Вот для этого, как думал Смирнов, сегодня и выехал в Князевку батальон немецкой пехоты. А несколькими днями раньше туда же из Полтавы прибыл отряд державной варты. Для прочесывания лесов этого явно мало. Не иначе как просто для того, чтобы раздвинуть границы подконтрольной им территории за счет тех самых лесных волостей, поставив микрогарнизоны по большим селам и помещичьим усадьбам. И это тем более вероятно, что неделю тому назад уездный съезд «землевладельцев» обратился к своему избраннику, правителю державы гетману Скоропадскому, со слезной жалобой на местное немецкое командование. Еще бы! До сих пор некоторые «бедняги» вынуждены отсиживаться в городе. Ведь к поместьям и близко крестьяне не подпускают. Разве что днем, да и то с охраной. А на ночь в Славгород или в Князевку беги под защиту немецкой комендатуры. Хлопотно! Сам голова уездной земской управы помещик Галаган и вручил ту слезницу во время аудиенции в собственные его светлости руки.

— Именно таким высоким стилем было об этом опубликовано в столичных газетах, — закончил Смирнов.

— Да и в нашей, славгородской было! — кинул Роман, прыгая на одной ноге и никак не попадая мокрой ногой в штанину.

— Представляю себе! — насмешливо сказал Артем. — Диденко, наверно, не иначе как виршами это трогательное событие описал!

— Диденко? Э, поминай как звали! И духу его в Славгороде нет. Еще тогда, в марте, погорел! — Роман влез наконец в штаны и, застегиваясь, пояснил: — Не на ту масть поставил. Надеялся на союзников, а пришли немцы. Ну, и припомнили его писанину. Даже в подвале немецкой комендатуры пришлось трошки отсидеть.

— Чем и спекулирует теперь, — добавил Смирнов.

На вопрос Артема, откуда он знает Диденко, Смирнов сказал, что за это время не раз бывал в Ветровой Балке по школьным делам; там и видел его; у родных отсиживается.

— Ждет у моря погоды. Или, точнее говоря, шторма, который на своей волне снова вынес бы в житейское море его выброшенный на берег челн.

Уже одетый, с удочкой к ним подошел Роман. Сказал негромко:

— Обе баржи с зерном.

Смирнов ничего не ответил и обратился к Артему, желая покончить уже с одним делом; спросил, есть ли у него ночлег. Артем сказал, что сейчас это не сложно: лето. Переночует и на берегу.

— А какая в этом нужда! — возразил Смирнов. — Не такой уж вы сирота, чтобы не было где голову на ночь приклонить.

Когда шли берегом, Смирнов внезапно обратился к Роману:

— Большая охрана?

— Да есть… На каждой барже на носу и на корме. Ну, а подплыть ночью, в темноте, незаметно можно. Вся шутка в том, как ту взрывчатку к борту присобачить. Да ты ж сапер! — обратился к Артему, — Тебе и карты в руки.

— Не знаю! — сухо ответил Артем. — И думать сейчас не хочу об этом. Есть дело неотложное.

— Какое? — И, заинтересованные, оба глянули на него.

Артем помолчал, едва сдерживая волнение, что снова охватило его при одном воспоминании о тех двух партизанах, казненных немцами сегодня на рассвете. Наконец ответил:

— Да нужно же что-то с ними делать! Нужно прекратить наконец это надругательство над ними. Или пускай и дальше остаются на виселице?..

— Подождите, Гармаш, — остановил Смирнов, — послушайте, что я вам скажу.

— Слушаю.

— За четыре года войны мы с вами столько друзей своих потеряли, что и не счесть. И как теряли! Не всегда хоронили их сами, с салютами над их братскими могилами или хотя бы и без салютов. Чаще, наверно, хоронили их сами же убийцы.

— Так то же во время отступления, когда оставляли убитых на поле боя. А сейчас…

— И сейчас, Гармаш, сила на их стороне. Неприятно, но факт. И то, что мы с вами здесь, дела не меняет. Ибо очень мало нас, вот поэтому мы и в подполье. Хотя в резерве, в глубоком тылу, за нами весь народ. Но не об этом сейчас речь. Очень мало нас против них. Вот почему и нельзя, не имеем права рисковать жизнью хотя бы одного из своих. Без крайней нужды.

