— Конечно, ты признался во всем этом.

— Да, я не мог иначе. Прости меня.

— Я не могу на тебя сердиться. Мне самому надо было помалкивать об этом при детях. У разбойников есть ружья?

— Да, а выглядят они так, будто их крепко вздули. Верхняя губа у одного была заклеена пластырем, а нос был цвета сливы.

— Это Бибар. Я рассек ему ударом губу. Но у него же была борода?

— Он ее отрезал, чтобы залепить пластырем рану. Мой брат знает об этом. Он даже не проронил ни слова. Говорил другой. Этот так плохо держался в седле, словно сломал поясницу.

— Я швырнул его о дерево; он это попомнит. Что они потом сделали?

— Несколько раз стукнули меня и ускакали в Радовиш.

— Не верю я в это. Я думаю, что они поехали в лес, через который ты нас поведешь. Они там на нас нападут. Не сомневаюсь, они знают местность.

— Ты прав, эфенди. Я тоже подумал об этом и проследил за ними. Вскоре они и впрямь повернули направо, в горы.

— Теперь они спрячутся там и будут нас ждать. Прежде всего мне надо знать, что именно ты им рассказал. Итак, ты признался, что я в Радовише; ты вспомнил и про мою больную ногу, и что я собираюсь, возможно, остаться в Радовише?

— Нет, об этом ни слова.

— Тогда они ждут, что мы поедем сегодня. Они не спрашивали, когда мы хотим отправиться?

— Да, и я сказал, что еще не знаю об этом. Тогда они поклялись, что убьют меня и сожгут мою хижину, если я их выдам. Они заявили, что они — те самые аладжи, о которых я наверняка слышал, и они непременно исполнят свою угрозу.

— И все же ты рассказываешь мне об этом?

— Это мой долг. Я благодарен тебе, эфенди. Быть может, ты устроишь все так, чтобы они поверили, что я промолчал.

— Это легко можно сделать. Конечно, я тебе благодарен за то, что ты предупредил меня, иначе для нас все могло бы плохо кончиться.

— О да, господин, ты бы погиб, — сказал его свояк. — Я слышал это своими ушами.

— Они, значит, опять к тебе приходили?

— Естественно! Но радости мне было мало, уж слишком я натерпелся во время их первого визита.

— Вчера поутру? Или ты видел их еще раньше?

— Я слышал о них, но, конечно, не видел. Они пришли ко мне утром, потребовали ракию и, отведя коней за дом, сами уселись за столиком, что стоял перед домом.

— Ты догадывался, кто это такие?

— Да. Лошади у них были пегие, а сами они были такими здоровенными — точь-в-точь, как мне их описывали. Я был страшно зол на них, ведь я думал, что они украли мою лошадь и седло.

— Ты уже знал, что у тебя лошадь пропала?

— Конечно! Я сразу увидел, как только встал.

— А разве лошадь не могла куда-нибудь уйти?

— Нет, она этого никогда не делала, и потом седло было бы тогда на месте.

— Верно, ведь седло не могло ускакать вместе с лошадью.

— Я рассказал им о краже, и они, наверное, заметили, что я подозреваю их самих: уж как-то они зло стали со мной обращаться и в конце концов заставили меня сидеть в комнате и никуда не выходить.

— И ты с этим смирился?

— А что я еще должен был делать?

— Позвать соседей на помощь.

— Я не мог убежать к ним, а даже если бы мог, все равно у меня ничего бы не удалось. Если к тебе пришли аладжи, лучше им повиноваться; даже если ты сегодня взял над ними верх, все равно они потом тебе отомстят. Вот я спокойно и остался в комнате. Я даже детей не мог позвать. Ты за меня это сделал, эфенди.

— Все это время никто к тебе не заезжал? Я думаю, приезд какого-нибудь гостя спугнул бы их.

— Разве твое появление спугнуло их, эфенди?

— Нет, конечно.

— Никто не проезжал здесь; лишь один путник прошел и остановился у меня. Это…

— Бакаджи Тома из Остромджи, — перебил я его. — Этот- то знал, что аладжи его ждали. Они еще накануне ночью побывали поблизости и узнали, что у тебя есть две лошади. Они-то, собственно, и присоветовали тебя обокрасть.

— Это я узнал уже у свояка.

— Тома недолго пробыл с ними?

— О нет! Он спрыгнул с мула, подсел к ним, и они просидели, пожалуй, около часа.

— Ты не слышал, о чем они говорили?

— Из комнаты ничего не было слышно, но я догадался, что они украли у меня лошадь и, очевидно, затевали еще что-то плохое, раз приказали мне не покидать дом. Поэтому я попытался подслушать их разговор. Ты видел, что у меня в комнате есть лестница, ведущая на чердак, где хранится кукурузная солома. Я поднялся туда, а потом через люк тихонько перебрался на навес. Я слышал каждое их слово. Так я узнал о том, что случилось в Остромдже. Посыльный подробно им все рассказал и поведал, что вы отправитесь в путь около полудня, то есть проедете мимо моего дома, самое позднее, часа через два. Дальше я услышал то, о чем он уже рассказывал вам вчера вечером.

— Ага! Теперь мне ясно, — ответил я, — каким образом Мубарек мигом разыскал аладжи и натравил их на меня.

— Похоже, что он вызвал их еще до вашего приезда, чтобы провернуть какое-то дельце. Вы же ему помешали, вот он и решил руками аладжи вам отомстить.

— Что еще ты слышал?

— Что Мубарек с тремя другими сообщниками спасся и что вас надо убить. Он даже указал место, где на вас надо напасть. Это в лесу, там, где дорога делает крутой поворот. Больше такого удобного места нет.

— Там я с ними и сразился.

— И ты победил их, как рассказал мне свояк. Аллах был с тобой, эфенди, иначе бы ты уступил им!

— Конечно! Продолжай!

— Посыльный сказал им, что нельзя полагаться на ружья или пистолеты. Вы якобы неуязвимы для пуль. Тут они рассмеялись во всю мочь. Но когда он самым подробным образом рассказал им, что случилось, тогда они призадумались и решили, наконец, что пулей вас и впрямь не возьмешь.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил я.

— Эфенди, есть два вида колдовства. Одно свершается по воле Аллаха, а другое — с помощью дьявола. Вы научились, конечно, доброй магии. Вам помогает Аллах.

Тут я возразил ему:

— Ты и впрямь полагаешь, что одно из слабых существ, созданных Аллахом, может, заклиная своего Всемогущего творца словом, жестом или церемонией, принудить Его служить этой горсти праха?

— Гм! Нет, в таком случае этот человек был бы могущественнее самого Аллаха. Но, господин, ужас охватывает меня. Неужели вы прибегли к помощи дьявола?

— О нет! Мы вообще избегаем колдовства; мы понимаем в нем не больше других людей.

— Так, значит, вы неуязвимы для пуль!

— Мы бы очень обрадовались, если бы и впрямь было так. Увы, если пуля угодит в кого-то из нас, она оставит в нем такую же дыру, как и в любом другом человеке.

— Не верю я этому. Ты же ловил пули руками.

— Все это была лишь видимость. Я уже упрекал себя, что укрепляю людей в суеверии. Быть может, ты поможешь мне искупить вину. Если ты приедешь в Остромджу, то услышишь, что говорят о нас. Расскажи людям, как было на самом деле. Я узнал, что на нас собираются напасть или застрелить из засады, и тогда решил распространить слух о том, что мы неуязвимы для пуль, так что и стрелять в нас нет смысла. Как это я проделал, ты сейчас узнаешь.

Я объяснил ему все. Его лицо постепенно вытянулось от удивления. Потом он пришел в себя, дослушал меня до конца и, улыбнувшись, сказал:

— Меня очень радует, господин, что ты рассказал мне эту историю. В Остромдже я люблю высмеивать людей и втолковывать им, что было на самом деле. Ох, если бы я мог показать им, как ты все это проделал!

— Ты можешь показать. У меня есть еще несколько таких пуль. Если ты обещаешь, что будешь осторожен и не перепутаешь их с другими, то я подарю их тебе.

— Дай мне их; ты меня очень обрадуешь. Ты знаешь, я сейчас уважаю вас еще больше, чем прежде?

— Почему?

— Потому что одно дело защищаться умом, а другое — колдовством. Теперь я вижу, что магия — это всего лишь вот такие фокусы и ничего больше. Что ж, ты добился своего. Аладжи решили, что в вас не стоит стрелять и лучше напасть на вас с ножами и топорами. Посыльный описал вашу внешность так подробно, что вас уже нельзя было ни с кем спутать. Потом он уехал, а всего через четверть часа показался ты.