Возле подушек стояли низенькие столики с металлическими тарелками, набитыми заранее трубками и чашечками для кофе, а посреди комнаты — я отказывался верить глазам — фортепиано, но в слегка испорченном состоянии, с порванными струнами, как я сразу же убедился. Я бы с удовольствием открыл крышку, но… нужно было соблюдать правила игры. Все же я эмир Кара бен Немей.

Едва мы вошли и расселись, как появился миловидный юноша с ящиком, наполненным тлеющими угольями, для того чтобы зажечь трубки, а следом за ним — второй с сосудом, наполненным кофе. После первой затяжки хозяин обратился к нам с просьбой ненадолго отпустить его, чтобы поздороваться со своими домашними.

Мы молча пили кофе и курили, пока он не вернулся и не пригласил нас следовать за ним. Нас провели в шикарно обставленную, по европейским понятиям, комнату, где должен был жить я, а по соседству располагались апартаменты Халефа. Об ирландцах он тоже позаботился. После этого мы снова спустились по лестнице. Нам с невиданной скоростью была приготовлена баня, и там мы обнаружили два новых костюма, которые предлагалось обменять на те, что мы носили до сих пор. Двое слуг были отданы нам в постоянное услужение. Это было настоящее восточное гостеприимство, которое я не раз оценивал по достоинству. Вымывшись и переодевшись, мы вернулись в селамлык новыми людьми. Хозяин ждал нашего возвращения, и едва мы вошли, он снова был при нас.

— Господин, когда я рассказал им, кто ты, они попросили разрешения увидеться с тобой, — заявил он мне, обращаясь на «ты», поскольку снова перешел на арабский. — Ты позволишь?

— С удовольствием.

— Они придут после обеда, а пока заняты им, сегодня они не хотят доверять это ответственное дело служанке. Ты что, уже видел такие картинки? — спросил он, заметив, как мой взгляд остановился на одной из них.

— Они весьма редки, — ответил я уклончиво.

— Да уж, я купил их в Стамбуле за немалые деньги, ни у кого в Дамаске таких нет. Знаешь, кого они изображают?

— Могу только догадываться…

И хозяин объяснил мне, что первый — это султан эль-Кебир (Наполеон), а второй — умный эмир Немей; потом идет королева Англии (имел в виду леди Стенхоуп) с шахом американцев; рядом с цветами — герой из Диярбакыра (Геркулес), убивающий морскую собаку (Св. Георгий и дракон)…

— Но что это стоит в центре комнаты? — спросил я.

— О, это самое ценное, что у меня есть. Это чалги, музыка, я купил ее у одного англичанина, жившего здесь и уехавшего. Можно, я тебе покажу?

— Будь любезен.

Мы подошли и открыли крышку. Над клавишами стояла надпись: «Эдвард Саути, Лиденхолл-стрит, Лондон», а одного взгляда внутрь инструмента было достаточно, чтобы понять — несколько струн порвано, но положение поправимо.

— Я покажу тебе, как им пользуются.

С этими словами он принялся стучать кулаком по клавишам. У меня волосы встали дыбом, но я скорчил удивленную мину и попытался увести разговор в сторону, чтобы не возвращаться к пресловутому «чалги».

— Англичанин дал мне еще демир иплик[1099] и молоток для извлечения музыки, чтобы руки не болели. Я покажу.

Он принес коробку, в которой лежали струны разной толщины и камертон, схватил его и застучал по клавишам так, что те заныли и запели. Не лишенный чувства юмора англичанин забыл объяснить новому владельцу назначение этого инструмента. Поэтому пианино было расстроено и набито грязью и пылью.

— Хочешь сделать музыку? — спросил он меня. — Ни один человек не имеет права подойти к «чалги», но ты гость и можешь постучать. — И он протянул мне «инструмент».

— Ты показал мне, как делают «музыку» в Дамаске, — ответил я, — а теперь я хочу показать тебе, как играют на этом инструменте в наших странах. Но сначала позволь мне немного настроить его.

— Господин, ты только ничего не сломай в нем!

— Ну что ты, не бойся, можешь мне доверить!

