— Значит, ты думаешь, он нас любит?

— Несомненно.

— Про тебя по крайней мере я знаю, что ты любимец Пророка. У тебя есть еще немного этого напитка?

— Вот здесь. Пей все!

Я снова разлил вино по стаканам. Глаза мутеселлима заискрились от удовольствия еще ярче, чем прежде.

— Эфенди, чего стоят «ладакия», «джебели» и табак из Шираза по сравнению с этим лекарством! Оно лучше даже, чем изысканнейший аромат кофе. Ты мне дашь рецепт, как его готовить?

— Напомни мне об этом до того, как я уеду из Амадии. Но вот стоит еще вино. Пейте! Мне же нужно спуститься в кухню, чтобы приготовить еще одно лекарство.

Я намеренно очень тихо спустился по лестнице и приоткрыл неслышно кухонную дверь. Так оно и есть! Мерсина стояла возле моей кастрюли и опорожняла очередную маленькую кофейную чашечку себе в рот, черпая уже довольно горячее вино. Каждый раз она от всего сердца причмокивала и снова черпала вино.

— Мерсина, не обожгись!

Она испуганно оглянулась, быстро повернулась и уронила чашку.

— О, сиди, туда забежал паук, и я просто хотела его выловить!

— И съесть?

— Нет, только немножко выпить вина, где был паук.

— Дайте мне маленький горшок вон оттуда, снизу!

— Вот, эмир!

— Наполни его этим напитком!

— Зачем?

— Это для тебя.

— Что это, эмир?

— Это лекарство, выдуманное одним персидским хакимом, чтобы старые становились снова молодыми. Кто выпьет его достаточно много, тому уготовано счастье, а кто выльет в себя остаток, ни на секунду не прерываясь, тому обеспечена вечная жизнь.

Она многоречиво и цветисто поблагодарила меня, и я понес оставшееся вино наверх. Оба «лечащихся» присели рядышком вопреки разнице в рангах и, как казалось, довольно приятно беседовали.

— Знаешь, эфенди, о чем мы спорим? — спросил меня комендант.

— Откуда? Я ведь только что пришел!

— Мы спорим, кому приходится больше всего страдать — ему или мне. Как ты думаешь, кто прав?

— Я вам хочу вот что сказать: кому лекарство принесет наибольшее облегчение, тот больше всего и страдал.

— Твоя мудрость слишком велика, чтобы мы ее поняли. Что у тебя в этом горшке?

— Это ички ичкилерин — напиток напитков, с ним не может сравниться ничто другое.

— Ты принес его нам, чтобы мы его попробовали?

— Если хочешь, я налью тебе немножко.

— Давай!

— И мне тоже, эфенди, — попросил ага.

Они были уже порядочно навеселе. «Гости» пили только горячее вино, без кореньев, поэтому оно быстро пробудило в обоих родственные и дружественные чувства. Они пили из одного стакана, мутеселлим вытер даже один раз бороду аги — в ней запуталось несколько капелек превосходного «лекарства». Не привыкнув к «благородной схватке полных винных кружек», они пьянели на глазах, и речь их становилась все путанее и глупее. Даже меня они включили в свой кружок, хотя я лишь притворялся, что пью. Мутеселлим то и дело обнимал меня, а ага доверительно оплел своей рукой мою шею.

Ага захотел принести еще одну лампу для красного фонаря, с трудом встал на ноги, вытянул руки, его коленки при этом шатались из стороны в сторону, как у человека, впервые надевшего коньки.

— Что это с тобой, ага? — спросил комендант.

— О господин, у меня начинаются судороги в икрах. Думаю, мне лучше опять сесть!

— Садись! Я могу тебе помочь.

— Ты знаешь как?

— Есть очень хорошее средство. Садись!

Ага снова присел. Мутеселлим сел рядом и осведомился с дружеским пренебрежением:

— В какой икре у тебя судороги?

— В правой.

— Ну-ка дай сюда ногу!

Ага протянул ему ногу, и его начальник принялся изо всех сил тянуть и дергать за нее.

— О, мм! Я думаю, что это все же в левой икре!

— Тогда давай ее сюда.

Селим протянул ему другую ногу, и его начальник поневоле принялся делать то же самое с нею. Было смешно наблюдать, как этот высокопоставленный чиновник, привыкший, чтобы ему помогали и прислуживали при любой мелочи, с прямо-таки братской готовностью растирал своему подчиненному ногу. Смешно, но одновременно это трогало.

