— Ты узнал обоих?

— Только этого, эфенди. Хоть и было темно, но по его фигуре я догадался, что это именно он.

— А как выглядел другой?

— Он был меньше ростом.

— Они тебя видели?

— Нет, я же стоял за дверью.

— Можешь идти! Ну, эмир, что ты сейчас скажешь!

— Я же целый вечер провел с тобой.

— Тебя не было несколько минут, пока ты ходил, чтобы взять лампу у стражников. За эти минуты, как мне думается, ты и увел заключенного, причем сделал все это так поспешно, что мы ничего и не заметили.

Я засмеялся.

— О, мутеселлим, когда же ты научишься искусству дипломатии! Я думаю, что тебе нужно дать еще укрепляющего. Можно мне спросить тебя?

— Говори.

— У кого был ключ от внешней двери тюрьмы?

— У меня.

— Мог ли я сам войти, если бы я захотел?

— Нет, — помедлив, ответил он.

— С кем я пошел домой?

— С Селимом-агой.

— Он выше или ниже меня?

— Ниже.

— И теперь, Селим, я задаю вопрос тебе: мы плелись как улитки или шли быстро?

— Быстро, — ответил ага.

— Мы держались друг за друга или нет?

— Держались.

— Мутеселлим, может ли ворон, испугавшийся и закричавший во сне, иметь какое-либо отношение к беглецу?

— Эмир, все великолепным образом сходится, — отвечал мутеселлим.

— Нет, не все сходится. На самом деле все так просто и естественно, что я даже пугаюсь скудости и ограниченности твоих мыслей! Мне страшно за тебя! У тебя был ключ, никто не мог выйти наружу, это я уже понял. Я шел вместе с агой домой, к тому же именно по тому переулку, где живет этот человек. Это ты тоже принял к сведению. И на основании рассказа, способного лишь меня оправдать, ты хочешь посадить меня в тюрьму? Я был твоим другом. Я дарил тебе подарки, я сделал так, чтобы макредж, пленение которого сулит тебе признание и благоволение, очутился в твоих руках; я давал тебе лекарство, чтобы порадовать твою душу. И за все это ты собираешься лишь упрятать меня в тюрьму! Мне больше нечего сказать! Я разочаровался в тебе! И кроме того, ты не веришь даже аге арнаутов, хотя тебе известна его верность и ты знаешь, что он будет за тебя до конца, даже если при этом он может потерять свою жизнь.

Селим-ага стал на несколько дюймов выше.

— Да, это так! — горячо заверил он, ударив по сабле и вращая глазами. — Моя жизнь принадлежит тебе, господин. Бери ее!

Больше доказательств не потребовалось, комендант протянул мне руку и попросил:

— Прости, эмир! Ты оправдан, и я не буду обыскивать твою комнату!

…Наконец я покинул коменданта и мог вернуться к своим спутникам. До этого я наткнулся на отделение арнаутов, трусливо расступившихся, чтобы пропустить меня. В двери стояла Мерсина с пылающим от гнева лицом.

— Эмир, где-нибудь было уже что-либо подобное?

— Что именно?

— А то, что мутеселлим приказывает обыскать дом своего собственного аги?

— Этого я поистине не знаю, о ангел этого дома, ведь мне еще ни разу не приходилось быть агой арнаутов.

— А ты знаешь, что они здесь искали?

— Что же?

— Убежавшего араба! Искать беглеца у надзирателя! Вот придет Селим-ага домой, я все ему выскажу, что бы я сделала на его месте.

— Не ругайся на него. У него достаточно проблем и без тебя.

— Что такое?

— Я уезжаю.

— Ты? — Она сделала испуганное лицо.

— Да, я поссорился с мутеселлимом и не хочу жить там, где он повелевает.

— Аллахи, таллахи, валлахи! Господин, останься, я заставлю этого человека обходиться с тобой почтительно.

Я бы не отказался увидеть, как бы она исполнила свое обещание. Но, естественно, она обещала невозможное. Поэтому я поднялся наверх, оставляя Мерсину внизу, с ее возгласами недовольства, походившими на раскаты грома.

Вверху, перед лестницей, меня ждал башибузук.

— Эфенди, я хочу с тобой попрощаться!

— Войди ко мне, прежде чем попрощаться, я хочу тебе заплатить.

— О, эмир, мне уже заплатили.

— Кто?

— Человек с длинным лицом.

