— Вы этого не сделаете! — жалостным тоном промолвил Халеф.

— Нет? А почему нам надо от этого отказаться?

— Потому что вы правоверные сыны Пророка и не будете мучить и убивать мусульманина.

— Иди к шайтану со своим Пророком! Нас его слова не интересуют. Ты непременно умрешь, и смерть твоя будет хуже, чем все муки ада.

— Какой вам толк убивать меня? Вас будет мучить совесть вплоть до того мгновения, когда ангел смерти явится и к вам.

— С нашей совестью мы разберемся как-нибудь сами. Ты уже ощущаешь, наверное, страх смерти? Да, был бы ты умен, ты бы избежал этой участи.

— Что мне делать? — быстро спросил Халеф.

— Признаться во всем.

— В чем?

— Кто твой господин? Чего он добивается от нас? Что намерен сделать с нами?

— Этого я вам не выдам.

— Тогда ты умрешь. Я это ясно сказал. Если ты держишь язык за зубами, то твоя судьба решена.

— Я признаюсь, — ответил Халеф, — а ты пообещаешь и обманешь меня. Я все расскажу, а ты посмеешься надо мной и не сдержишь слово.

— Мы сдержим слово.

— Ты клянешься мне в этом?

— Я клянусь тебе всем, во что я верю и почитаю. Теперь быстро решайся, а то мне надоест быть милостивым.

Халеф сделал вид, что раздумывает, а потом сказал:

— Какое мне дело до эфенди, если я буду мертв? Никакого! Я хотел бы еще пожить, а потому расскажу-ка я вам обо всем.

— Твое счастье! — сказал Манах. — Тогда скажи нам сначала, что за человек твой хозяин.

— Разве вы не слышали, что он немец?

— Да, мы это слышали.

— И разве вы этому верите? Неужели немец может получить от падишаха сразу три паспорта с печатью везира?

— Так, значит, он вовсе не немчура?

— И не думайте!

— Но он гяур?

— Тоже нет. Он притворяется, чтобы никто не заподозрил, кто же он на самом деле.

— Тогда выкладывай! Кто он?

Халеф скорчил важную мину и ответил:

— Уже по его поведению вам следовало догадаться, что он человек видный, даже, можно сказать, удивительный. Я поклялся, что не выдам его тайну, но если я промолчу, вы убьете меня, а смерть отменяет все клятвы. Так, стало быть, знайте, что он — наследный принц.

— Собака! Ты нас обманываешь?

— Если вы не верите, то это не моя вина.

— Неужели он сын падишаха?

— Нет. Я же сказал, что он прибыл из другой страны.

— Откуда?

— Из Хиндистана[1196] — страны, лежащей по ту сторону Персии.

— Почему он там не остался? Почему он разъезжает по нашей стране?

— Чтобы найти себе жену.

— Жену? — спросил Манах эль-Барша, но не изумленным тоном, а скорчив мину, которую немец выказывает, вскрикнув: «Ах!»

Эти люди, похоже, не так уж удивились, услышав слова Хаджи. Сотни восточных сказок повествуют о царских сыновьях, которые, переодевшись и оставаясь неузнанными, путешествуют по стране, чтобы взять в жены прекраснейшую из прекраснейших красоток, и та наверняка окажется дочерью бедняков. Вот и здесь могло быть такое.

— Почему же он ищет ее здесь, в стране штиптаров? — прозвучал следующий вопрос.

— Потому что здесь есть красивейшие дщери и потому что ему пригрезилось, будто он найдет здесь цветок своего гарема.

— Так пусть он ищет ее! Но ради чего он преследует нас?

Несмотря на скверное положение, в котором оказался малыш, он ответил самым серьезнейшим тоном:

— Вас? Это ему и в голову не приходило. У него есть дело лишь к Мубареку.

— Какое дело?

— Он видел во сне отца прекраснейшей дщери и город, в котором отыщет его. Этот город — Остромджа, а отец — старый Мубарек. Почему же тот бежит от моего господина? Пусть он отдаст ему свою дочь и, став зятем самого богатого индийского царя, обретет огромную власть.

