История государства чжурчжэней повторяет историю государства киданей, но чжурчжэни были менее китаизированы, поэтому сохранили свой «воинственный дух». Это проявилось, по мнению М. Н. Суровцова, даже в поступках их последних правителей: изнеженный, испорченный китайским влиянием киданьский император Тянь-цзо бежал из осажденного города, а чжурчжэньский Ай-цзун предпочел самосожжение (л. 77). Думается, что перед нами не простое подражание западной или восточной историко-философской традиции, а попытка разобраться в ситуации самостоятельно.
Автор «Цидань го чжи» Е Лунли гибель киданьской династии объяснял вмешательством Неба и развитием государства, подобно любому биологическому организму. В соответствии с давней китайской исторической традицией, он отмечает: «Как говорит предыдущая история, если гибнет одна деспотическая династия, на смену ей обязательно приходит другая, поэтому Агуда, живший при императору Тянь-цзо, — это тот же Абаоцзи, живший при Поздней династии Тан. Когда кончается момент наивысшего подъема, в реке Цзин начинают течь грязные воды, а в это время такими же грязными становятся дела людей... Наблюдая за неразумным правителем, можно сказать, что о нем болит сердце, но разве его существование, гибель и замена другим не зависят от воли Неба?»[156]. М. Н. Суровцов же в первую очередь выделил влияние китайской культуры и, как следствие, утрату киданями их самобытности, разрыв связи между народом и правительством (л. 77). Под отсутствием связи между народом и правительством он подразумевает возникшее глубокое противоречие между китаизированной аристократической киданьской верхушкой и верными народным обычаям племенными массами.
История киданей рассматривается М. Н. Суровцовым в неразрывной связи с историей дальневосточного региона в целом и Китая в частности. Это было обусловлено не только его общеисторическими воззрениями, но и тем, что в данном случае он основательно зависел от основного источника — «Ляо ши», а составителей хроники интересовали именно взаимоотношения Китая и киданей. Китай для М. Н. Суровцова не только «колыбель европейских народов, откуда они вынесли основные формы миросозерцания» и некоторые великие изобретения (книгопечатание, бумага, компас), но и мощный очаг цивилизации, под влиянием которого находились соседние государства, многочисленные кочевые роды и племена. Это не менее мощный очаг, чем западноевропейский, ведь и «на пресловутом Востоке могут родиться и действовать такие же люди, как и на Западе» (л. 17). И здесь развивается «городская жизнь», которая порождает порок. Поэтому, хотя миросозерцание китайцев и «нехитрое», но сами они «не совсем безупречные». Чем цивилизованнее государство и образованнее общество, тем оно порочнее, но и долговечнее, ведь они не стремятся к «бессмысленному» копированию чуждых элементов культуры (л. 6). Кидани же, по его мнению, понимали «различие начал, на которых основывали свой быт две национальности», и стремились отделить себя, устраняя, таким образом, диссонанс, ведущий всегда к «печальным результатам» (л. 75 об.).
Порочной оседлой цивилизации М. Н. Суровцов противопоставляет «первобытные нравы» кочевников, которые «чисты и безыскусственны». Отчасти он противоречит себе, тоже стремясь к «благоустроенной, гражданской жизни» (л. 64). Вслед за Монтескье, М. Н. Суровцов заявляет, что «восточные деспоты вообще избегают раздражать народ» (л. 64 об.), поэтому, вероятно, Восток не знает революционных потрясений. Он не раз высказывает мысль: кочевые народы не только не уступают в чем-либо земледельческим, но и в определенном смысле выше их. Воинственность кочевников противостоит «китайской трусости» и «китайской гражданственности», культура их не примитивна, а своеобразна, и воинственность — один из ее элементов. Эти культуры не просто сосуществуют, они противостоят друг другу.
Кочевникам М. Н. Суровцев явно симпатизирует, а история Китая его интересует лишь как дополнение к истории киданей. Рассматривая доимперский период истории киданей, он особое внимание уделил методам китайских правителей по «привлечению Среднеазиатцев в сети своей обстановки». Насильственные методы, например, «бумажное разделение на округа (по образцу Китая) и введение на землях кочевников китайской администрации, не приводили к желательным результатам», а «подарки и посулы», торговля, приемы при дворе, поселение среди китайского населения почти всегда оправдывали себя. Оседлый образ жизни и «другие роды деятельности» кидани заимствовали от Китая. М. Н. Суровцову неплохо удалось показать конфликт двух миров и в период существования империи Ляо. В целом, по его мнению, китайское влияние на киданей носило разрушительный характер. Хотя слияние китайского и национального элементов, с точки зрения отдельных киданьских правителей, позволили ослабить влияние первого «и таким образом парализовать его мощное, усыпляющее влияние на дух первенствующей нации» (л. 75), кидани постепенно утратили национальные особенности культуры, что и было «причиной их скорого исчезновения с политического, а затем и с физического горизонтов» (л. 21).