Я выискал подходящую проволоку и подтянул струны, потом соорудил из нескольких подушек подходящее сиденье и начал настраивать. Хозяин, слыша звуки, цокал языком и приговаривал:

— О, у тебя получается гораздо лучше!

— Это еще не музыка. Я пока задаю только верный тон. Разве англичанин не показал тебе, как играть на этом инструменте?

— Его жена писала музыку, но она умерла. Он бил по пианино кулаками, и это ему очень нравилось, он смеялся.

— Ты увидишь, как надо правильно играть.

Много лет назад, будучи бедным учащимся, я часто настраивал рояли, чтобы заработать карманные деньги, поэтому мне не составило большого труда привести это пианино в норму.

Во время моих упражнений открылась дверь, и появились все женщины, которых мы видели во дворе. Я услышал шепот удивления и даже крик ужаса. Какими же необразованными были эти люди!

Наконец я закончил и захлопнул крышку инструмента, приглушив разом все звуки.

— Ты больше не будешь играть? — спросил меня хозяин. — Ты такой великий сонатдар,[1100] и женщины так поражены твоим искусством, что даже дали подгореть обеду, пока тебя слушали.

— Я пока оставлю чалги в покое, а вот после обеда, когда все члены твоей семьи соберутся, покажу вам музыку, которой вы еще не знали.

— У меня в гареме в гостях несколько женщин. Они могут присутствовать?

— Непременно.

Мне было весьма любопытно, какое впечатление окажет простенький вальсок на этих дам, но не меньший интерес представляли и кулинарные способности местных поваров.

Обед сделал бы честь любому знатному дому Востока! Едва он закончился, хозяин осведомился, могут ли прийти женщины. Я дал согласие, и маленький разносчик кофе умчался на женскую половину.

Вошла женщина с двумя дочерьми и сыном лет двенадцати. Женщины были все под паранджами и отзывались на имена. Четверо других оказались подругами жены хозяина. Они тихо расселись на подушках и изредка вставляли словечки в завязавшийся разговор. Поняв по носам и глазам, все чаще обращавшимся в сторону инструмента, что интерес возрастает, я поднялся, чтобы удовлетворить их любопытство. Какое впечатление произведет на них первый мощный аккорд?

— Машалла! — в ужасе крикнул Халеф.

— Бана бак! Слушай! — закричал хозяин, вскочив и подняв руки.

Женщины от удивления сбились в кучку, громко заголосили от ужаса, раскрыли свои покрывала, и я на какое-то мгновение смог разглядеть их лица.

После короткой прелюдии начался сам вальс. Моя публика сидела ошарашенная, потом ритм стал брать свое — в рядах слушателей началось движение, руки пристукивали в такт, ноги не хотели следовать своему восточному местоположению, а тела стали раскачиваться. Хозяин встал, подошел ко мне и расположился сзади, чтобы наблюдать за моими пальцами.

Когда я остановился, он схватил мои руки и осмотрел их.

— О господин, что у тебя за пальцы! Они бегают, как муравьи в муравейнике. Такого я в жизни не видел!

— Сиди, — сказал Халеф, — такая музыка бывает только в дженнет, где живут души праведников. Аллах-иль-Аллах!

Женщины не отважились выражать свои чувства словами, но их оживленные знаки и шепот убедили меня, что они поражены до глубины души.

Я проиграл где-то час, и публика слушала все на одном дыхании.

— Господин, я не подозревал, что в этом чалги таятся такие произведения, — признался мне хозяин, когда я закончил.

— О, там еще много что прячется, — сообщил я ему, — надо только уметь это извлекать. У нас в стране есть сотни и тысячи мужчин и женщин, которые делают это в десять раз лучше меня.

— Даже женщины? — спросил он удивленно.

— Тогда моя жена должна научиться извлекать музыку из чалги и поучить моих дочерей.

Добрый человек не имел никакого представления о сложностях, которые могут возникнуть здесь, в Дамаске, с этим обучением. И я не стал объяснять ему причины, а только спросил:

— Под эту музыку можно танцевать, ты видел когда-нибудь европейский танец?