— Эмир, куда ты? — спросил Мохаммед Эмин.

— Куда-нибудь, — ответил я коротко.

— Без нас?

— Как вам заблагорассудится!

— А где вороной?

— Там, где он привязан!

— Машалла, он ведь твой!

— Он снова твой. Салам! Мир тебе!

Я пришпорил лошадь, и мы поехали рысью. Не проехали мы и английской мили, как увидели этих двоих. Они ехали за нами. Амад эль-Гандур скакал на вороном, а своего вел на поводу. Но жеребца обратно я ни за что бы не забрал.

Мохаммед Эмин подъехал с моей стороны, а сын остался чуть сзади.

— Я думал, что я буду предводителем, эмир… — начал он.

— Нам нужен проводник, а не тиран!

— Я хочу наказать беббе, который взял в плен меня и моего сына. Тебе-то я что сделал?

— Мохаммед Эмин, ты потерял любовь и внимание со стороны трех человек, которые жертвовали ради ваших жизней своим здоровьем и до сегодняшнего дня могли пойти за вас на смерть.

— Эфенди, прости нас!

— Нет.

— Возьми назад жеребца.

— Никогда!

— Ты хочешь опозорить мою седую бороду?

— Как раз она-то вместе с преклонным возрастом должна была подсказать тебе, что злость до добра не доводит. — И что же, теперь все дети бени-арабов будут рассказывать, что шейх хаддединов забрал обратно подарок, который вручал, не зная, что делает?

— Пусть рассказывают!

— Ты жесток, эмир, ты ниспосылаешь позор на мою голову!

— Ты сам этого захотел. Ты был моим другом. Тебе это не понадобилось. Теперь можешь возвращаться к своим с жеребцом в придачу.

— Тебе надо забрать его обратно.

— Я бы сделал это для тебя, но сейчас это уже невозможно. Взгляни назад!

Он повернул голову.

— Я ничего не вижу. О чем ты, эмир?

— Разве ты не видишь, что у вороного уже есть владелец?

— Я понял теперь, эфенди. Амад эль-Гандур сойдет с коня.

— Я не возьму его. Сын твой надел свое седло и взнуздал животное — это уже знак, что коня у меня забрали. Если бы ты вернул мне его в таком же виде, без седла и прочего, я бы еще подумал. Амад эль-Гандур бросил тут мне, что я христианин и соответственно действую, он же — мусульманин, но действует не соответственно, ибо он сел на коня, чью спину попирал неверный! Расскажи об этом своим знакомым правоверным!

— Аллах-иль-Аллах! Какую ошибку мы совершили! Старый шейх вызывал у меня жалость, но я ничем не мог ему помочь. Мог ли я обрушить позор на свою голову, чтобы освободить его от угрызений совести? Я не мог ничего такого придумать. Наверное, его протест долго зрел в нем и наконец выплыл наружу. Беббе оказался последней каплей. И хотя потеря вороного была для меня большой травмой, я не собирался жертвовать дорогими мне принципами ради кровожадных привычек этих номадов.

Хаддедин долго ехал молча рядом со мной. Наконец спросил нерешительно:

— Отчего ты сердишься на меня?

— Я не сержусь на тебя, Мохаммед Эмин, но меня поражает, что твое сердце жаждет крови того, кого простил твой друг.

— Ладно, я исправлю свою ошибку!

Он развернулся. За мной следом ехали англичанин с Халефом, за ними — Алло с пленным, а замыкал шествие Амад эль-Гандур. Я не стал поворачиваться, полагая, что Эмин хочет поговорить с сыном, Халеф и Линдсей тоже не оборачивались. Мы сделали это, только когда услышали крик хаддедина:

— Скачи назад и будь свободен!

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он перерезал путы пленника, который сразу же схватил поводья, чтобы пустить лошадь галопом.

— Шейх Мохаммед, что ты наделал! — закричал Халеф.

— Гром и молнии, бывает же такое с людьми, — проговорил англичанин.

— Я правильно поступил, эмир? — спросил Мохаммед.

— Ты действовал как мальчишка! — сказал я.

— Я лишь выполнял твою волю! — оправдался он.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь так быстро отпустить его на волю? Выкуп потерян, теперь мы снова в опасности.

— Да простит его Аллах! Давайте пустимся в погоню за беббе!

— Мы его не догоним, — вразумил его я. — Наши лошади за ним не угонятся, разве что вороной.

