— Неужто отказал? — не утерпел Артем.
— Мало сказать отказал. Но как! И сейчас при одном воспоминании свет кругом идет! «Уж очень ты шустрый парень! Не спеши, мол. Пока не проверим каждого из твоих просвитян, а заодно и тебя самого, да с песочком, — и речи не заводи об оружии!..» Ну что бы ты сделал на моем месте?
— А Кандыба что же на это? — спросил Артем, игнорируя вопрос Грицька.
— Будто воды в рот набрал. Слова не сказал в мою поддержку. И подумал я: что тот, что другой! Два сапога — пара. И ну вас к такой матери обоих!.. Да и вообще, ну, скажи, Артем, на кой хрен мне все это сдалось?! Мало мне въелись в печенки за три года войны благородия всякие, чтобы я еще и теперь… В каком он чине в царской армии был? На кадрового офицера вроде не похож; из скороспелых, наверно, из прапорщиков?
Артем сказал, что, насколько ему известно, Кушнир никогда на военной службе не был; даже во время войны — каторгу свою отбывал где-то в Якутии. Этот ответ Грицька обескуражил, и он долго шел молча, как видно, с трудом осваивая новые, неизвестные доныне ему и совсем неожиданные факты из биографии Кушнира. Не скоро заговорил:
— Ну что ж, каторга — впрямь дело серьезное. И это, конечно, меняет обстановку, но не так уж и круто. Если поразмыслить, так разве и мы с тобой, Артем, на войне не ту же каторгу отбывали! Только потяжелей якутской. И нечего нам прибедняться, становиться «руки по швам» перед каждым без разбора, хотя бы и политическим каторжанином.
— А почему же без разбора? В партизанский штаб губком его назначил.
— Вот же. Поэтому и возникает невольно вопрос: около сорока миллионов нас, украинцев, и народ мы работящий, способный, свободолюбивый, с такой хотя и трудной, но и славной историей, так неужто мы не можем и сейчас, в двадцатом веке, на втором году революции обойтись… без «варягов»?
— Это ты про Кушнира? Так какой же из него «варяг»? — пожал плечами Артем. — Что русский? Э, Грицько, что-то ты не тем тоном петь стал! Уж не по Ивгиному ли камертону?
— И ты туда же! — вспыхнул Грицько. — Просто в толк не возьму, чего вы все на Ивгу! «Националистка». Ну так что? Почему непременно она должна на меня вредно влиять, а не наоборот, я — благотворно на нее?
— Дай боже нашему теленку да волка съесть.
— Так вот знай: за эти полгода от прежней Ивги мало осталось. Она уже и не в партии даже. Доказал-таки, что не женское это дело. Не очень, правда, и артачилась: «Может, ты и прав, тут хотя бы на тебя пороху хватило!» Опростилась: варить научилась, сама стирает, не брезгуя и моими подштанниками…
— А я не так ее лично имел в виду, — перебил Артем, не будучи уверен, что за подштанниками не последуют, может, еще более интимные вещи, — и не ее собственный «порох», а совсем иного рода «взрывчатку» — в переплетах, которой она набила твой солдатский мешок тогда, в Славгороде. Видел потом у тебя в хате целую стопку, просмотрел: Михайло Грушевский, «История Украины-Руси», «Повия» — не помню автора, но очень, как видно, нужная книжка на этот момент! Что-то из винниченковских произведений…
— Просмотрел! А ты бы почитал.
— Читал мало, признаю. Нет времени — не ухватишь всего. Зато сейчас наверстываю. Не о книжках говорю, а о тех кровавых страницах, что они — тот же Грушевский да Винниченко, как верховоды Центральной рады, — вписали в живое тело Украины. Немецкими да гайдамацкими шомполами, расстрелами, виселицами… Нет, Грицько, по-дружески советую тебе, урежь полы да беги от таких своих наставников.
Грицько возмутился:
— Не говори ерунды! Чего они мои! Свою голову имею на плечах.
— Имеешь. Однако вот хотя бы эти твои глупые разговоры о «варягах» взять. Разве ты своим умом до этого дошел? С чужого голоса порешь чушь! Известно, с чьего — украинские помещики да буржуазия и все, кто с ними, спят и во сне видят, как бы клин вбить меж украинским и русским народами. Понимают, что это необходимое условие, при котором только и смогли бы они свою самостоятельную буржуазную державу создать, основанную на эксплуатации своих «родных» рабочих да своего «родного» трудящегося крестьянства, а значит, в том числе и тебя самого. Так где же твоя голова, что и сам повторяешь за ними: «варяги»!
