Могольоны, не прекословя, послушались своего вождя. Когда мы послали к ним нескольких нихоров, они мало-помалу отдали им все свои ружья, стрелы, копья, ножи и томагавки. Оружие было снесено на середину плато и сложено в кучу, а затем по моему приказу это место взяли под охрану не менее двадцати вооруженных до зубов нихоров. Оба старейшины вернулись к своему вождю и сели рядом с ним — мы уступили им место. Мы приставили к ним двух часовых, которым полагалось следить за тем, чтобы путы на вожде не ослаблялись, но находились те часовые на таком расстоянии, что не могли ничего расслышать и тем более понять.

Вождь нихоров отвел меня к Францу Фогелю, находившемуся за скалами. Виннету со мной не пошел, он остался на плато, чтобы надзирать за происходившим. Никто так не подходил для этого более, чем он.

Через скалистую гряду не пролегало троп. Нам приходилось карабкаться с камня на камень, и каждый шаг причинял мне боль. Я подумал, что падение с лошади еще долго будет давать знать о себе.

По ту сторону гряды, к подножию которой спускался лес, раскинулось что-то вроде прерии, где можно было встретить густую траву. Там, как я предполагал, протекала вода. Лошади нихоров паслись под присмотром нескольких молодых воинов. К вбитому в землю колышку был привязан пленник, лежавший на земле, — Томас Мелтон, а рядом с ним сидел Франц Фогель, скрипач, лучший и надежнейший из охранников, которому можно было доверить прожженного мошенника. Франц, увидев нас, вскочил и поспешил ко мне навстречу, крича по-немецки:

— Наконец я вижу вас! Сколько страха я натерпелся! Вы могли попасть в большую беду!

— В таком случае я был бы, по-моему, освобожден от своего слова. Но ничего подобного, к счастью, не случилось.

— К моей огромной радости! Вы мне все расскажете, да! Некоторое время назад я слышал по ту сторону скал выстрелы; потом все опять стихло. Это было жутко. Сражение с врагом, который располагал несколькими сотнями воинов, должно было, пожалуй, длиться все-таки немного дольше!

— Нет, если к нему хорошо подготовиться, — а здесь так и было, — то нет. Пока что у нас перемирие.

— Надолго?

— Еще на четыре часа. Впрочем, я могу сообщить вам несколько чрезвычайно радостных известий.

— Каких, каких? Говорите же!

— Давайте сначала сядем! Как устоять, если под ногами расстелен такой чудесный мягкий ковер из травы!

— Да, усядемся! Но теперь рассказывайте! Что за сюрпризы, о которых вы говорите?

Когда мы сели, я ответил:

— Сначала о двух, хотя их несколько. Вам нанесет визит некий господин, которого вы надеялись разыскать.

— Неужели Мерфи, адвокат из Нового Орлеана?

— Он самый.

— Чего он хочет от меня?

— Это он сам вам скажет. Впрочем, его поездка была совершенно бесполезна. Но будет у вас и еще один визитер.

— Вместе с этим Мерфи?

— Да.

— Кто же?

— Ваша сестра.

— Вот так чудеса! Они оба здесь! Для этого надобно мужество!

— Мужество? Скажем лучше — легкомыслие или, выражаясь мягче, полное неведение о тех тяготах и бедах, которые им придется здесь пережить. Я предупреждал о них вашу сестру тогда, в Альбукерке, когда она, как вы помните, высказала намерение сопровождать нас.

— Вы правы, правы! Но раз уж она здесь, не хочется ее упрекать. Как же она встретилась с адвокатом и разыскала нас?

Я рассказал ему то, что он хотел знать. Он обнял меня.

— Сдерживайтесь, мой друг! — охладил я его. — Если вы сейчас израсходуете весь свой восторг, у вас не хватит радости на другой сюрприз, ожидающий вас.

— Вовсе нет! Что бы там ни было, разве это сможет обрадовать меня так же, как известие, что освободили мою сестру из рук могольонов?

— Ого! Не нужно слишком много клясться! Второй сюрприз потрясет вас гораздо сильнее, чем первый.

— В самом деле? Тогда выкладывайте!

— Выкладывайте? Вы полагаете, что я эту вещицу ношу в кармане?

— Нет. Это я так, к слову.

— Но сюрприз действительно лежит у меня в кармане.

— Тогда, пожалуйста, покажите его!

— Вот! — произнес я, доставая портмоне Джона Мелтона.

— Бумажник? — разочарованно протянул он.

Он взял его в руки и осмотрел со всех сторон.

— Откройте же, — настаивал я.

Я наслаждался, наблюдая за менявшимся выражением его лица. Его глаза расширились, стоило ему прочесть надпись на первом кожаном конверте и затем, вскрыв его, взглянуть на ценные бумаги. Он вскрывал один конверт за другим; его глаза становились все больше и больше; он подпрыгнул и остановился передо мной; его руки дрожали, а губы подергивались, но говорить он не мог. Мне стало чуть ли не страшно за него, ведь радость иногда может и повредить человеку, даже убить его; в этот момент он внезапно бросил бумажник в траву, сам повалился наземь, уткнул в ладони лицо и громко зарыдал, пожалуй, даже чересчур громко, и долго.

Я не стал ничего говорить, а сложил выпавшие конверты в отделения бумажника, закрыл его и положил рядом с Францем. Потом я подождал, пока его плач не перешел в постепенно стихающее всхлипывание, затем прекратился. Он еще несколько минут пролежал в молчании, потом встал, вновь взял бумажник в руки и спросил, все еще со слезами на глазах:

— Это… это… это бумажник Джонатана Мелтона?

— Да, — ответил я и коротко рассказал обо всем, что случилось.

— И это действительно имущество старого Хантера? — спросил он.

— Я могу поклясться, что это так.

— И принадлежит мне, или, скорее, моей семье?

— Конечно!

— Значит, я могу спрятать его в карман?

— Нет, потому что мне хотелось бы передать его вам на глазах у тех, кого это взбесит.

— Хорошо, вы правы. Вот вам бумажник. Извините. Мой вопрос о том, что могу ли я спрятать его в карман, наверное, задел ваше самолюбие.

— Ни в малейшей степени. Я оставлю его у себя всего лишь на короткое время, потом вы снова получите его. Что вы с ним сделаете впоследствии, мне не безразлично, но я…

— Почему не безразлично? — прервал он меня. — Говорите же! Будьте откровенны!

— С удовольствием! Вы знаете, чего мне стоило заполучить наконец эти деньги, или, скорее, вы еще не знаете, по крайней мере знаете еще не все. Теперь они у нас. Но мы находимся на Диком Западе, а вы неопытны. Вы полагаете, что ваш карман — самое подходящее, самое безопасное место для этих миллионов?

Тут он вскрикнул:

— Нет, нет! Не надо мне денег, пока не надо! Оставьте их у себя! У вас они сохранятся лучше, чем у меня, гораздо лучше. Я бы, наверное, вообще не довез их до дома.

— Ваша сестра тоже должна распоряжаться ими. Следовательно, мы спросим ее, что она намерена с ними делать, как только она окажется здесь. А теперь я хочу вам еще раз, в подробностях, рассказать то, на что лишь намекал, а именно о том, что случилось с того мгновения, когда мы ускакали с вождем нихоров.

Внезапно заполучить в руки несколько миллионов — это не каждому дано выдержать, и для его нервов мой рассказ сыграл роль успокаивающего средства.

Я описывал события как можно обстоятельнее, и, к моему удовлетворению, он с неподдельным интересом вслушивался даже в мельчайшие подробности. Я умолк, лишь доведя свой рассказ до минуты, переживаемой нами. Тут он глубоко-глубоко вздохнул и произнес:

— Вы пронесли бумажник сквозь такие передряги, с таким риском для жизни! Вы должны разделить его содержимое со мной!

— Ого! Смелое заявление. Разве вы единственный наследник?

— Увы, нет! Но я все-таки сделаю так, как захотел! По крайней мере вы получите столько же, сколько и любой другой наследник!

— Не надо, поймите, это меня унижает. Если вам хочется сделать что-либо хорошее для людей, подумайте о своей бедной родной деревушке и ее обитателях, для которых тысяча марок — целое состояние! Теперь я хочу еще раз взглянуть на старого Мелтона. Как он вел себя с тех пор, как оказался у нихоров?

— Он ни разу ни с кем не заговорил.

— Даже с вами?

— Нет, хоть я всегда находился подле него. Но во сне он стонет, кряхтит и бормочет что-то себе под нос, словно его мучают сильные боли. Это ведь говорит нечистая совесть?