— Так то была шутка! Садись, Грицько, перекусим чем бог послал. А где же Сашко?

Харитина Даниловна сказала, что сейчас придет.

— Помпа в примусе испортилась. А я хочу вас и чаем напоить.

— Обойдемся! Пока трофейный шнапс еще не совсем испарился, поите своим морковным чаем Вухналевых кроликов. — И, разливая по чаркам огнистую жидкость, продолжал свой рассказ: — Прицепился однажды чертов спекулянт: «Какой вам гостинец по-добрососедскому из Полтавы привезти?» — «Да на хрена мне твои гостинцы! — отвечаю, а дальше, чтобы смягчить грубость, перевел на шутку: — Вот ежели б ты мне Андрейку моего привез, хоть на недельку на побывку!» Как-то и он отшутился. Это еще в начале весны дело было, я уж трижды запамятовал тот разговор, а он, вишь, не забыл.

— Не понял, — сказал Грицько. — Хочешь сказать, что такой внимательный он к людям?

— Что ты! Кулак стопроцентный. С родного отца три шкуры сдерет и не скривится. И вместе с тем в мелочах… Ну, хотя бы для примера: сам не курил сроду и не курит, но папиросы и зажигалку всегда при себе имеет, чтобы при случае любезно щелкнуть под носом кому-нибудь, а то и своими «панскими» угостить. Чай, и тебя угощал?

— Нет, только прикурить дал — щелкнул зажигалкой под носом.

— Выходит, не нашел в тебе никакого для себя интереса. Одним словом, кулак. Гнат Ажажа и в него целил: какой бревенчатый амбар — двенадцать на двенадцать! — вынуждены были воздвигнуть ему. Так наказал. Правда, из его дерева, да и не задаром. Коли б не он, то, гляди, и по сю пору паромом через Псел переправлялись бы. Это он раздобыл где-то пудов десяток гвоздей. Как раз на весь настил хватило.

— А что бы мы делали без его серы? — добавил Цыбулько. — Заели бы нас вши без дезинфекции. Достава́ла и коммерсант до мозга костей.

— Я даже думаю, — наливая по второй, сказал хмуро Кандыба, — что он и Андрейку моего привез не зря, а с каким-то дальним прицелом.

— А я чего интересуюсь им? — после небольшой паузы вернулся к этой теме Грицько. — Хочу сообразить, не нажил ли я себе нынче хлопот, а может, и навредил себе. Понесла меня нелегкая не огородом, как всегда, а улицей. — Грицько рассказал про свою встречу с Гусаком возле ворот, а затем и о том зимнем происшествии с ним в Ветровой Балке. — Не затаил ли он зла против меня? Хотя должен бы скорее благодарить, ведь, может, и от пули тогда спас его.

— Нет, на такое заключение не хватит у него мозгов! — сказал Кандыба, и настроение у него, немного улучшившееся от выпитого в меру шнапса, снова упало.

И позже все время, пока не встали из-за стола, разговор вертелся вокруг Гусака. Не подложит ли он свинью Саранчуку из мести или сдуру. Своим пояснением, чего он оказался в Подгорцах, у командира повстанческого отряда, да еще среди ночи, Грицько, конечно, не мог обмануть этого хитрого лиса. Хотя бы сам Цыбулько, как он и предлагал сейчас, подтвердил бы Грицькову выдумку о справке завтра при первой же встрече с Гусаком. Не такой он простак, чтобы поверить в это. Может, и сделает вид, что поверил, а в самом деле лишь посмеется в душе: не было дня для справки, потребовалось — среди ночи! И пришли к тому выводу, что следует Грицьку ждать всяких неприятностей от Гусака, а значит, оставаться в Ветровой Балке было бы безрассудно. Нужно перебираться в лес. Но такая перспектива совсем не устраивала ни Грицька, ни Кандыбу. Поэтому, немало еще поломав голову над этим, нашли наконец другой, более приемлемый для всех выход. Кандыба сам взялся устроить это. Завтра же официально вызовет Гусака к себе и наедине, без свидетелей, и без всяких хитростей прямо и строго предупредит его, что если с Саранчуком случится беда, то пусть пеняет после только на себя. Пощады не будет: расстрел и конфискация всего имущества.

— Скорее язык себе откусит, чем даст ему волю! — уверенно заключил Кандыба.

Так и покончили с этим. А тем временем заботливая Харитина Даниловна приготовила на открытой верандочке постель для хозяина и гостя — сено, застеленное рядном.

