Этим людям доверяют товары огромной ценности. Единственная гарантия — их честность. Возвращаются они через месяцы, а бывает, и через годы, но они возвращаются и приносят деньги. Если умер отец, они отдают деньги сыну или внуку, но отдают! Честность кираджи вошла в пословицы и поговорки, жаль только, что сегодня положение стало меняться. В их планы стали проникать новички, использующие доверие к этим людям и обирающие ничего не подозревающих жителей.

И вот один из таких коммивояжеров ждал кого-то и чего-то сейчас! Но не меня же! Или меня собирались куда-то перевозить? Здесь, в центре города, у меня еще была надежда на спасение. Если я к следующему утру не буду у Гуляма, мои друзья поднимут тревогу. Подумав об этом и о тех хавасах, которые были приданы нам для поисков, я попытался разорвать веревки, но они были слишком крепкими!

Я вспомнил, как бранил Халефа за его непредусмотрительность, а сам оказался куда глупее — попасть в такую историю! Моя доброта, ставшая тому причиной, — небольшое оправдание происшедшему! Не оставалось ничего больше, как хладнокровно ждать развязки и использовать любую возможность, чтобы попытаться отсюда вырваться.

Вот эти четверо вернулись. Ни слова не говоря, завязали платком рот, завернули в старый ковер и понесли. Куда — мне так и не удалось заметить. Ковер противно пах чесноком и чем-то с ведьминой кухни. Я задыхался. Эти люди даже не задумывались о том, что, обернутый в ковер, я просто-напросто задохнусь! Но вот движение прекратилось. Я почувствовал, что меня положили на что-то твердое. Но на что — не ведал. Потом мне показалось, что я услышал скрип колес. Да, несомненно, я лежал в повозке — меня вывозили из Адрианополя!

Поначалу шевелиться я не мог, но потом немного подвигать ногами все же сумел. Постепенно скатка ковра немного ослабла, я хоть смог подышать, и мне подумалось, что положение не такое уж безысходное.

Как я ни прислушивался, ничего не услышал. Даже не понял, сколько людей меня сопровождают. Я вертелся вправо и влево, пространство было небольшое, значит, повозка маленькая и накрыли меня сеном или соломой. Лежал я явно головой назад. Ах, если бы мне удалось скатиться на дорогу! Ведь была ночь, я бы смог откатиться на обочину, и меня могли не обнаружить.

Я подобрал ноги, немного согнул их в коленях и стал отталкиваться от пола повозки. Но скоро голова наткнулась на твердое препятствие. Итак, имелся задний борт! От затеи пришлось отказаться.

Прошло какое-то время, показавшееся мне вечностью. Тут я заметил, что завязки на руках ослабли, наверное, трением об ковер. Я катался до тех пор, пока «рулон» не развернулся. Я лежал на сене, смотрел, как занимается новый день, и тут надо мной возникло лицо слуги Баруда эль-Амасата.

— Если ты обещаешь мне молчать, я сниму с тебя платок, — сказал он.

Я, естественно, энергично кивнул ему. Он развязал платок, и я вздохнул полной грудью. Было впечатление, что из ада я попал сразу на небо.

— Есть хочешь? — спросил он меня.

— Нет.

— Пить?

— Не хочу.

— Ты получишь и то и другое, мы не будем тебя мучить, если будешь вести себя тихо и не попытаешься выбраться из веревок. Если не будешь слушаться, я прикажу убить тебя.

Лицо исчезло. Я получил свободу движений, ковер меня больше не стеснял, и я даже сел. Находился я в задней части длинной телеги, покрытой брезентом, рядом сидел слуга, а впереди — двое других. Одного из них я уже знал. Другой был кираджи, о котором говорил дервиш. Я разглядел шубу, которую они носят во все времена года, широкополую шляпу и кнут, человека же я не видел.

Я не мог поверить, что настоящий кираджи — старой, честной школы — мог быть пособником в преступлении, с другой стороны, в таком одеянии новоявленный кираджи явно ходить не станет. Надо было выждать.

Я снова откинулся назад и стал держать этого человека в поле зрения. Наконец он обернулся. Посмотрел на меня. Большие голубые глаза какое-то мгновение пристально меня рассматривали, потом он снова повернулся. Но пока он смотрел, брови у него поднялись, а левый глаз прищурился. Я тут же понял эти ужимки. Движение бровей показывало мне, что я должен быть внимательным, а прищур левым означал — левая половина повозки. Что же там такое? Я осмотрел то, что было слева от меня, и не нашел ничего, кроме веревки, прикрепленной за верхний край борта. Конец ее уходил под сено. Веревка была натянута. Значит, на конце ее что-то привязано!