— Амад, за ним! — крикнул Мохаммед Эмин сыну. — Верни его назад или убей!

Амад повернул коня и помчался назад. Шагов через пятьсот жеребец заупрямился, однако Амад был не из тех, кого удавалось обмануть норовистым жеребцам. И вот он уже ускакал. Конечно, мы поехали за ним. Обогнув скалу, мы снова увидели Амада. Он продолжал сражаться с жеребцом, но на этот раз вороной все же вышиб парня из седла и вернулся пустой, подошел ко мне и, фыркая, положил красивую голову мне на бедро.

— Аллах Акбар! — сказал Халеф. — Он дает лошади сердце лучшее, чем некоторым людям. Как жаль, сиди, что твоя честь не позволяет тебе взять его обратно!

Хаддедину пришлось несладко, он с трудом поднялся, но, когда я его осмотрел, оказалось, что обошлось без повреждений.

— Этот жеребец настоящий шайтан, — сказал он. — Раньше-то он меня носил!

— Ты забыл, что после этого он носил меня, — объяснил я, — и теперь он подпускает только тех, кого я разрешаю.

— Я больше ни за что не сяду на этого шайтана!

— Ты умно поступал, что раньше не садился на него. Если бы я сидел в этом седле, шейх от вас не ушел бы.

— Так садись, эмир, и скачи за ним! — попросил Эмин.

— Не надо меня принуждать!

— Но тогда беббе уйдет!

— Пусть так будет, но виноват в этом будешь ты!

— Ну и ерунда! — подал голос англичанин. — Глупая история, как неприятно! Да!

— Что же делать, сиди? — спросил Халеф. — Снова встречаться с беббе?

— Да ничего. Я бы послал за ним своего пса, но он слишком дорог мне.

Надо было ставить какие-то точки в этой истории. Я подошел к хаддединам и поинтересовался:

— Вы сегодня поутру, когда я охотился на барсука, обсуждали в присутствии шейха Габойи наш маршрут?

Они медлили с ответом, за них сказал Халеф:

— Да, сиди, они говорили об этом.

— Но только по-арабски, — оправдался Эмин.

В другой ситуации я бы взорвался от ярости, но тут спросил тихим голосом:

— И что же вы обсуждали?

— То, что мы едем в Бистан.

— А больше ничего? Подумай. Надо вспомнить каждое сказанное слово. Любая мелочь может стоить всем жизни!

— Я еще говорил, что из Бистана мы, наверное, поскачем в Ахмед— Кулван или Киззельзи, чтобы выйти к озеру Кюпри.

— Ну ты и глупец, Мохаммед Эмин. Я не сомневаюсь, что шейх бросится за нами. Ты все еще жаждешь быть нашим предводителем?

— Эмир, прости меня, но я уверен, что шейх нас не догонит. Он должен слишком долго скакать обратно, чтобы повстречать своих беббе.

— Ты так думаешь? Я познал много народов, изучил их характеры, и обмануть меня непросто. Брат шейха — честный человек, но он не вождь. Он добился у них только нашего отъезда, и я даю голову на отсечение, что они преследуют нас, не показываясь на глаза. Пока шейх был с нами, они робели, а сейчас… Они отомстят нам за все, прежде всего за убитых лошадей!

— Нам нечего их бояться, — храбрился Амад эль-Гандур, — потому что на тех лошадях они все не смогут за нами гнаться. А если подъедут, мы встретим их ружьями.

— Это звучит бодро, но дело может повернуться иначе. Они устроят засаду или же нападут среди ночи.

— Мы выставим часовых!

— Нас всего шестеро и столько же часовых нам нужно для безопасности. Надо подумать о чем-то другом.

Наш проводник-угольщик держался чуть позади группы. Он ожидал порицаний в свой адрес, что не воспрепятствовал бегству шейха Габойи.

— Как далеко на юг ездят беббе? — спросил я Алло.

— До самого моря.

— Они знают всю местность?

— Абсолютно всю. Знают так же хорошо, как я знаю каждую долину между Дергезином и Миком, между Нвейзгие и Дженаверой.

— Нам придется выбрать другую дорогу, чем та, по которой мы ехали до сих пор. На запад сейчас нельзя. Как далеко отсюда на восток до главной цепи гор Загрос?

— Восемь часов, если мы поедем поверху.

— А если понизу?

— Это совсем иной маршрут. Я знаю дальше внизу один проход. Если скакать от восхода солнца, мы переночуем в надежном лесу и утром достигнем гор Загрос.