Заведующего обуревала жажда деятельности. На другой день после его водворения красочный плакат, повешенный над конторкой, оповестил всех, что в летний сезон квалифицированные мастера будут производить чистку ковровых скатертей, занавесей, портьер, плюшевых одеял. Если ему приходилось обслуживать клиентов, он многозначительно сообщал: «В июне — июле получаем новые, усовершенствованные химикалии и красители. Так что я советовал бы…»

Поскольку новые химикалии поступали на фабрику почти каждый месяц, особой лжи в этих словах не было, но Галя не замедлила спросить:

— Не обманешь — не продашь, так, что ли?

Он ответил твердо и с достоинством:

— Нет, Галина Владимировна. Реклама — двигатель предприятия. От этого лозунга мы не отказываемся.

Ради рекламы кусок оранжевого шелка, живописно драпировавший витрину, был разорван пополам. На одну половину Антон Львович вылил бутылочку чернил. Этого ему показалось мало. Он еще вымазал материю машинным маслом.

Тетя Паша горестно вздыхала:

— Какой отрезик испортили… Аккурат бы внучке на сарафанчик.

Теперь на витрине красовались два куска шелка. Один в черных и жирных пятнах, другой непорочно оранжевый. Лаконичные надписи гласили: «До чистки»; «После чистки».

Антон Львович несколько раз выбегал смотреть на витрину.

— Ну как, — спрашивал он у Гали, — весомо? Грубо? Зримо?

Витрина производила впечатление. Прохожие возле нее останавливались.

Заявление об уходе Галя пока придержала. В первый день, вернувшись домой, она чуть не поддалась искушению поскорей уложить Тимку и лечь на тахту под матовый колпачок лампы, отгородившись от своих горестей чужой, книжной жизнью.

Но потом она рассердилась на себя и занялась хозяйством.

Невольно подражая красивой ухватке тети Паши, она обмела стены, протерла оконные стекла, горячей мыльной водой вымыла пол.

Тимка кружил внутри своей кроватки, держась за деревянные борта, шлепался, снова поднимался, швырял на пол погремушки и требовательно кричал: «Д-д-да!», что означало: «Подними, дай».

Когда он заснул, Галя постирала, сварила себе на два дня любимый грибной суп, выкупалась и, лежа в чистой, прибранной комнате, успокоенная физической работой, освеженная горячей водой, решила, что уйти всегда можно, что сгоряча ничего решать не надо и Антон Львович ни в чем не виноват.

Правда, Антон Львович держался совсем не начальственно. Он то и дело приходил к Гале «советоваться». Но советовался он именно о том, что она, Галя, давно придумала, о чем не раз говорила директору Валентину Николаевичу, что хотела бы осуществить сама.

Галя понимала, что указания Антон Львович получил от начальства. Было бы глупо каждый раз доказывать ему, что обслуживание клиентов мелким ремонтом ее идея, что аптечку с несложными химикалиями для моментального выведения свежих пятен — от краски, жира, дегтя — она предлагала завести давно и даже ходила несколько раз после работы в цех смотреть, как это делается.

Может быть, она была недостаточно упорна и настойчива, но одному человеку на пункте со всеми этими делами не управиться. А там появился Тимка…

Галя выслушивала соображения Антона Львовича и упрямо молчала.

«Пожалуйста, делайте что хотите, на то вы и заведующий, а я, скорей всего, уйду отсюда», — говорила она про себя. Потом она не выдержала:

— Почему рабочий столик у вас здесь намечен? Он проход загораживать будет. Вот где его место. Тут и барьер можно сделать.

— Обдумаем, — согласился Антон Львович.

Иногда заведующий «отлучался по делам». Он вдруг сообщал это Гале с чрезвычайно строгим видом, неторопливо натягивал пальто и, выйдя за дверь, стремительно перебегал улицу, где у автобусной остановки его ждала кругленькая девушка с подведенными и загнутыми кверху ресницами.

Через некоторое время Антон Львович возвращался и сухо предлагал Гале:

— Если вам понадобится отлучиться по делу, имейте в виду, возможность всегда найдется.

