— Правильно сделал, что отговорил Злыдня да сам в дорогу пустился, — закуривая, сказал Артем. — Это он бы еще только полдороги прошел, к лесу бы только добирался, — больной совсем. — И, чтобы избежать расспросов про Злыдня — не было настроения для этого сейчас, — перевел разговор: высказал свое удивление по поводу того, что на «своем», сказать бы, полустанке железнодорожном не имеют связного с добрым конем, чтобы в случае надобности… — Сейчас где бы уже были с обозом! А то полчаса времени зря потратил на хуторе при полустанке. Почти в каждую хату, где нюхом чуял, что конь есть в хозяйстве, стучал, упрашивал, — хоть бы тебе один открыл двери.
Кандыба не то в шутку, не то всерьез:
— А нужно было самому, без церемоний!
— Ну да, если на дверях конюшен засовы из шинного железа. Правда, в одной повети уж и повод отвязал было, а оказался конь, спутанный железным путом. И должен был эти полчаса наверстывать потом — бежал во весь дух через поле до самого леса, думал, что хоть в лесу… А оно и в лесу, на заставе, понятия не имеют, что это за редкостный зверь такой — конь, хоть поганенький. Да и самую заставу пока разыскал, накричался вволю, пока разбудил…
— А что со Злыднем? Говоришь — больной? — остановил Артема Кандыба, уж очень не любил он выслушивать критику в свой адрес.
Артем колебался. Конечно, лучше всего, если бы сам Злыдень рассказал обо всем. Но, вспомнив, каким приступом истерики окончился его рассказ этой ночью на тормозной площадке вагона в пути — потом все время с Серегой следили за ним, чтобы сгоряча не выбросился с площадки под откос, — Артем передумал. Нет, право, не нужно хотя бы сегодня будоражить беднягу расспросами. И решил своим пересказом удовлетворить интерес Кандыбы и Саранчука.
Как известно, сели они тогда с Тымишем в поезд уже на рассвете. В товарном вагоне не то что сесть — стоять негде было, как сельди в бочке, поэтому на остановках, как ни просились люди в вагон, никого не пускали. И без того задыхались. Да и что там за спешка такая у них, что нужно именно этим поездом? Поедут вечерним, а может, и днем еще пройдет какой товарняк. Одним словом: «Не пускай, хлопцы!» Так и было на каждой остановке. И вот уж где-то на полдороге к Славгороду подбежали толпой к вагону, стали проситься, чтобы впустили. Особенно добивался паренек один с девичьим голосом, будто даже всхлипывал: «Да пустите же, я к батьке в тюрьму с передачей!» Но даже и на это нашлись шутники-советчики. Тогда Тымиш, не говоря ни слова, плечом отстранил стоящих возле самых дверей и откатил дверь: «Где ты там, с передачей? Давай лапу!» Протянул руку и втянул в вагон паренька. Лет семнадцати, не больше. Максимом звать. Да это уж после доверчиво рассказывал он им с Тымишем, вплотную притиснутый к ним пассажирами. Рассказал, что отец с войны как вернулся, так сразу же и избрали его в сельский комитет, а когда пришли немцы, так тоже сразу же забрали в тюрьму. Что он, Максим, старший в семье и, кроме него, еще четверо малышей. К отцу в тюрьму чаще мать ездит, но и он вот уже вторично. Страшновато было в первый раз, ведь без всякого документа, не дает староста справки ни в какую, до семнадцати лет не положено, говорит. Ну, да обошлось в прошлый раз, никто даже не спрашивал, бог даст и теперь…
— Ну и что ж, обошлось? — не выдержал паузы Саранчук, да и Кандыба нетерпеливо смотрел на Артема, ожидая ответа.
— Нет, не обошлось. — И вместе со вздохом вырвалось невольно: — Вот бедняга! А Тымиш! Подумать только: как он мучился, как корил себя, когда уже с петлей на шее стоял и видел, что надевают петлю на ни в чем не повинного паренька. Ведь это он его втянул в вагон…
— Ну, коли б знал человек, где упадет… — рассудительно сказал Кандыба.
— Ясное дело, не знал. Но, не в осуждение ему будь сказано, разве можно было с таким багажом держать хлопца возле себя!
— Э, легко нам теперь мудрствовать, но как все это произошло?