Я притворился, что хочу повернуться, и немного передвинулся. Мои руки, связанные сзади, могли обшарить пространство под сеном. На конце веревки был нож! Я едва сдержал крик радости. Добрый кираджи приготовил его для меня и оказался достаточно прозорливым, чтобы не привязывать его слишком крепко. В одно мгновение с веревкой было покончено, и я закрепил нож в голенище сапога острием наружу. Медленно выгнувшись, я добрался руками до клинка, тот был остр как бритва, и четырех-пяти движений хватило, чтобы перерезать все веревки. О ногах я уже не говорю. Теперь я уже не был беззащитным пленником. Все мои движения остались незамеченными, ибо я лежал под слоем сена, высунув лишь голову. Заглянув через борт, я посмотрел, кто скачет возле повозки. Это был Али, дервиш. Можно было предположить, что с другой стороны находится второй охранник.

План созрел в голове мгновенно. Охранники наверняка были вооружены ружьями, так что схватки нужно было избежать. Я отодвинулся совсем назад, не вынимая рук из-под сена, и начал разбирать днище старой прогнившей колымаги. Через четверть часа была готова дыра, достаточная для того, чтобы я в нее пролез. Все это оказалось не таким простым делом, как может показаться читающему эти строки: старый ковер мешал мне несказанно, а стражник все время бросал настороженные взгляды. К счастью, звуки, издаваемые моим ножом при выковыривании досок, скрадывались стуком копыт, скрипом колес и самой телеги.

Я подождал, пока охранник взглянет на меня в очередной раз, и нырнул ногами вперед в дыру. Коснулся ногами земли. Теперь надо было позаботиться о лошади. Мы двигались по равнинной, малонаселенной местности, по обе стороны стоял лес. Слева скакал дервиш, справа — другой, как я и предполагал. Лошадь первого понравилась мне больше — она была мельче, но мощнее. Ее бег был не таким быстрым, но плавным и спокойным. Ах, если бы она могла выдержать двоих! Эта мысль меня захватила. Сначала я был пленником дервиша, теперь он будет моим!

Я зажал нож в зубах. Всадник не подозревал, что происходит у него за спиной. Он видел лишь кончики своих сапог. Сидел он плотно, потому что лошадь была оседлана по-турецки, но удар в шею заставил бы его нырнуть вперед и он потерял бы опору. Затем его можно было вышибить боковым ударом из седла.

Мне необходимо было самому хорошо закрепиться в седле, чтобы не вылететь при быстрой скачке.

Несколько прыжков — и я позади лошади. Изогнувшись, я прыгнул на круп за спиной седока. Лошадь на несколько мгновений замерла от неожиданности. Удар в шею — и ноги всадника вылетели из стремян. Я схватил его за глотку, выдернул из седла и сам сел в него, но дервиша из рук не выпустил. Все произошло очень быстро, и вот конь снова несется вперед. Свободной рукой я потянул за повод, развернул — животное покорно повернулось и поскакало в обратную сторону. Дорога делала крутой изгиб. Прежде чем повернуть, я оглянулся. Телега спокойно катилась дальше — никто ничего не заметил. Это стало возможным потому, что колымага издавала чудовищные скрежет и грохот. Я представил себе физиономии этих мерзавцев, когда они заметят исчезновение их предводителя и пленника! Я, конечно, мог спрятаться и проследить за этим сладостным мигом, но экспериментировать больше мне не хотелось, впору было подумать о друзьях, которые, по-видимому, меня уже хватились. Поэтому я перекинул дервиша через седло и пустил лошадь в галоп.

Али Манах был так оглушен моим нападением, что не успел издать ни звука. Да он и не смог бы этого сделать, потому как я сильно сжал ему горло. Сейчас он лежал впереди меня, безжизненно свесившись с крупа лошади. Молодчага-лошадь бежала так резво, что я перестал опасаться погони. Да теперь я и не боялся ее, потому что у меня имелось ружье. Кроме того, у Али Манаха в сумках лежали два заряженных пистолета, которые я, естественно, присвоил.