Отлучаться Гале было некуда. После телефонного разговора Анатолий встретился с ней вечером на улице. Он отказался войти в дом. Его интересовали только квартирные дела: «Ты не представляешь себе, как нужен мне этот обмен».

«Все готов сделать ради матери», — думала Галя.

От депутатской комиссии Анатолий многого не ждал.

— Еще одна инстанция. Захоти этот Крачевский — и без комиссии обошлось бы. Они там такие дела делают — будь спокойна.

Галя точно знала, что никаких «дел» Александр Семенович не делает. Ей достаточно было вспомнить его лицо, его неожиданно добрую улыбку. Но этого Анатолию не объяснишь. Она сказала грубо:

— Да кто ты ему, чтоб он так уж рвался тебе помочь?

— Вот именно, — вздохнул Анатолий, — но что ж делать? Утопающий за все хватается.

Так и кончилась эта встреча. И Галя опять сгоряча решила, что теперь она первая ни одного шага не сделает, что пора прекратить эту петрушку, что Анатолий ей совсем не нужен. Но прошло три дня, и она снова оправдывала его. Она вспомнила, какой он был усталый, понимала, что у него какие-то неудачи.

«В конце концов, он не виноват, что не может меня полюбить. Уж скорей это я виновата».

В одно раннее утро, когда особенно холодно выходить в темноту к людной автобусной остановке, Александр Семенович догнал Галю на лестнице и сказал, что среди документов Салтанова нет справки о болезни матери. Справку хорошо бы принести завтра, потому что через два дня соберется депутатская комиссия.

Тимка, закутанный до носа, изо всех сил выворачивался из рук матери, требуя, чтоб Александр Семенович обратил на него внимание. Но Галя торопилась. По утрам у нее времени бывало в обрез. Хорошо еще, в автобус ее с Тимкой пускали с передней площадки. Но в теплом метро Тимку надо было развернуть, а при выходе снова закутать, и, только сдав его в ясли, Галя ненадолго чувствовала себя легкой, как птица. Даже странно думать, что когда-то ее ничто не связывало. Никакой ответственности за маленькое существо, никаких забот, никакого Тимки. Удивительно, как она жила без него!

Вот опять ей надо позвонить Анатолию. Невыдуманно надо. Но на стройке его не поймать, в конторе он не сидит, домой придет поздно, а справка нужна завтра. Можно сказать по телефону его матери. Интересно, какая она? Голос молодой: «Толик, детка, тебя спрашивают». Но, может быть, по телефону неудобно? Там ведь какие-то недобрые отношения с соседями. Старушка начнет спрашивать, что за справка, да для чего, да как.

И тут Галя подумала: «А что, если пойти? Пойти посмотреть на Тимкину родную бабушку, понять, почему она так не хочет, чтоб ее сын обзавелся семьей, увидеть, как живет Анатолий. Ведь такого случая никогда больше не представится».

Как-то давно, в самом начале их отношений, Анатолий привел ее в старый бревенчатый дом. В комнате стоял нежилой холодный дух. По-дачному затопили печку дровами. Из пыльного дивана во все стороны торчали пружины. Рассохшийся стол раскачивался, как качели. Было совершенно ясно: в этой комнате давно никто не живет. А в настоящем доме у Анатолия Галя никогда не была. Почему бы ей не пойти? Она отлично понимала, что Анатолию это не понравится. Представила себе, как он презрительно сощурит глаза, когда узнает, что она приходила к его матери. На что ей это надо! К черту! Пусть они запоздают со своей справкой, ей-то какое дело. У нее своих забот хватает.

Галя разбирала квитанции, когда на пункт пришел Буримов. Он явился величественно-хмурый и сразу прошел во вторую, складскую комнату. Антон Львович последовал за ним. Галя встала в дверях — у стойки клиент рассматривал вычищенный костюм.

— Это кто же такое безобразие допустил? — мрачно спросил Буримов.

— Здравствуйте, — сказала Галя, — что вы имеете в виду?

Буримов посмотрел на нее:

— Я поприветствовал вас, когда вошел, товарищ Акинина.

— Простите, я не заметила.

Галя взмахнула колоколом клетчатой юбки, перешла к прилавку и завернула костюм. Она слышала голос Буримова: