— Простите, — словно гром среди ясного неба, раздался голос. Неслышно по ковру подошла Людмила. — Я вас заставила ждать.

Павло растерянно вскочил с кресла.

— Пустяки. Это не имеет значения.

— Что именно вы хотели по дипломатии? — сразу же перешла на деловой тон Людмила.

Павло назвал автора. Людмила достала из ящика картотеку-каталог и стала искать. Момент показался Павлу очень удобным.

— Людмила Леонидовна, кстати: кажется, в этом году ваша роскошная библиотека обогатится еще одним томиком…

Девушка непонимающе взглянула на него.

— Сегодня сдал в печать последнюю корректуру своего сборника лирики.

— Да? Поздравляю. — И как раз нашла нужную карточку, подошла к полке. Впечатление было такое, что девушка куда-то очень торопится.

Павло решил не терять времени. Но не знал, как подступиться. Людмила, сама того не замечая, помогла ему. Уже поставила было ногу на ступеньку лестнички, однако остановилась, оглянулась и сказала:

— Но я надеюсь, что вы не выполнили своей угрозы!

Однажды при встрече Павло признался, что один сонет в своем сборнике посвящает ей, зашифровав ее имя инициалами.

— Наоборот! — ответил Павло. — Я даже перенес это посвящение на титул. Больше того: я хочу расшифровать ваши инициалы, раскрыть полное имя.

— Что вы? — Девушка от волнения тяжело и часто задышала. — Вы на это не имеете никакого права.

— Людмила Леонидовна, вы меня не так поняли. Я же не сказал, что делаю это. Я сказал — хочу. И почему я сейчас, нарушив приличие, без приглашения ворвался в ваш дом?.. Выслушайте, прошу вас! Это абсолютно ни к чему вас не обязывает. Вы только скажете одно слово. Одно-единственное слово из двух возможных. И либо сделаете меня самым счастливым человеком в мире, либо…

— Люся! — послышался с порога голос матери. — Ты не забыла, что вам с Ирен нужно уходить к шести часам?

— Нет, не забыла, мама. — Людмила взглянула на часики. — Сейчас еще без десяти шесть. — Она поднялась по лесенке на несколько ступенек, оглянулась. — Мама, ты ведь знаешь, как мне не нравится, когда ты сама роешься в книгах.

— Может, и мне кое-что не нравится в тебе! — подчеркнуто произнесла мать.

Отыскав нужную книгу, Людмила спустилась.

— Условие, Павло Макарович: вы книгу не зачитываете.

— Ну конечно.

— Я и так нарушаю дедушкин завет: чтобы ни одна книга не выходила за пределы этих стен.

— О, если так, то как же я могу взять?

— Нет, почему же! Я надеюсь, что вы не забудете вернуть ее до вашего отъезда.

— Я могу даже завтра…

— Нет, нет. В конце концов, это ведь не к спеху. Вы занесете ее перед самым вашим отъездом. А теперь прошу меня извинить. Я действительно не хочу опаздывать. — И подала руку.

Павлу ничего больше не оставалось, как пожать руку девушке, поклониться хозяйке дома и уйти.

«Что сей сон означает?» — напряженно думал Павло, стоя у вешалки в передней. Что разговор о книге имел подтекст, в этом не приходилось сомневаться. Ясно было, что девушка оттягивает ответ на его признание в любви. Каков-то он будет? Очень возможно, что она связывает свой ответ с его отъездом, не желая после отказа даже случайно встретиться с ним. И это повергло Павла в отчаяние. Но тотчас же иная мысль, и, пожалуй, не менее вероятная, подоспела ему на выручку. Может, и не в этом дело. А просто, как девушка умная, к тому же осторожная, она не хочет связывать себя ничем до того, как окончательно выяснится перспектива его дипломатической карьеры, то есть до его вызова в Киев.

Так то в холод, то в жар бросало Павла все время, пока он одевался, пока коридором шел к парадной двери. Озабоченный, он даже не заметил, что за ним шла горничная. И только когда перед самой дверью она опередила его, он обратил на нее внимание и вспомнил вдруг:

— Да, Наталочка, как это получилось так, что я звонил, звонил?..

Девушка, открывая дверь, усмехнулась.

— А вы какую кнопку нажимали?

— Эту.

