Что ж, подумал я, по крайней мере Франц не трус, и это уже немало, но ничего не сказал, только кивнул, мол, к сведению принял.
Марта тоже стала просить нас взять Франца. Только на этот раз она обращалась уже не ко мне, а к Эмери. Женская интуиция ее не подвела: такой джентльмен, как Эмери, конечно, не мог устоять перед дамой и тут же стал ее союзником.
— У тебя есть какие-то серьезные основания для того, чтобы отказать Францу в его просьбе? — спросил он.
— Нет, но поговори об этом с Виннету, ты же знаешь, такие вещи я без него не решаю.
— Готов ли мой юный брат скакать без отдыха несколько дней в седле? — спросил Франца Виннету.
— Да, — ответил тот.
— В таком случае он может пойти и купить себе лошадь, седло, подпругу и ружье с патронами.
Франц был счастлив. И не переставая улыбаться, обратился ко мне:
— Лавка, где есть все, что перечислил вождь, еще работает. Вы поможете мне?
— С удовольствием, — ответил я.
— А Юдит будет в замке? — спросила вдруг Марта.
— Очевидно.
— Тогда купите, пожалуйста, и для меня лошадь.
— Господи, что вы такое выдумали? — начал сердиться я. — Юдит едет туда в экипаже, а не в седле. Для женщины несколько дней пути верхом — тяжелейшее испытание. Я категорически против.
Марта вновь умоляюще посмотрела на своего покровителя, но Эмери дипломатично промолчал, дав ей понять, что решающее слово тут скажет Виннету. Он, как и я, знал, что Виннету, с его манерой быть абсолютно непреклонным, когда речь шла о чем-то бесполезном, сумеет ответить девушке, не обидев ее.
Так оно и вышло. Атака Марты на нас разбилась о невозмутимость вождя апачей.
Лавка, о которой говорил Франц, оказалась все-таки закрытий, и мы с ним просто пошли по домам хозяев, которые могли продать нам все необходимое. За то, что мы беспокоили их так поздно, пришлось платить отдельно. Особенно долго искали мы лошадь. С десяток их пересмотрели, пока не нашли действительно стоящую. Франц заплатил за нее не торгуясь.
На рассвете мы выехали. Пока Франц постепенно осваивался с ролью наездника, мы вынуждены были ехать очень медленно.
К вечеру второго дня пути мы достигли Акомы, где Мелтоны наверняка останавливались.
Под пуэбло обычно понимают старые городки[750], основанные первыми оседлыми индейскими поселенцами из племен хопи, зуни, керес, тано в этих местах. Слово «пуэбло» — испанское, означает оно «народ», так, скопом, окрестили испанцы индейцев юго-запада Северной Америки, а заодно и их поселки. В Нью-Мексико их около двадцати, и самые значительные из них — Таос, Лагуна, Ислета и Акома. Эти городки издали похожи на крепости или укрепленные замки феодалов. При ближайшем рассмотрении архитектура их кажется еще более своеобразной, а все дело в том, что строились они так, чтобы дома защищали друг друга. Они стоят как бы на террасах, одни над другими.
Место для города выбиралось, как правило, в промежутке между двумя высокими скалами, в это пространство свозились каменные плиты, которые крепились между собой при помощи глины. Таким образом выстраивалась каменная ограда высотой примерно с одноэтажный дом. Кое-где в ограде пробивались двери и отверстия для окон. Пространство внутри членилось на отдельные прямоугольные секторы также при помощи камней и глины. Сверху накладывались опять-таки плиты, покрываемые толстым слоем глины. Потом возводился второй этаж, третий, четвертый, обычно было не больше шести этажей. Они соединялись между собой дырами-люками. Перемещаться с одного этажа в другой можно было по приставным лестницам, и это делало пуэбло почти неприступными для врагов. Это что касается образцов, созданных, так сказать, в классических традициях пуэбло, но не всегда эти традиции поддерживались неукоснительно, и тогда пуэбло представляли из себя попросту хаотичное нагромождение серых каменных прямоугольников.
