— Предоставьте флоту следовать своим путем, — вновь ответил им Инфант, — ибо он завершит то, ради чего прибыл сюда.

Каковые слова были не слишком-то сладостны для слуха тех [людей], среди каковых тотчас пошли новые слухи, и каждый толковал ошибочно о решении по тому деянию, в особенности же ошибались все те эшкудейру [высшие дворяне], что плыли с Инфантом.

И по прошествии немногого времени они пошли вот так все вместе говорить с Инфантом.

— Сеньор, — сказал они, — мы просим у вас как милости, чтобы вы пожелали простить нам некоторые суждения, что мы хотим высказать, так как мы чувствуем, что будет гораздо лучше высказать их вам сейчас, нежели после, когда деяние уже будет начато, ибо может статься так, что, хоть намерения наши и кажутся справедливыми и обоснованными, но в то время, когда вам надо будет нам приказывать, мы не исполним ваш приказ с тою покорностью, коя нам пристала, каковая вещь станет причиною того, что у вас найдется гораздо более оснований жаловаться, нежели их есть у вас сейчас, до того как деяние будет начато.

— Итак, сеньор, — сказали они, — нам вполне точно известно, что Король, ваш отец, дважды держал совет относительно своего прибытия, поскольку чувствует, что не может захватить город Сеуту, как желал, и не знает, как ему возвратиться, чтобы то показалось обоснованным миру. Он хочет вести флот на город и приказать высадиться большей части людей малого положения (gente miuda) с некоторыми предводителями из тех, что наименее ценны, сам же он вместе с вами и другими принципалами останется на флоте, дабы впоследствии можно было бы сказать, что он потрудился взять сушу и не смог и что на том и воздвиг он все свое владение. Что, сеньор, коли так оно и есть, знайте же, будет весьма великим злом, ибо иную, лучшую предосторожность должен был изыскать ваш отец, но не эту, ведь очевидно же (que notorio e), что всех нас там порубят в куски (espedacariam) посреди того пространства пред взором ваших очей, безо всякой надежды на помощь. Посему знайте, что, хоть и хватает у нас смелости на [выполнение] такого приказа, но многие должны будут усомниться в том, чтобы его исполнить. Посему мы доводим то вот так до вашего сведения ради того, чтобы предупредить вас, чтобы вы подумали, будет ли добро довести то до сведения вашего отца, ибо, как мы верим, [то] является не меньшим желанием и всех прочих.

Инфант был несколько изумлен подобною новостью, а потому в какой-то мере выразил на лице недовольство, когда дал им ответ, главным образом для того, чтобы осудить безрассудные их слова.

— Представляется, — сказал он, — что Король, мой сеньор, держал один совет на суше, вы же прочие, — другой, в море, и полагаете, что ни он, ни мы, прочие, не понесем за ваши жизни той ответственности, каковую имеем основание нести. Посему ваши слова вынуждают меня объявить вам то, о чем прежде я имел мало желания [объявлять], и сие есть то, что, коли так будет угодно Богу, завтра вы узрите меня первым, кто сойдет по сходням сей моей галеры; и дабы никто из вас не имел причин идти вслед за мной, я прикажу прийти с других кораблей двоим из моих [людей], дабы взять их с собою, вы же вполне можете следовать своему желанию, ибо мне угодно, чтобы до тех пор, пока вы не узрите меня сходящим, вы не свершали бы никакого движения без приказа, исходящего от Короля, либо от меня.

Великое раскаяние выказали все те в тех словах, что сказали они Инфанту, и скорее пожелали бы [теперь] лишиться всего своего состояния, нежели говорить о подобной вещи. И начали они там жаловаться весьма сильно, говоря, что то было уже гораздо хуже, нежели первое, ибо, то, что они сказали, было сказано не с дурным намерением, [но] лишь потому, что им казалось, будто не было причины оставлять их там умирать ради вещи, от коей ему [Инфанту] выпало бы мало чести.

— Однако же, сеньор, — сказали они, — не заботьтесь о том, что вам понадобится выходить вот так, без нашего общества, но имейте в виду, что нет здесь такого, что скорее не дал бы себя убить, нежели [стерпеть,] чтобы ему было нанесено подобное оскорбление; и хоть вы и желаете выходить так, как вы говорите, знайте, что все мы выйдем бок о бок с вами, либо же все утонем в сем море.