В соседней комнате послышался хриплый голос раненого:

— Молчи, сукин сын! Никогда в жизни у меня не было дочери. Твой язык полон лжи, как крапива — гусениц. Ты полагаешь, что я не знаю, кто твой господин, коему я желаю десять тысяч раз испытать адские муки. Разве он все еще не носит на шее хамайл[1197], хотя сам он — проклятый сын неверного? До сих пор я молчал, мечтая в одиночестве насладиться местью, но твоя ложь так велика, что жжет мой слух. Мне нужно сказать то, что я знаю и о чем не могу дольше молчать.

— Что такое? Что такое? — спросили остальные.

— Знайте же, что этот иностранец не кто иной, как проклятый осквернитель святых мест. Я видел его в Мекке, в граде молитв. Его узнали; я стоял рядом и протянул к нему руку, но шайтан помог ему убежать. А этот хаджи Халеф Омар был с ним и помог ему осквернить величайшую святыню мусульман взором христианской собаки. Я никогда не забывал лиц обоих этих людей и снова узнал их, когда искалеченный лежал на улице Остромджи и видел, как они проезжают мимо меня. Не позволяйте же длиться этой грубой лжи, но подумайте об ужасной мести за все их кощунства. Сколько я мечтал о том, какой каре надлежит подвергнуть этих злодеев, но не находил наказания, которое было бы соразмерно их деяниям. Поэтому до сих пор я молчал.

Он говорил быстро, взахлеб, словно его мучил жар. Потом он громко застонал, ибо боль его раны взяла верх. Все было так, как я и говорил: его положили в спальне.

Внезапно мне все стало ясно. Вот почему мне так знакомо его худое, характерное лицо! Словно во сне, перед глазами всплыла картина: море людей, возмущенных и возбужденных, и посреди этого моря та самая фигура; ее тощие, длинные руки простерты ко мне; костлявые пальцы изогнуты, словно когти хищной птицы, нацелившейся на добычу! Значит, я видел его в Мекке. Его образ бессознательно запал в мою память, а когда я снова увидел его в Остромдже, то почувствовал, что где-то уже встречал его, но не мог вспомнить место, где это случилось.

Теперь я понял также, почему в Остромдже он посмотрел на меня с такой ненавистью во взгляде, понял, почему он так неприязненно отнесся ко мне.

Его слова произвели желанное действие. Пусть эти люди были преступниками, но они были еще и мусульманами. Если Манах эль-Барша и сказал, что слова Пророка его не интересуют, не стоило понимать их так буквально. Мысль о том, что я — христианин, осквернивший священную Каабу, вызвала самое яростное возмущение. А узнав, что Халеф находился со мной и, значит, повинен в этом неслыханном святотатстве, они преисполнились чувством мести, не оставлявшим надежды ни на пощаду, ни на милосердие.

Едва Мубарек умолк, то все сидевшие за столом вскочили со своих мест и даже Суэф быстро поднялся с пола, словно его ужалила гадюка.

— Лжец! — прорычал он, лягнув ногой Халефа. — Проклятый лжец и предатель своей собственной веры! Есть ли у тебя мужество сказать, что Мубарек говорил правду?

— Да, скажи! — крикнул один из аладжи. — Скажи или я раздроблю тебя сейчас своими кулаками! Ты бывал в Мекке?

Черты Халефа не дрогнули. Маленький хаджи был и впрямь смельчаком. Он ответил:

— Что вы так взволновались? Почему вы набросились на меня, словно коршун на уток? Вы — взрослые мужчины или дети?

— Эй ты, не оскорбляй нас! — крикнул Манах эль-Барша. — Тебя и так накажут самым ужасным образом. Или ты хочешь усугубить кару, множа наш гнев? Итак, отвечай: ты был в Мекке?

— Разве я мог там не быть, ведь я же хаджи?

— А этот Кара бен Немси был там с тобой?

— Да.

— Он христианин?

— Да.

— Значит, он вовсе не наследный принц из Индии?

— Нет.

— Так ты нам соврал! Осквернитель святыни! Ты немедленно будешь наказан. Мы завяжем тебе рот, чтобы ты не проронил ни звука, а потом начнутся пытки. Конакджи, подай что-нибудь заткнуть ему глотку.

Хозяин вышел и мигом вернулся с какой-то тряпкой.

— Открой-ка пасть, собака, чтобы мы вставили туда кляп! — приказал Баруд эль-Амасат, взяв тряпку и наклонившись над Халефом. А поскольку хаджи не последовал этому приказу, он добавил: — Открой, иначе я выбью тебе зубы клинком!