— Что именно?

— Пленного и наших лошадей. А кроме этого, часть наследства, но потребуют, чтобы мы удалились и ничего не предпринимали против обоих Мелтонов. Мой брат не верит тому, что я сказал? Очень скоро станет ясно, что я не ошибся. Нам не придется долго ждать появления краснокожего.

— Краснокожего? — удивился Эмери.

— Да. Сами Мелтоны побоятся прийти, а свой ответ передадут через юма. Есть еще один человек, который, как они думают, повлияет на нас, это белая скво, вероятно, они думают, что, очарованные ее прекрасным лицом, мы легче поддадимся на обман.

Я не раз убеждался в замечательных свойствах интуиции Виннету, доверял ей и на этот раз, но в мыслях у меня было другое. Казалось, мой друг угадывал мои мысли, но он ничего не говорил, хотя глаза его как будто соглашались с тем, что я хотел сказать. На лице его сияла улыбка, появлявшаяся всегда, когда он был уверен в успехе.

Мы прождали, пожалуй, больше часа. Теперь все мы расположились так, чтобы видеть все происходящее в ущелье. И вскоре вдалеке замаячил индеец, с которым мы недавно беседовали.

— Виннету, а где же белая женщина? — спросил Эмери.

— Еще не время появиться ей, — спокойно ответил тот.

— С их стороны было бы, по крайней мере, странно посылать в качестве посредника женщину. Этого не может быть!

— Мой брат, иногда реальностью становится то, что недавно казалось невероятным. Послушаем, что скажет нам этот человек.

Юма медленно приблизился и, сев так, чтобы чувствовать себя вне опасности, ждал, пока мы с ним заговорим. Мы не представляли, с чего начать разговор. Эмери, сгоравший от нетерпения, казалось, уже набрал воздуха для первых слов, но взглядом я попросил его молчать. Юма был вынужден первым взять слово.

— Я передал твое предложение, — процедил он сквозь зубы.

Очевидно, он полагал, что это признание вызовет встречные вопросы, но мы молчали. Индеец продолжил:

— Я все рассказал двум бледнолицым, которые живут у белой скво.

— А воинам юма? — вырвалось у англичанина.

— Им тоже, они все слышали. Отец того бледнолицего, который живет с белой скво, послал меня к вам с ответом.

— И как он звучит?

— Белая скво хочет встретиться с вами для разговора.

На лице Виннету появилась едва заметная усмешка, но англичанин был вне себя от гнева:

— Белая скво? Ты считаешь, мы из тех, кто ведет переговоры с женщинами?

— Человек, пославший меня, имел в виду, что с ней вам будет приятнее беседовать, чем с кем-либо еще.

— Почему он не пришел сам?

— У него нет для этого времени.

— Он мог бы послать своего сына.

— И он не может прийти. Они оба опасаются, что назад вы их не выпустите.

— Правильно делают! Для этого есть основания, — суровым тоном сказал Эмери.

Виннету размышлял: «Если посредник придет к нам, мы не будем его удерживать, когда тот захочет вернуться, — кому он здесь нужен? Вождю апачей не пристало вести переговоры с женщиной. Воинам юма и без того должно быть ясно, что мы хотим жить в мире с ними. Надо сказать ему, что женщина может приходить».

Так и сделали. Индеец отправился назад, а мы с нетерпением стали ждать прибытия представительницы прекрасного пола, которой после всего случившегося вдруг пришла в голову мысль поговорить с нами.

— Ну, — обратился апач к Эмери, — теперь мой брат убедился, что нет ничего невозможного и ничего нельзя утверждать заранее?

— Это исключительный случай. Как эта дама до нас доберется, для меня непостижимо. Любопытно, что за новость хочет она нам сообщить?

— Этого я не знаю. Но Виннету никогда не поверит ее словам. Мой брат сам будет с ней беседовать.

— О! Я опасаюсь, что могу показаться ей грубым и все этим испортить. Шеттерхэнд, не хочешь ли ты взять на себя эту миссию?

— Хотя это и не доставит мне удовольствия, но, вижу, придется взять это на себя, раз дело принимает такой оборот. Кроме того, для меня очень важно то, что вы мне доверяете, и я не обману вашего доверия.