— В хате душно, — пояснила она. — А главное, пока заснете, так начадите своим самосадом, а больному ребенку и без того дышать трудно.

— Спасибо, Харитина! — растрогался отец. — Иди уж и ты спи. Тебя тоже завтра ждет нелегкий день.

— Да еще и до завтра. Отпустила же Орисю домой, одна бабка Ониська осталась в третьем бараке, то бишь клуне. Измучилась небось. Нужно идти помочь. Прислушивайтесь к Андрейке.

На рассвете Кандыбу и Саранчука разбудил шум поблизости, возле самого дома. Кандыба вскочил с постели и как был, в нижнем белье, вышел на крыльцо, спросил, что случилось.

— Да вот хлопцы задержали, — сказал часовой из комендантского взвода. — До Кандыбы, говорит, ведите. Экстренное дело.

— Немецкий пистолет при нем нашли, — добавил старший из двоих партизан-конвоиров, — и справка на Сиротюка.

Задержанный был тут же.

— Ты кто? — спросил Кандыба у коренастого человека в вылинявшей на солнце да от солдатского пота гимнастерке.

— Звать меня Артем Гармаш, — сказал задержанный. — И если ты Кандыба, то здравствуй. О, и Грицько тут! — добавил, увидев Саранчука.

— Знаешь? — обратился Кандыба к Грицьку.

— Ну как же! Артем Гармаш — без всякого обмана. — И, сбежав по ступенькам, подошел к Артему.

Крепкое пожатие руки товарища Грицько почувствовал с волнением и радостью, но испытующий взгляд прямо в глаза его весьма обеспокоил. Выходит, знает уже, что произошло после его отъезда тогда, перед рождеством, из Ветровой Балки: и о разрыве с Орисей, и об отношениях с Ивгой, с которой зарекался тогда при нем не знаться больше.

— Погодите, пока я хоть в штаны вскочу, — сказал Кандыба.

Тут из дверей вышел уже одетый Цыбулько и подошел к ним. Он тоже знал Артема в лицо и, обрадованный, пожал ему руку. Слышал, как видно, и разговор, — взял со стола пистолет, документы отдал Артему.

— Забирай свое и садись пока, — показал Цыбулько на скамью возле столика под яблоней, сбитую из неструганых досок, на вкопанных в землю кругляках.

А спустя несколько минут с веранды спустился уже одетый, обутый и даже с наганом в кобуре на ремешке через плечо Кандыба. Подошел и сел на скамейке рядом с Артемом.

— А мы уж сегодня собирались разведку, а может, и спасательную группу посылать на розыски. Грицько с хлопцами и должен был ехать. Как тебе удалось Кныши пройти? Иль ты обошел их стороной?

Артем сказал, что они прибыли поездом, а Кныши в стороне от железной дороги.

— Кто мы? Да нас аж трое. Злыдень Егор прежде всего! Это же его и транспорт, а мы только охрана.

Все, кто здесь был, не исключая и недавних его конвоиров — Злыдень был как раз из их Песчанской сотни, — обрадовались очень и, не сдерживаясь больше, накинулись на Гармаша с расспросами о товарище. Но Артем отговорился, сказав, что сейчас нет времени. Нужны немедленно подводы — хотя бы с десяток. И обязательно конные. Вагон оружия на разъезде необходимо как можно скорее разгрузить и вывезти. Хотя все предосторожности и приняты вроде: один стоит на страже возле начальника полустанка, а другой возле вагона. Но сколько можно держать оба семафора закрытыми! Каждая минута дорога.

Не расспрашивая ни о чем, Кандыба тут же отпустил Артемовых конвоиров, а Цыбулько приказал взять себе в помощь из комендантского взвода несколько человек и, не разглашая тайны, поднять на ноги Легейду Петра да хоть взвод из его сотни на всякий случай.

— Подводы бери с этого края села, их очередь. И чтобы не меньше десяти, а то и в запас еще две-три. Свои подводы все четыре, что имеем здесь в селе, как раз пригодятся для взвода Легейды. Но куда, чего — не разглашать. Одним словом, ненадолго. С харчами пусть ныне канителятся, обедать будут дома.

Когда Цыбулько с дежурным ушли со двора, Кандыба спросил у Гармаша, может, голоден с дороги, хоть кусок хлеба да что-нибудь… Артем отказался, не до еды сейчас. Да и не голодный вроде: по дороге, уже здесь в селе, воды из колодца полведра выпил — зарядился на целый день.