— Сколько он тебе дал?

— Вот.

С сияющими от радости глазами он полез в сумку, сплетенную из ремней, и вытащил полную пригоршню серебряных монет.

— Все равно пошли. Если дело обстоит так, то я заплачу тебе за осла.

— Аллах керим, я же его не продаю! — вскричал тот испуганно.

— Ты не понял, я всего лишь хочу заплатить и ему за посильное участие в наших делах.

— Машалла, тогда я иду!

В комнате я дал ему несколько рекомендательных писем и еще немного денег; его радость не знала границ.

— Эмир, у меня еще никогда не было такого хорошего эфенди, как ты. Я хотел бы, чтобы ты был моим капитаном, или майором, или даже полковником! Тогда бы я защищал тебя в бою и так же вдохновенно дрался, как это было тогда, когда я потерял свой нос. Это было в одной большой битве у…

— Оставь это, мой дорогой Ифра. Я убежден в твоей храбрости. Ты был сегодня у мутеселлима?

— Баш-чауш отвел меня к нему, и мне пришлось отвечать на очень много вопросов.

— На какие?

— Нет ли среди нас беглеца. Правда ли, что ты с теми езидами убил много турок; не министр ли ты из Стамбула, и еще на многие, которые я не запомнил.

— Ваш путь, Ифра, ведет вас к Спандаре. Скажи деревенскому старосте, что я сегодня отправляюсь в Гумри и что я уже послал тот подарок бею Гумри. А в Баадри ты навестишь Али-бея, чтобы дополнить то, что расскажет ему Селек.

— Он тоже едет?

— Да. Где сейчас он?

— Около своей лошади.

— Скажи ему, пусть седлает. Я дам ему еще письмо. Теперь прощай, Ифра. Аллах да защитит тебя и твоего осла. Да не забудешь ты никогда, что ему на хвост полагается камень.

Трое моих спутников уже сидели в полной готовности в комнате англичанина. Халеф едва не обнимал меня от радости, англичанин протянул мне руку с таким радостным лицом, что я не сомневался, что он сильно тревожился обо мне.

— Была опасность, сэр? — спросил он.

— Я уже был в той самой камере, из которой я вызволил Амада эль-Гандура.

— А! Роскошное приключение! Быть пленник! Как долго?

— Две минуты.

— Сам обратно сделаться свободным?

— Сам? Расскажу сейчас вам все.

— Само собой разумеется! Well! Хорошая страна здесь! Очень хорошая! Каждый день приключения!

Я рассказал все ему по-английски и затем добавил:

— Через час нам уезжать.

Лицо англичанина вытянулось в вопросительный знак.

— В Гумри, — пояснил я.

— О, здесь было классно, классно! Интересно!

— Еще вчера вы не говорили, что здесь классно, мистер Линдсей.

— Быть неприятность! Не быть чего делать! Все равно красиво, очень красиво! Романтично! Yes! Как там с Гумри?

— Намного романтичней!

— Well! Тогда едем туда!

Он поднялся, чтобы позаботиться о своей лошади, и теперь у меня осталось время, чтобы рассказать о моих недавних приключениях тем двоим, что остались со мной. Никто не радовался так нашему отъезду, как Мохаммед Эмин, — самым сильным его желанием было увидеть своего сына. Он тоже поспешил готовиться к путешествию. Я отправился в свою комнату писать письмо Али-бею, в котором сообщил ему все в сжатых словах и поблагодарил его за оба письма, оказавших мне неоценимую помощь. Эти письма наряду со своим собственным я передал Селеку, который скоро должен был покинуть Амадию. Он не присоединился к транспорту, а предпочел, как истинный езид, ехать в одиночестве.

Я услышал торопливые шаги двух людей на лестнице: Селим-ага вместе с Мерсиной входили в мою комнату.

— Эфенди, ты всерьез хочешь покинуть Амадию? — спросил он меня.

— Ты ведь был у мутеселлима и все слышал.

— Они уже седлают лошадей! — прорыдала Мерсина, рукой смахивая слезы.

— Куда вы отправляетесь?

— Мы едем в Гумри. Но этого, Селим-ага, не стоит говорить мутеселлиму.

— Но сегодня вы уже туда не попадете.

— Тогда мы переночуем в дороге.

— Господин, — попросила Мерсина, — останься со мною здесь, дома, хотя бы на ночь. Я приготовлю вам мой лучший плов.