— Хорошо! Думаю, уже все в порядке! — сказал ага.

— Тогда попробуй встать на ноги!

Селим-ага поднялся, прилагая на этот раз максимум усилий. Он стоял прямо, очень прямо. Но как он шел! Он, наверно, чувствовал себя как едва оперившаяся птица, вылетающая из уютного гнездышка в неизвестно что сулящий океан воздуха.

— Пробегись! — повелел мутеселлим. — Давай я тебя поддержу.

Он хотел, как обычно, выпрямиться, но потерял равновесие и стал заваливаться назад. Но он все-таки сумел себе помочь. Опершись рукой о мое плечо, он встал, расставил для большей устойчивости ноги пошире и воззрился с удивлением на фонарь.

— Эмир, твой фонарь падает!

— Да нет, думаю, он прочно прикреплен.

— Падает, падает. Вот и бумага начинает гореть. Я уже вижу язычки пламени.

— Ничего не вижу.

— Машалла! Я вижу, как он падает и тем не менее остается наверху! Не шатайся так, Селим-ага, иначе ты упадешь!

— Я не шатаюсь, эфенди.

— Ну я же вижу.

— Это ты сам шатаешься, господин!

— Я? Ага, мне становится страшно за тебя. Твои нервы толкают тебя туда-сюда, а желудок опустился у тебя вниз. Ты трясешь руками и покачиваешь головой, как если бы ты хотел плавать. О, Селим-ага, это лекарство было слишком хорошим и слишком крепким для тебя. Оно валит тебя на землю!

— Господин, ты ошибаешься! Все то, о чем ты мне говоришь, происходит с тобой. Я вижу, как твои ноги танцуют, а руки подскакивают, твоя голова крутится во все стороны. Эфенди, ты очень болен. Да ниспошлет тебе Аллах помощь, чтобы ты не погиб окончательно.

Этого мутеселлим не вытерпел. Он погрозил кулаком:

— Селим-ага, попридержи язык! Кто еще скажет, что я не в порядке, того я велю сечь или брошу в тюрьму! Валлахи! Разве я не сунул ключ себе за пояс? — Он коснулся пояса и нашел ключ. — Собирайся и проводи меня! Я сейчас проверю тюрьму. Эмир, твое лекарство и в самом деле райское молоко, но оно перевернуло твой желудок, ты все время нагибаешь голову вниз. Ты позволишь нам уйти?

— Если ты хочешь посетить заключенного, я не смею препятствовать тебе в исполнении долга.

— Тогда мы пойдем. Спасибо тебе за все, что ты нам дал попробовать сегодня вечером. Когда ты снова будешь готовить лекарство?

— Как только ты этого пожелаешь.

— Горячее еще лучше, чем холодное, но оно пронизывает человека до костного мозга и сжимает ему кости. Аллах да защитит тебя и даст тебе спокойствия в жизни!

Он подошел к аге и взял его за руку. Они пошли, я следовал за ними. Около лестницы они остановились.

— Селим-ага, сначала спускаешься ты!

— Господин, это больше подобает тебе!

— Я не гордый, ты же это знаешь.

Ага крайне осторожно сходил по ступенькам, стараясь не упасть. Мутеселлим следовал за ним. Но у него совсем ничего не получалось, тем более что лестница была ему незнакома.

— Эфенди, ты еще здесь? — спросил он.

— Да.

— Ты знаешь, что есть обычай провожать гостей прямо до дверей?

— Знаю.

— А ты меня не провожаешь!

— Тогда позволь мне это сделать.

Я взял его за плечи и поддержал. Теперь дело шло гораздо оптимистичнее. Внизу, подле двери, он остановился, чтобы немножко отдышаться.

— Эмир, этот макредж твой заключенный, — сказал он.

— Если на дело посмотреть по справедливости, то да.

— Тогда ты и должен удостовериться, не сбежал ли он!

— Хорошо, я пойду с вами.

— Тогда дай мне свою руку!

— У тебя ведь две руки, эфенди, — сказал ага, — дай мне вторую.

Оба грузно, как мешки, повисли на мне, хоть их состояние и позволяло им в некоторой степени еще контролировать ситуацию. Их походка не отличалась твердостью; несмотря на это, мы продвигались достаточно быстро. Переулки были темны и безлюдны. На нашем пути мы не встретили ни одного человека.

— Твои арнауты испугаются, если я приду, — сказал мутеселлим аге.