Жителей этих странных городков никоим образом нельзя сравнивать с индейцами прерий. Они, хотя и считаются потомками ацтеков, отличаются довольно слабой сообразительностью, отнюдь не воинственны и вообще люди добродушные и флегматичные. Многие из них приняли католичество и в то же время сохранили верность языческим обрядам, возносят молитвы и Христу, и Маниту. Однако есть тут один нюанс: христианскую религию при индейцах пуэбло можно критиковать безбоязненно, чего никак нельзя сказать про их языческие верования.
Индейцы пуэбло занимаются как земледелием, так и животноводством, иногда ремеслом, а чаще всем понемногу, и ничему не отдают себя всецело. Обычно небольшие участки пашни располагаются в непосредственной близости от поселений и возделываются крайне примитивными инструментами. Все новое они принимают в штыки и предпочитают лучше голодать в годы неурожая, чем использовать удобрения. Животноводство в применении к ним — тоже термин весьма условный. В пуэбло можно встретить иногда тощих куриц, немногочисленных свиней, но зато здесь обитает множество собак. Собаки носятся туда-сюда повсюду, но зато свиньи… сидят на цепи.
Хотя среди индейцев пуэбло не так уж мало ремесленников, занимающихся в основном плетением всевозможных корзин и гончарным делом, чувство прекрасного не свойственно им ни в малейшей степени — все их изделия примитивны и грубы. Дети играют глиняными фигурками местного изготовления. У этих фигурок есть еще одно, скрытое от постороннего глаза назначение: они, как правило, олицетворяют индейских божеств. В дни празднеств их собирают в специальном помещении, называемом «эстуфа»[751]. Оно очень небольшое, и входить туда непосвященным не рекомендуется — можно нарваться на крупные неприятности.
Вечерело, когда мы подъехали к Акоме, но праздношатающихся было достаточно. Мы сразу же поинтересовались, где живет губернатор (так, на испанский манер, называют в пуэбло обыкновенных сельских старост), но на нашу просьбу жители Акомы реагировали довольно странно: уставились на нас, молча и явно недружелюбно. Удивило нас и то, что никто из них не предложил напоить наших лошадей, что в толпе не было ни одной женщины. Обычно индейцы первые предлагают позаботиться о лошадях, не спрашивая об оплате. Разумеется, мы всегда платим за это, но они ничего не предлагали… Мы привязали лошадей уздечками к выступу в скале и отправились на поиски воды под суровыми взглядами пуэбло.
На пути нам попался небольшой садик, в котором рос какой-то чахлый куст, несколько цветов, из земли в одном месте торчали листья редиски. Эмери вдруг почему-то пришло в голову, что он не нанесет садику большого урона, если съест редиску, она все равно тут единственная, и он выдернул красный шарик из земли за листья. В тот же момент на него буквально кинулся парень из толпы. Пришлось мне их разнять, а редиска перешла к парню. Он страшно растрогался, от избытка чувств сорвал цветок и отдал его мне — как оказалось, эта единственная редиска предназначалась для его больного отца, и только тут я заметил, что это вовсе и не парень, а девушка, только в брюках и с коротко остриженными волосами, видимо, все здешние женщины так выглядели — вот почему нам поначалу показалось, что толпа состояла из одних мужчин. Мне очень захотелось сделать ответный подарок. Я вспомнил, что в сумке у меня есть серебряный футляр от давно потерянного перочинного ножа. Я достал его, несколько раз открыл и закрыл, чтобы девушка поняла, как с ним обращаться, и протянул ей со словами:
— Это тебе за цветок, прекрасная незнакомка!
Она только с изумлением смотрела на меня, руки за подарком не протягивала. Тогда я сказал:
— Твой цветок гораздо дороже этой вещички.
— Благодарю тебя, — ответила она на этот раз. — Ты очень хороший. Я это сразу поняла.
Она взяла футлярчик, потом быстро поцеловала мою руку и, радостная, помчалась к своему дому, то есть к тому месту в стене, где стояла лестница, по которой можно было в него подняться.
Как мало нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым, подумал я. Порой одно-единственное слово друга бывает дороже любых наград. Очень скоро жизнь предоставила мне возможность еще раз в этом убедиться, но, кажется, я забегаю вперед…
