьбе, ничего удивительного не было, что Тымиш вдруг заговорил об Орисиной свадьбе. Спросил, не боится ли он своим отъездом обидеть сестру. «Небось скоро и в вашей хате троистые музыки заиграют?» Артем пожал плечами: «Ты что, не знаешь! Про «скоро» и разговора не может быть. От ветра еще шатается невеста после болезни. — Он, видимо, колебался немного, а потом добавил: — Да и вообще… про свадьбу эту вилами по воде писано!» Тымиш напряженно ждал, что он дальше скажет. Но Артем не стал рассказывать о неожиданных осложнениях у Ориси с Грицьком Саранчуком в связи с Ивгой Мокроус. А Тымиш не стал допытываться, не решался, а может, сам догадался, в чем дело. Вполне возможно, иначе чего бы он так нахмурился — даже потемнел весь с лица. И вдруг сказал, едва сдерживая себя: «Ну, что касается «вилами по воде», то можешь ехать спокойно. В случае чего… — И, не сдерживаясь больше, вспыхнул — и в ярости: — Да я из него душу вытрясу!» — «Тю на тебя! — обеспокоенный такой вспышкой, воскликнул Артем. — Разве можно, дурень ты божий, в таком деле человека принуждать? Да и почему ты думаешь, что ежели на то пойдет у них, то только потому, что Грицько передумает, а не Орися? — Не дождавшись ответа, продолжал: — Одним словом, не впутывайся в это дело. Сами разберутся и решат — так иль иначе. А ты лучше о себе подумал бы. — Ему вспомнилась одна неоконченная беседа с Тымишем — сразу по приезде — про его любимую дивчину, которая выходит замуж за другого. — Ох же, кремень! Хоть сейчас скажи, наконец, кто она? А то так и уеду…» Тымиш явно колебался. Потом вынул из кармана кисет, хотя только что бросил окурок, и, как тогда, в ту памятную ночь в подобной ситуации, сказал: «Но сначала давай закурим». Артем ловко и быстро на этот раз — рука уже зажила — свернул две цигарки — Тымишу и себе, но закурить им так и не удалось. Первым увидел племянника Артем: «Вот не везет нам с тобой, Тымиш! Бежит Кирилко по мою душу. Значит, пора. Будем прощаться. И давай обнимемся на всякий случай». — «Ты опять за свое! — недовольно сказал Тымиш и добавил: — Так вот знай же, ты меня переживешь! Так мне сердце подсказывает. И сынишку своего сам привезешь на твою и его предковщину. Эх, Артем, кабы ты знал, как я завидую тебе, что у тебя есть сын. Поэтому и говорю: переживешь. Если не лично, то в сыне своем, в потомках». — «Женись и ты. До каких пор будешь парубковать?» — и тут же вспомнил — во сне еще, но, видимо, на самом пороге пробуждения, что Тымиш уже полгода как женат на Орисе! «Был женат», — поправил себя, вспомнив и то, что третьего дня Тымиша казнили немцы. Даже сердце остановилось от неуемной боли. И оцепенел весь. Вдруг вскинулся, стряхнув с себя оцепенение, протянул руки, чтобы обнять в последний раз Тымиша, живого еще хоть во сне, и не успел — проснулся.