— Хватит, — сказал Инфант, — ибо насчет того, о чем вам сказал, я не намерен производить иной перемены.

И так, с тою печалью, остались все те эшкудейру, потратив оставшуюся у них часть дня на разговоры о том деле.

Мавры же города, как только узрели флот около своих стен, уставили все свои окна и бойницы светильниками, дабы показать, что их было гораздо больше, нежели полагали христиане, так что вследствие величины города, равно как потому, что был он со всех сторон столь освещен, он был весьма красив для лицезрения. Насчет каковой вещи мы здесь можем дать толкование такое, что так же, как свеча, когда хочет погаснуть, всегда дает много света, так же и сии [мавры], коим в другой [предстоящий] день предстояло оставить свои дома и имущество, а многим из них, может статься, — навсегда отбыть из [земной] жизни, давали таким образом избыточный показ света, являя знаки (sinificando) своего конца; или, быть может, с большею правотою могли бы мы сказать, что наш Господь Бог, желая показать, как дурные те жертвоприношения, что до того там свершались, долженствовали прийти к концу, пожелал вот так, в [зримом] образе, показать, что так же, как в тот час город был освещен светом преходящим так, как никогда [до того] не был, так же на следующий день будет он озарен истинным огнем Святого Духа, когда христианам предстояло принести знаки креста во все концы города.

Хоть те мавры и осветили вот так свой город с целью преувеличить притворное свое множество (a fim de acrescentar em a semelhanca de sua multidao), другие, что находились на кораблях [христиане], в не меньшей мере осветили свой флот, но сие было более по необходимости, нежели для того чтобы показать его величину. Ибо как только корабельные якоря были брошены, тотчас каждый принял на себя заботу о том, что надлежало ему для следующего дня. И среди факелов, что капитаны имели промеж себя, и светильников, кои люди несли в руках, когда ходили, занимаясь своими делами, флот был весьма освещен, и казался таковым еще более тем, кто находился в городе, поскольку огонь отражался в морской воде, и казалось, что все было [одно сплошное] сияние; каковая вещь немалый страх вызывала у тех мавров, что напрямую могли то наблюдать.

Однако после того, как ночь стала убывать и сеньоры поместились в свои каюты, дабы обрести для себя отдых, начали каждый из тех [людей на флоте] укладываться в местах своего размещения. И поскольку в подобное время у людей имеется досуг, чтобы подумать о всяких вещах, — так как до тех пор, пока сила сна не отнимет у них естественное ощущение, они не могут удалить от себя разнообразные помыслы (desvairadas imaginacoes), — то каждый приводит свое разумение к тому, что наиболее близко отвечает его желанию, и верно есть то, что в подобное время человек может лучше, нежели во всякое иное, оценить вред или пользу, что могут ему прийти; ибо сказано философом [Аристотелем], что, будучи отважным, делаешься благоразумным.

И когда те [люди] вот так лежали, они начали обдумывать, каков будет их конец на другой день; ибо хоть и было там много отважных и сильных, равно находились и другие, малого мужества, ибо среди великого множества по необходимости надлежит, чтобы имелись [люди] всякой выделки (que haja de todo metal). Каковые всю ту ночь могли спать не иначе, как урывками (a bocados), и в грудь им стучались помыслы столь разнообразные, что по милости их не оставалось у них места ни для какой иной заботы. Так же, когда неф везет малый груз, сухое древо [его корпуса] бежит по волнам из одной стороны в другую, не имея верного направления, в каковом свершить свой путь, — так и мысли тех [людей] разбегались весьма схожим образом, колеблясь (aloindo) без верного курса. И в один раз представлялось взору их души (imagem da alma), что мавры были людьми, мало страшившимися своей смерти, настолько, что могли исполнить свое желание, сразив своих врагов; в другой раз они думали о том, что, коли они погибнут там, насчет чего они питали мало сомнений, то какое погребение обретут, и что не будут находиться при них дети и [прочие] родные, когда им окажут последние почести, и не смогут стенать над их могилами те, кто возымеет великую печаль от их смерти.