С точки зрения М. Н. Суровцова, кочевники внесли немалый вклад в развитие всего человечества и предложили свой вариант развития, в частности, свой вариант государственности, который планомерно уничтожался китайцами. Кстати, пожалуй, именно М. Н. Суровцов впервые употребил в литературе особый термин — «кочевая империя», который стал так популярен на исходе XX века (л. 32, 32 об.). Как синоним он употреблял выражение «инородческие империи» (л. 45 об.).
Свой вывод о глубоком отличии мировоззрения кочевников и оседлых китайцев М. Н. Суровцов проводит с помощью обзора жизни и деятельности отдельных высокопоставленных женщин киданьской империи. С его точки зрения, женщина — «импульс общественной артерии» (л. 100), по ее положению можно судить о характере общества. Если сначала женщины (например, императрица Шулюй) могли основательно влиять на политические события, то по мере усиления китайского элемента положение женщин при дворе ухудшилось. Их дрязги и интриги начали отрицательно сказываться на общем состоянии дел в государстве. Именно в разделе о положении женщин М. Н. Суровцов изложил свою концепцию истории киданей, привел свою периодизацию истории Ляо по императрицам династии: первый период — Шулюй-Жуй-чжи; второй период — Жуй-чжи-Цинь Ай; третий период — Цинь Ай-Вень-фэй.
История киданей и их восточного государства находит достаточно полное и подробное изложение в работе М. Н. Суровцова. Первая проблема, которую он затрагивает, была проблема их происхождения. В это время было очень популярно мнение французского ученого А. Ремюза о тунгусском происхождении киданей. М. Н. Суровцов, как уже указывалось, считал киданей предками маньчжуров. В этом отношении он, на наш взгляд, совершенно безосновательно сделал шаг назад по сравнению с работами Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева. Свою точку зрения никакими доказательствами он не подкрепил. Современная синология считает киданей, по крайней мере, «монголо-язычными».
Проблемы происхождения киданей и их расселения в общем виде представлены М. Н. Суровцовым во введении. Родословную киданей он выводит, вслед за составителями «Ляо ши», из дунху через сяньбийцев: кидани — это «первые исторические выходцы с Юго-Восточной окраины Сяньбийских гор, жившие политически 200 с лишком лет у Великой Китайской стены и порабощенные, под конец, другими выходцами из глубины Маньчжурии — чжурчжэнями» (л. 3). О начале самостоятельной истории киданей М. Н. Суровцов пишет на основе «Ляо ши»: «Когда же Мужун Хуан разбил Сяньбийский союз (т.е. поколение), то он распался, а остальные части его получили разные наименования, между которыми встречались записанные историей: 1) Юй-вэнь, 2) Кумоси, 3) Ци-дань (Кидань). При Юань-Вэйской династии (Тобаской, 386-550) мы встречаем более обильные известия о киданях, уже окончательно отделившихся от Кумоси и живущих отдельно, своими собственными силами. Киданьское государство, говорится в истории, находится на востоке от Кумохи (Хисцев). Они были различны с ними по роду (цзу), но одинаковы по происхождению (лэй)...» (л. 4). Он не вникает глубоко в эту сложную проблему. Свидетельством некоторой его растерянности служат слова о том, что «китайские историки как-то глухо, неясно выражают оба этих народца» (т.е. киданей и кумоси) (л. 4). Тем не менее, в целом М. Н. Суровцов достаточно подробно осветил додинастийный период истории киданей. Он остался верен себе, уделив наибольшее внимание «внутренней жизни» этих племен. Описывая события VI в., он рассказал об их разделении сначала на 10, а потом на 8 «аймаков» (кочевий). Появляющихся в это же время да-жэней (букв. «большие люди») М. Н. Суровцов характеризовал как сеймовых начальников, т.е. отметил социальные изменения в киданьском обществе, связанные со значительной эрозией родового строя. Вместо «старшин» народными собраниями киданей стали «заведовать» «богатые» и «могущественные» да-жэни. Изменился и характер отношений между да-жэнями и остальной массой киданей, т.е. шли процессы разложения прежней социальной структуры и складывания характерной для феодального общества «вертикальной» монархической структуры. Таким образом, М. Н. Суровцова можно считать первым в отечественной науке исследователем, попытавшимся осветить и понять «темные века» киданьской истории. Политическую историю государства Ляо М. Н. Суровцов разделил на три периода:
