— Представляется мне, брат, что не вся слава принадлежит сегодня легкой пехоте, как говорил Гонсалу Ваш!

И поскольку людей было уже много, приказал Инфант Дону Энрики по просьбе своего брата, чтобы все распределились по своим частям [города], ss. [scilicet, «а именно»], граф Дон Афонсу [Барселуш] по одной улице, и его [Инфанта Дона Энрики] знамя с частью тех людей — по другой, и Мартин Афонсу ди Мелу — по иной. И сказал Инфант Дуарти, что будет добро, коли они оба пойдут вдоль той стены на захват всех высот (altezas), кои смогут отыскать, дабы у мавров не было времени, чтобы занять их первыми для укрытия.

И, следуя таким образом, поскольку солнце было весьма жарко, а берег тот — труден для подъема, снял Инфант Дуарти часть своего вооружения, поскольку ощутил что было избыточным трудом нести его на себе, видя, что мавры были уже на пути к тому, чтобы оставить город. Однако Инфант Дон Энрики, поскольку шел все еще полностью вооруженным, не мог поспевать за ним, по каковой причине его брат выжидал дважды, до тех пор пока ему [Инфанту Дону Энрики] не оказалось необходимо снять большую часть своего вооружения, таким образом, что он остался ни с чем более, кроме как с одною лишь кольчугой.

Однако поскольку [ранее] мы говорили о суждениях, кои эшкудейру [высшие дворяне] Инфанта Дона Энрики высказали своему сеньору, когда он шел от Бараньего мыса, и об ответе, что он им дал, к вашему удовольствию будет узнать об исходе, что обрели они во исправление сказанного ими.

И было так, что когда они узрели Инфанта в шлюпке, вспомнив о том, что он сказал им, то весьма умножили свою поспешность; и, учитывая, что все не могли поместиться на сходнях, они пожелали уподобиться Инфанту, поместившись в одну шлюпку, и столько их оказалось там вместе, что она не смогла их выдержать, и затонула с ними. Однако угодно было Богу, чтобы вода там оказалась высотою с боевое копье, они же были все таким образом [тяжело] вооружены, и ни один из них не погиб.

И вышло еще чудо гораздо большее, поскольку у Дуарти Перейры, что был одним из тех [эшкудейру], выпал принадлежавший Инфанту нож, что находился у него, и, вспомнив о нем после того как оказался вне [воды], он взглянул в самое глубокое место дна (pego da agua) и узрел его лежащим, поскольку вода там весьма прозрачна, и вернулся еще раз за ним, таким же вооруженным, как был. Однако боевые кольчуги и перьевые украшения (prumoes) каждого, кои они носили на свой манер, потеряли там всякую свою красу, ибо весьма хорошо должно быть вам ясно, какого рода отделке подвергаются вещи такого изготовления в подобном месте.

Все же в каком-то роде им помогло то затопление, ибо оказалось им подспорьем в том, чтобы выдержать силу жары.

В том месте, где Инфант [Дон Энрики] снял свое вооружение, [находились] те эшкудейру, о коих мы уже говорили, каковые если и не стали известны чрез звучание своих слов, то все же немалое знание можно было получить о них чрез их девизы и гербы (canta por suas deuisas nem cotas de armas); и коли уж говорят, что люди никогда не сражаются лучше, нежели когда горят гневом, то те [эшкудейру] в тот час должны были сражаться по превосходству, ибо достаточно гнева пребывало с ними, как вследствие первой печали (menemcoria), так и вследствие второго [последовавшего] события, от чего немалым были охвачены они пылом.

И Инфант, после того как снял таким образом свое вооружение, остался с одною лишь кольчугой, и весьма поторопился настичь своего брата, и шел до тех пор, пока не прибыл к нему в конце первой высоты. И когда Инфант Дуарти возвращался оттуда, перепрыгивая чрез некие стены, оказалось необходимо, чтобы они разделились, [отправившись] каждый в свою сторону, поскольку Инфант Дон Энрики подумал, что, раз уж та высота была взята, то его брат вернется вглубь [города], и с таким помыслом направился тем путем.