— А это, выходит, еще не крайняя?

— Максимович, — поспешил Роман поддержать Артема, которого едва ли не впервые с тех пор, как знал, видел таким взволнованным, — а может, тут и не такой уж большой риск?

— Авось да небось, значит? Нет, на это нельзя рассчитывать.

Артем вспыхнул.

— А вот расписаться в своем бессилии, выходит, можно! Обеими руками. И перед ними, гадами, а главное — перед своими людьми. Сколько уже народу сегодня прошло мимо этих виселиц. Не только славгородцев, а из окрестных сел, те, что съехались на базар. С какими чувствами они смотрели на эту виселицу! А с какими тяжкими думами расходились после и разъезжались по домам? И о нас, подпольщиках, что они думают: «Притаились, как воробьи под стрехой!»

— Вы уверены, что именно так?..

— Ну, сегодня еще, может, так и не скажут. Ведь понимают, что днем сделать ничего не могли. Но завтра, если этой ночью мы не решимся на это дело, именно так и назовут нас. Если не хуже.

— Ну, это вы, Гармаш, явно деликатничаете с нами, говоря «нас». Ведь себя вы к этим «воробьям под стрехой» не причисляете?

— Да чего там! Я и себя не выделяю от остальных. Где же мне быть — буду со всеми вместе. Или с другой стороны на это посмотреть, — без передышки, словно боясь, что его снова остановят, не дадут одним духом высказать все свои аргументы, продолжал говорить, — послушать только, что наши враги смертельные, последыши всякие треплют языками по этому поводу…

Как ни противно было ему пересказывать случайно подслушанную болтовню Лиходея, все же заставил себя. А некоторые выражения даже привел дословно. На расспросы Смирнова Артему пришлось рассказать и где он встретился с Лиходеем, и как едва не попал в беду со своим липовым документом. А уж попутно упомянул и о большой неудаче, постигшей его сегодня: ни Христи, ни сынишки в Славгороде уже не застал…

— Ну, теперь я лучше вас понимаю, вашу эту нервозность, — сказал Смирнов, когда Артем смолк. — А то я даже диву дался: почему-то не совсем таким представлял вас, вспоминая нашу встречу тогда на вокзале; да и операции в Драгунских казармах трезвая выдержка соответствовала больше, чем пылкая запальчивость. Уж очень внезапно обрушилась на вас после вынужденной уединенности эта масса впечатлений сегодня в Славгороде, к тому же преимущественно отрицательных.

— Да еще до Славгорода. Еще с прошлой ночи… — сказал и сразу же подумал: а стоит ли терять время, когда каждая минута дорога? И, наверно, не стал бы рассказывать, если бы Смирнов не стал допытываться:

— Что же случилось прошлой ночью? И где вы ночевали вчера?

Артем рассказал, что ночевали на островке, верст за десять от Славгорода. И что именно тогда, только с лодки на землю спрыгнул, точно электрическим током пронизала его какая-то необъяснимая тревога. Места себе не находил. Дед Евтух с внуком сразу же после ужина уснули, а он, несмотря на то что за день намахался веслом, никак не мог заснуть. Уже и звезды пробовал считать, и многозначные числа на многозначные множил. Только после полуночи — пропели во Власовке петухи — задремал было, да и то на несколько минут, не больше, и сразу же проснулся от голоса: кто-то позвал его по имени. И не просто позвал, а крикнул со смертельной тоской в голосе: «Арте-ом!» Когда вскочил со сна и прислушался, то показалось, что даже не угасло еще от этого крика эхо, неслось вдоль днепровских круч, отдаляясь, затихая. До утра так и не заснул. Потом, как встали дед с Матвейкой и отправились в дорогу, будто и забылось немного. А по прибытии в город сразу же ушел в новые заботы, почти не вспоминал больше об этом сне. Но только до момента, когда Христина тетка рассказала ему о двух казненных партизанах. На рассвете! Именно тогда, когда голос тот со смертельной тоской позвал его.

— Конечно, я понимаю, что это не больше, как совпадение, — после паузы заговорил Артем снова. — И все-таки я никак не могу избавиться… Вы, конечно, скажете — мистика. Или как там по-научному это?