— Ты что, — даже остановился пораженный Грицько, — и вправду националистом меня считаешь? — И, не ожидая ответа, гневно возразил: — Какая глупость! Да я на фронте за три года войны сколько друзей задушевных имел среди русских! Хотя, правда, хватало и недругов. Из числа тех, для кого мы, украинцы, были тогда не «малороссами» даже, а «хохлами» да «мазепами». Вот что-то и в Кушнире мне…
— Ну, это ты уж зря! — нахмурился Артем. — Как это можно возводить на человека такое без всякого основания?
— А то, что за целый день, — а Кандыба говорит, что всегда так! — ни одного украинского слова не сказал, не основание разве?
— Очень шаткое! — сказал Артем, а Грицько продолжал:
— Ежели б это человек пришлый, было бы простительно, но он же здешний. Никак дед его еще прибился из Курщины на шахту в Донбасс, он уж здесь родился. Ну и живи себе на здоровье. А только ж и ты относись к нам, «туземцам», с уважением. И прежде всего языком нашим не гнушайся. Своего не чурайся, но и наш знай. Не заставляй меня… — Он сделал паузу, скрывая волнение, и закончил с отвращением в голосе: — До сих пор противно во рту от того суржика… что молол языком!
— А ты б не молол! Я же говорил с ним все время по-украински, и ничего — понимали один другого. Вот так исподволь и приучим. Да и не только Кушнира, а всех, на него схожих. Политика партии в национальном вопросе ясная и твердая. Кое-кто из русопятов-великодержавников попробовал было прошлой зимой свои порядки устанавливать на Украине, но сам товарищ Ленин так одернул, что навряд повторится.
— Твоими устами, Артем, мед пить! — скептически усмехнулся Грицько. — Может, и поверил бы, да сам знаешь — несть пророка в отечестве своем.
— А я в пророки и не лезу. Не пророчествую, а так мне здравый рассудок мой подсказывает. И вера непоколебимая в мудрость партии. Но только наивными дурнями были бы мы, ежели б думали, что все уже будет идти гладко. Нет, еще всего будет… Ведь первыми за всю историю человечества совершили мы у себя социалистическую революцию, первыми в мире создали свою рабоче-крестьянскую державу. Стало быть, не с кого пример брать. Своим умом придется доходить до всего да своими руками.
За разговором они и не заметили, как очутились на опушке леса, зачарованные химерной иллюзией выхода из ночи, только что обступавшей их в гуще леса, — не вперед, а назад во времени — в ясное предвечерье здесь, на опушке.
— Не угадал чуток, рановато вышли, — сказал Грицько. — Доведется обождать. Сядем.
Они уселись под кустом боярышника на зеленом валу широченного рва, совсем обмелевшего, может, за сотню лет, и поспешили закурить, спасаясь от комаров, облепивших их.
А ночь и в самом деле только еще наступала — прекрасная и торжественная. Запад еще пылал заревом, и его отблески золотили края темной неподвижной тучи, что горной грядой протянулась наискось через полнеба. Села́ в сумерках уже не видно было — только ветряки маячили на взгорке, но в необычайной тишине, углубленной комариным гудением, доносились сюда по-праздничному мягкие звуки и словно бы даже душистые — да троицын же день! — и такие знакомые и милые сердцу. Но чего-то и не хватало среди них — для полной гармонии, догадался: не слышно песен. Раньше в такой праздник звенело бы село со всех концов разноголосьем песенным. А нынче село онемело. И только слева, где-то за лугами, наверно, в Лещиновке, тихая, как эхо, слышалась, а может, только чудилась, до боли печальная песня…
— Ну и что же ты думаешь делать теперь, порвав с отрядом Кандыбы? — наконец нарушил затянувшееся молчание Артем. — После того, что ты сказал Кушниру об оккупированной Украине, вообразить тебя мирным хлеборобом — за плугом или с косой — никак не могу. Ведь слова не полова.
— А конечно! — согласился Грицько. — Поэтому и говорю тебе, ближайшему другу, — плюнь мне в глаза, назови подлецом при всем народе, коль я выпущу оружие из рук прежде, чем последнего немчуру-захватчика не вытурим с Украины. И до той поры нет у меня другой заботы. И до той поры, как говорится, нет ни дома, ни жинки!.. Это моя последняя ночь в селе. Не в том смысле. Не думаю, чтобы он был таким оперативным…