Инфант же Дуарти продолжал таким образом занимать все высоты, пока не достиг конца наибольшей, каковая прозывалась Сешту. И не подумайте, что проход чрез те места был безо всякого труда, ибо город во всех [своих] частях был полон мавров, и не могли [наши] люди пройти ни в какую часть без того, чтобы не встретить некоторых; однако не мог Инфант Дуарти встретить стольких, чтобы не пожелать еще гораздо более, поскольку того зрелища он жаждал вот уже много дней как. И много вещей можно было бы сказать о его отваге (ardideza), каковые, находясь непосредственно на счету его персоны, применительно ко всякому другому человеку, сколь бы велик и хорош он ни был, могли бы считаться за великие; однако Инфант не пожелал держать их на большом счету, поскольку это было гораздо менее того, что он желал. Однако, хотя и были с ним некоторые добрые люди, — ведь вся сила его войска все еще пребывала на флоте, каковая позже подошла с его знаменем, —его меч был первым, что разил в любом месте, где случалась надобность, так, как вы слышали, когда первым был занят пляж, и затем Алмина, и затем город.

Поскольку на флоте Короля все ожидали, что им предстоит выходить по другому приказу, как было постановлено, они не были столь готовы, как того потребовал случай. Но после того, как узрели, что все из флота Инфанта Дона Энрики выходили с такою поспешностью и что после того, как они вошли на Алмину, никто более не возвращался, и равно видели, как мавры, находившиеся на стене, все побежали к воротам, они ощутили, что вся сила деяния сосредоточилась в том месте.

И поскольку Король все еще перемещался по кораблям, ибо флот был весьма велик, ему же надо было поговорить со многими, он послал Инфанта Дона Педру и одного своего ведора [управляющего], коего звали Диогу Гонсалвиш ди Травасуш, дабы они отправились в одной шлюпке спросить у Инфанта Дуарти, казалось ли ему добрым, чтобы они высаживались на сушу, так как Инфант Дон Энрики, его брат, уже был на Алмине и находился близ ворот, как то казалось ему [Королю] по высадке людей, сходивших с его [Инфанта Дона Энрики] флота.

Но когда Диогу Гонсалвиш прибыл с сообщением, то, поскольку Инфант Дуарти был уже снаружи [на суше], он [Инфант Дон Педру?] послал Диогу ди Сеабра, что был его алферишем [знаменосцем], чтобы тот водрузил его знамя на его шлюпке, и приказал подать сигнал трубами всем прочим кораблям, дабы они поскорее пришли в готовность. И когда он [Инфант Дон Педру?] уже отправлялся говорить с Королем, своим отцом, прибыли некоторые из тех сеньоров, что явились отыскать Короля, каковому удалось тотчас прибыть туда с намерением сказать Инфанту, чтобы тот выходил самым скорым образом, каким мог, дабы высадиться на сушу, он сам и все на флоте [363].

— В доброе время, — сказали некоторые из тех фидалгу, — мы можем уже идти, дабы унести отсюда почесть и имя, что весьма нам послужат, когда произойдет вступление в город.

И тогда они поведали Королю о великом шуме (arroido), слышанном ими изнутри, [и] что им казалось, будто временами они слышали звук труб.

— Поистине, — сказали они, — счастливы были те, кому довелось быть в том [воинском] соединении, ибо из всей славы сего деяния несут они лучшую часть!

И в сем прибыли достоверные новости о том, что в город совершено вступление, и Инфанты с графом Барселушем уже перемещались внутри, рассеявшись каждый в свою сторону.

О ликовании его я не говорю, ибо хоть он [Король] в душе своей и имел [ликование] такое, какое с основанием подобало, он не особо выказал его своим видом, ибо таков был его обычай — ни в каких делах никогда не выказывать радостного вида, сколь бы ни было велико счастье, к нему пришедшее, ни равно, напротив, печали; но он стал смеяться, обращаясь к прочим, когда узнал о манере, к коей прибег Инфант Дуарти, дабы спрятаться от него, с тем чтобы пойти со своим братом в той передовой части.

— Представляется, — сказал он, — что мой сын не пожелал ждать, поскольку уразумел, что по причине своей старости я выйду позднее, либо же буду тяжелее чем он, чтобы прыгать, и пожелал идти со своим братом, так как ощутил волю его более воспламененною, нежели мою. Однако я весьма благодарю Бога за то, что Он столь скоро явил ему конец его желания.