— Ты, наверное, имеешь в виду старого Мубарека? — спросил я его.

— Как ты о нем догадался? Дружок, что ли, его?

— О нет, скорее полная его противоположность. Мы — штиптары, о которых он вас предупреждал.

— Аллах, аллах! — ужаснувшись, воскликнул старик. — Так я и думал! Надеюсь, господин, ты пощадишь нас. Мы очень бедные люди. Мои внуки срезают ивняк у реки, а сын плетет из него корзины. Я же совсем никуда не гожусь, даже лозу не могу ошкурить. Ты же видишь, что пальцы у меня скрючились от подагры.

Он вытянул руки.

— Успокойся! — ответил я. — Разве ты видел хоть раз, чтобы штиптар носил тюрбан пророка?

— Нет, никогда.

— Среди штиптаров нет никого, кто бы вел свое происхождение от пророка; значит, я не разбойник.

— Но ты же только что сказал, что вы — те самые штиптары, о которых нас предупреждали.

— Да, мы те самые люди, но, что мы штиптары, это, конечно, ложь.

— А где же хозяин этого скакуна?

— Это я. Мы поменялись лошадьми, и я переоделся, чтобы люди, которые хотели нас схватить, не сразу нас узнали. Послушай, а на тебя, похоже, Мубарек произвел плохое впечатление?

Я адресовал вопрос сыну, а тот ответил, обращаясь к отцу:

— Да. Впрочем, не только на меня, но и на свояка. Ты видел их лошадей?

— Как я мог видеть? Было раннее утро. Я еще в постели лежал, и дом был окутан туманом. Так что же случилось с зятем?

— Его обокрали!

— О Аллах! Этого бедного человека, который только что потерял жену — твою сестру и мою дочь. Что они взяли у него?

— Лучшую из двух лошадей.

— О небеса! Почему они отняли лошадь у него! Они могли бы обворовать богатея, которого щедро осыпал дарами Аллах. Так, значит, Мубарек был заодно с ними? С каких это пор святые отшельники превратились в конокрадов?

— Нет таких святых, как прежде. Всюду хитрость, ложь и обман. Будь передо мной самый набожный марабут[1176] или самый знатный шериф, все равно ему не поверю.

При слове «шериф» он бросил выразительный, полный недоверия взгляд в мою сторону. Теперь я знал, что он пережил, и понимал, на что он намекал. Поэтому я сказал ему:

— Ты прав. В этом мире много лжи и коварства. Но я хочу быть честным и откровенным с тобой. Я не штиптар и не шериф, я франк, не имеющий права носить зеленый тюрбан. Посмотри-ка сюда!

Я снял тюрбан и показал мою шевелюру.

— Господин, — испуганно воскликнул он, — какой ты отважный человек! Ты же рискуешь жизнью!

— О нет, это не так страшно. В Мекке, конечно, было опаснее, чем здесь, где живет много христиан.

— Так ты не мусульманин, а христианин?

— Я христианин.

— И носишь на шее хамайл — Коран, который написали в Мекке и который получают лишь те, кто бывал там!

— Да, я везу его оттуда.

— И при этом ты христианин? Не верю этому!

— Я тебе докажу. Вспомни, что ваш Мухаммед преклонял в молитве колени перед Иисусом Христом, Сыном Божьим. Разве не мусульманин это сказал?

— Нет, не может быть. Ты клевещешь на нашу веру, но этим ты доказал, что ты христианин, франк. Быть может, именно ты подстрелил руку Манаху эль-Барше?

— Когда это случилось?

— Вчера вечером возле хижины Мубарека.

— Разумеется, это был я. Так я попал в того человека? Было темно, и я не мог различить людей. Ты знаешь об этом случае?

— Они постоянно говорили об этом. Так вы, наверное, те чужеземцы, что арестовали Мубарека и остальных троих.

— Да, это мы.

— Господин, прости, что оскорбил тебя. Конечно, я слышал о тебе только плохое, но зло, сказанное о ком-то дурными людьми, превращается в добро. Раз вы враги тех воров и мошенников, стало быть, вы хорошие люди.

— Теперь ты доверяешь нам?

— Да, господин.

— Так расскажи нам, как ты сошелся с этими людьми?

— Хорошо, господин. Слезь с коня и сядь на скамью. Отец уступит место на время моего рассказа.

— Благодарю тебя. Пусть он спокойно сидит. В его волосах седина, я же еще молод. Правда, у меня болит нога, поэтому я останусь лучше в седле. Рассказывай!

— Это было сегодня утром; я только встал, чтобы взяться за дневные дела. Туман был еще густ; в нескольких шагах от меня ничего не было видно. Вдруг я услышал, как к хижине подъехали всадники; они остановились и окликнули меня.

— Они тебя знали?

— Мубарек меня знал. Когда я вышел на улицу, то увидел четырех всадников, которые вели с собой вьючную лошадь. Один из них был Мубарек; в другом, когда рассвело и мы находились уже в пути, я узнал Манаха эль-Баршу, бывшего сборщика налогов из Ускюба[1177]. Они направлялись в Ташкей и спросили меня, знаю ли я дорогу туда. Я сказал, что да, и они обещали мне бакшиш — не меньше тридцати пиастров. Господин, я бедный человек, и тридцать пиастров не заработаю за целый месяц. К тому же я знал Мубарека и почитал его за святого. Поэтому я с радостью согласился стать его проводником.

— Они сказали, зачем едут в Ташкей?

— Нет, но сказали, что их преследуют четыре штиптара, и просили не проговориться, куда я веду их.

— Это была ложь.

— Позже, конечно, я понял это.

— Где расположен Ташкей?

Это название переводилось как «деревушка, лежащая среди скал и камней». Поэтому я предположил, что она находилась высоко в горах. Корзинщик ответил:

— Она лежит к северу отсюда. От Радовиша туда не ведет ни одна дорога. Чтобы не заплутать, надо хорошо знать горы и лес. Деревня эта мала и бедна. Она расположена в том же направлении, что и Брегальница, если подниматься через Сбиганци.

Сбиганци! Это было как раз то место к северу от Радовиша, куда я хотел заехать, чтобы расспросить мясника Чурака о Дерекулибе и узнать побольше о Жуте. Так, может, и Мубарек хотел пробраться туда? Что, если там собралась вся честная компания?

— А еще перед тем, как вы отправились в путь, — продолжал я расспросы, — они не говорили тебе, чтобы ты ни о чем не обмолвился?

— Да. Мубарек рассказал мне, что в пути на них напали четыре штиптара, но они ускользнули от этих разбойников. Штиптары одержимы кровной местью; они хотят расправиться с ним и его спутниками и, наверное, последуют за ними вдогонку. Ему надо пробраться на север, но он хотел бы объехать Радовиш стороной, потому что там его знают и штиптары могут разведать, куда он направился. Он очень точно описал вас. Вот только одет ты по-другому и едешь не на вороном скакуне. Нам велено было ничего не рассказывать тебе, если ты подъедешь к нашему дому и примешься расспрашивать о Мубареке. За это молчание он нас благословил. Потом мы отправились в путь. Когда рассвело, я узнал вьючную лошадь. Это была лошадь нашего свояка. Поначалу-то я подумал, что ошибаюсь, поэтому ничего им не сказал.

— Лошади этих людей выглядели очень уставшими?

— Разумеется! Когда они стояли возле дома, то обливались потом; пена капала у них с губ.

— Понятное дело. Если они приехали сюда спозаранку, значит, скакали очень быстро. Всю ночь ехать по такой дороге! Лошади наверняка выбились из сил. Рассказывай дальше!

— Все они ехали верхом, я же шел пешком. Однако я все время был впереди их. Я слышал обрывки их разговора, хотя говорили они вполголоса. Я догадался, что поначалу у них было только четыре лошади. У каждого была с собой поклажа. Потом, неподалеку от деревушки, — знаешь, где дорога идет по мосту, — они наткнулись на двух всадников; те подсказали им, что у моего свояка за домом стоят две лошади, а под навесом висит вьючное седло.

Я начал догадываться, о каком свояке идет речь, и перебил юношу:

— Я тоже проезжал мимо той деревушки и видел там только один дом с навесом. Под ним, как помнится мне, висело седло. Это был постоялый двор; он находился слева от моста.

— Это он, это он!

— Стало быть, его хозяин твой свояк?

— Да, он муж моей недавно умершей сестры.

— Я заезжал к нему.

— Так ты его видел, говорил с ним?