За дорогу Максим так привязался к ним, что ни на шаг не отставал уже. Вместе из вагона вышли, и к калитке — выходу с перрона в город — людским потоком понесло их вместе. Злыдень, как договорились они с Тымишем, шел за ним, отстав на каких-нибудь полдесятка шагов, поэтому хорошо видел, как та беда стряслась. Полицай и немец стояли по обе стороны прохода; полицай требовал у пассажиров документы и проверял их, а немец стоял истуканом и только время от времени ощупывал рукой подозрительные узлы, котомки. И вот подошла очередь Тымиша. Чтобы достать из бокового кармана удостоверение — не догадался заранее это сделать, — ему нужно было свою торбу положить на землю, и так, должно быть, хотел сделать, но услужливый Максимка перехватил торбу, чтобы подержать тем временем. Этим, собственно, и погубил себя. Даже не посмотрев в документ, а только на Тымишеву культю, полицай быстро схватил его за руку и вытащил из толпы. А заметив, кто взял у него торбу из рук, схватил и паренька тоже. Видимо, ждали только двоих, ибо на этом и кончили проверку документов. Забрали Тымиша с Максимом и повели в вокзал с привокзальной площади, где помещалась железнодорожная немецкая комендатура. И все это происходило на глазах у Злыдня. Ошеломленный, не заметил, как, увлекаемый толпой, очутился и сам на площади. Первым движением его было догнать их, спасти хоть паренька, объяснив конвоирам ужасное недоразумение. Но как им доказать, что он совсем тут ни при чем? Хотя бы справка была у него — было бы видно, что из другой местности. А так, если даже и самого себя выдаст, скажет, что он — тот второй, и убедить было чем — торба с деньгами, так же как и у Невкипелого, и тогда разве спасет этим беднягу? Где уж там! Всех троих заберут, да только и дела. Какой же смысл? Тем паче что хоть дело и сорвалось, но не завалилось совсем. Часть денег ведь еще осталась. А как знать, может, это и не Мейерова работа. Даже наверняка не его. Ведь тогда не было бы необходимости выискивать их в толпе на вокзале, куда проще было бы немного спустя забрать их у него на квартире. «Вишь, какая железная логика! Еще бы, ведь вопрос стоял о собственной шкуре!..» На этом и обрывался рассказ Злыдня, а дальше — проклятия на свою голову и приступ истерики… Поэтому о дальнейших событиях и не расспрашивали. Да кое-что и знали уж об этом. Перед самым отъездом из города Сереге рассказал связной подпольного партийного комитета. Сам слышал от знакомого слесаря из паровозного депо, какого-то родича Злыдня. Будто бы просто в депо и явился Егор прямо с вокзала; напрямик, через все пути, меж поездными составами. Удивительно, как его немцы не задержали! Тем более что вид у него был очень подозрительный — словно неприкаянный. Да еще с той страшной ношей! Рассказал о своей беде и просто слезно умолял спасти его товарищей: может, подкупить кого-нибудь из немецкой комендатуры. А деньги, мол, на это есть, целая торба! Посоветовался родич со своими друзьями, и решили попробовать. Но ничего сделать не успели, на рассвете следующего дня немцы казнили обоих — и Тымиша и Максимку.
— Пытали зверски, — нарушил скорбное молчание Артем. — У обоих синяки, раны на лице и по всему телу. Осматривать их некогда было, да и присветить как следует нечем было — зажигалкой в ладонях… Допрашивали, видать, кому такие деньги большие везли и для чего. Ну, хлопец ничего не знал, но Тымиш… Однако даже немца-мародера и того не выдал. Надеялся еще, видно, на деньги Злыдня. До последнего дыхания своего думал о нас, об оружии для нас!
— Ой, дорого нам достается оно! — сказал Кандыба.
— Да нужно еще вырвать! — Артем поднялся на ноги. — Пошли, скорее дело будет.
На улице, единственной на все село — широкой и зеленой от спорыша и буйных зарослей репейника и белены под тынами, — уже стояло несколько подвод и еще выезжали со дворов, выстраивались обозом.
Они прошли в голову колонны, где на передние подводы уже рассаживались хлопцы из сотни Легейды. Почти все — ветробалчане, хотя среди них Артем узнал Сирика Ивана с Чумаковских хуторов и одного из Лещиновки. Увидев Артема, обступили его с расспросами. В стороне, под забором, Цыбулько передавал Легейде боевое задание.