— А она отключена. Эту нужно. — И показала почти незаметную кнопочку под цвет дверей. — Теперь будете знать? — И вдруг в ее лукавых глазах точно мелькнули хитрые лисички. Добавила интимным шепотом: — Не забывайте же теперь нас! Заходите.

У Павла просто дух захватило. Лишь потом, когда дошло до сознания, понял — почему. И невольно всплыл в памяти афоризм какого-то французского писателя: «Нет лучшего барометра в сердечных делах госпожи, чем ее горничная». Это верно! И сейчас этот «барометр» так определенно показывает ему на «ясно». А он, дурак, ломает себе голову.

Не чувствуя ступенек под ногами, он словно на крыльях спустился с лестницы. Остановившись на минуту, вынул пачку папирос, но, чтобы закурить стоя на месте, у него уже не хватало терпения. Чиркая на ходу спичку за спичкой, он быстро шагал, не глядя перед собою, и на углу налетел на двух прохожих.

Уже смеркалось. Только по ушанке узнал Бондаренко, а с ним — в шинели… «Неужели Кузнецов? Но каким образом? А может быть, это лишь показалось?..»

Диденко пристально всматривался в полумрак.

— Федор Иванович! — крикнул он.

Бондаренко остановился, а солдат продолжал идти неторопливой походкой.

— Добрый вечер! — Павло подошел к Бондаренко. — А это кто, не Кузнецов?

— Зачем вы меня позвали?

— Еду завтра в Ветровую Балку. Может, хотите что-нибудь передать родным? Я охотно это сделаю. Может, Гармашихе гостинца какого?

— Нет, спасибо, я в ваших услугах не нуждаюсь, — холодно ответил Бондаренко. — А от себя… почему бы вам и в самом деле не повезти «гостинца» тете Катре? Как-никак не совсем ведь чужие!

— А я не забываю об этом. И никогда с пустыми руками не являюсь. Вот и на этот раз…

— На этот раз повезите ей газету от сегодняшнего числа со своей передовицей.

— Читали?

— Пробежал. С большим отвращением. Особенно то место, где вы хлеб-соль подносите гайдамакам. Это место и прочтите ей. Вот тебе, мол, тетя Катря, беднячка Гармашиха, такая от меня благодарность. За то, что, как родного сына, грудью своей выкормила. На свою голову.

— О, даже так? Ну, знаете… — Диденко ничего не добавил больше, повернулся и словно провалился — исчез в сумерках.

Догнав Кузнецова, Бондаренко некоторое время шел молча, потом сказал, и явная озабоченность зазвучала в голосе:

— Узнал-таки, чертов выродок! Как бы он еще какой-нибудь пакости не подстроил!

Но Кузнецов спокойно ответил:

— Пустое! Волков бояться — в лес не ходить!

Грицько уже попрощался с хозяйкой, закинул вещевой мешок на спину и направился к двери. Но в это время в комнату вошел Федор Иванович с каким-то солдатом.

— Куда ж это ты, земляк, на ночь глядя? — с несколько деланным удивлением спросил хозяин.

Саранчук весело ответил:

— На вокзал, домой!

— Чего ж тебе целую ночь мерзнуть в Князевке, на холодной станции?

— А я не буду торчать там. Пятнадцать верст не такая уж даль. Дорога знакомая, не заблужусь и ночью.

— Метель начинается.

— Не заметет!

Как видно, парень решительно надумал ночевать сегодня уже дома. Федору Ивановичу ничего не оставалось, как пойти напрямик. Он задержал руку Саранчука в своей.

— А если я, Грицько, скажу, что ты нам нужен сегодня, как тогда?

И на удивленный вопрос Саранчука, зачем именно нужен, поделился с ним своими соображениями о назначенном на вечер очень важном объединенном заседании обоих Советов — рабочих и солдатских депутатов.

— Судя по всему, разговор будет горячим. Их объяснение не трудно предугадать, одной фразой изложено оно в сегодняшней эсеровской газетке: «Украина — для украинцев». А те, мол, чужаки — русские. Но дело, разумеется, не в этом. История с твоим батальоном, состоящим из украинцев, лучшее тому доказательство. Вот поэтому весьма кстати было бы…

— Да какой из меня оратор?

— Тебе и не придется. Я сам об этом факте расскажу, когда буду выступать. А ты в случае чего только с места отзовешься.