Наше устное послание, видно, произвело большое впечатление в пуэбло, потому что очень скоро на дне ущелья показалась процессия. К нам направлялась женщина в сопровождении юной индианки, несшей за ней легкое кресло, сплетенное из тростника и камыша. Она выглядела слишком холеной для таких диких мест, что тянутся вдоль границы между Нью-Мексико и Аризоной. Приблизившись с победоносной улыбкой на лице, дама приветливо кивнула нам и, приказав индианке поставить кресло, села в него и произнесла:

— Я рада снова видеть вас, сеньор. Надеюсь, долгая прогулка не утомила вас и ваше доброе настроение не изменит темы нашего разговора.

Мы не поднялись ей навстречу. Но я старался держаться сухо, давая ей сразу понять, что на эти свои женские штучки она нас не подловит.

— Не надо громких слов! — сказал я. — Давайте не отступать от предмета, ради которого мы здесь встретились. Итак, вы проживаете в пуэбло с так называемым Малышом Хантером и его отцом?

— Да.

— В Новом Орлеане вы еще не знали, что этот человек его отец. Когда вам стало это известно?

— Уже здесь, как только он приехал.

— Вероятно, теперь вам известно и настоящее имя вашего жениха?

Она помолчала, но прежде, чем я повторил свой вопрос, спросила:

— Я обязана вам отвечать?

— Ну почему же? Вы можете молчать, если желаете, но мы быстрее договоримся, если вы скажете правду. Обещаю, что вам не придется стыдиться этого в будущем.

Несколько секунд она хранила непроницаемое выражение лица, потом, усмехнувшись, произнесла:

— Вы сказали, что мне нечего бояться и стыдиться: опасности нет. Следовательно, я могу открыть вам имя своего жениха.

— Его зовут Джонатан Мелтон, а его отца — Томас Мелтон, не так ли?

— Совершенно верно.

— А его дядя носит имя…

— Гарри Мелтон.

— Знаете ли вы, где в настоящее время находится Гарри Мелтон?

— Вам это известно лучше, чем кому-либо другому! Ведь это вы его задушили.

— Откуда вам об этом стало известно?

— Мне сказал об этом его брат. И еще он сказал, что от таких бандитов, как вы, можно всего ожидать, даже убийства с целью грабежа.

— О! Неужели, по-вашему, мы похожи на насильников?

— Конечно, у меня есть для этого веские основания. Разве однажды вы едва не стеганули меня плетью?

— Буду с вами откровенен: я и сейчас с трудом сдерживаюсь, чтобы не дать выхода своей ярости. Но не будем о наших эмоциях. Лучше говорить только о деле. Итак, если вам известно имя вашего жениха, то вам должно быть понятно, почему я здесь нахожусь?

— Да. Он все мне рассказал.

— И вас это не смущает? Отдаете ли вы себе отчет в том, что он вор?

— Вор? Разве? Можете, если хотите, называть это так, но все дело в том, что подходящее одному не подходит другому. Джонатан… Мне и в голову не приходило уличать его.

— Я понимаю вас. Вы разорены. Вам сейчас принадлежат только камни и глина, которые вы претенциозно именуете замком и которые может отспорить у вас любой индеец. И вам очень хочется, чтобы ваш Джонатан вступил во владение огромным наследством, которое вы потом приберете к рукам. Я прав?

— Зачем мне вас обманывать? С какой стати?

— А вы не подумали о том, что таким образом становитесь соучастницей преступления?

— Но что такое вина, сеньор? По-моему, это то, что отягощает совесть. А мне сейчас легко и хорошо.

— Легко и хорошо, говорите? Ну ладно: поскольку вы со мной так откровенны, я тоже открою свои карты. Я пришел сюда, чтобы поймать вашего Джонатана.

— Это нам известно, — со смехом ответила она.

— Если вы признаете себя его соучастницей, у меня появляется право и, добавлю, желание задержать также и вас.

Она изменилась в лице и быстро произнесла:

— Сеньор, я — парламентер. Неужели вы посмеете взять меня в плен?

— Это в моей власти!

— Неправда, это противоречит международному праву!

— Да при чем тут международное право? Речь идет об уголовном преступлении. Скажите, я вам обещал, что вы вернетесь в пуэбло?