Эвника плакала. Он сказал:
— Все ясно. Ты не веришь в прочность нашей жизни, боишься всяких случайностей, мучаешься и делаешь глупости.
Она затихла и подняла на него глаза со слипшимися от слез ресницами. Ему хотелось сказать: «Ты ничем не поступилась, чтоб укрепить наши отношения». Но он опять сдержался.
— Наверное, я перед тобой виноват. (Она слушала, вытянув маленькую голову.) Мы с тобой завтра пойдем в загс. Никакого развода не надо. Я с Ниной не зарегистрирован, — быстро сказал он, предваряя ее вопросы.
Очень хотелось пить. Но из-за того, что продали холодильник, в доме больше не стало минеральной воды. Георгий пошел на кухню и напился из-под крана. В дверях его ждал Левик. Мальчик поднял к Георгию треугольное некрасивое лицо.
— Я хожу в школу. — Он запнулся и шепотом добавил: — Папа.
— Да не мучайся ты! — сказал Георгий. — Меня все дети называют по имени. Это уж как-то у нас повелось. Так тебе будет легче?
— Легче, — сказал Левик.
Эвника хотела устроить большой кутеж, созвать много гостей и даже пригласить музыкантов.
— Настоящий мужчина женится раз в жизни, — убежденно говорила она.
Георгий очень любил веселые сборища, накрытый стол, заунывное, сладостное пение сазандари, но на этот раз сказал «нет».
Пусть придут близкие друзья и разопьют несколько бутылок вина.
Он удивился тому, как много значило оформление брака для Эвники. Неотрывно, напряженно следила она за небольшой плотной бумажкой, которую им вручили с сердечно-казенными поздравлениями. И тогда Георгий еще раз сказал себе, что поступил правильно.
Из загса он поехал в управление, хотя была суббота, короткий день, и все уже разошлись.
Но в доме со вчерашнего дня толклись подруги Эвники, что-то пекли, жарили, и каждой из них Эвника говорила, понизив голос:
— Какая она ему жена? Они не регистрировались…
Женщины цокали языками, округляли глаза и требовали подробностей.
А Георгию хотелось разогнать их всех к чертовой матери или униженно просить Эвнику, чтоб она молчала. Но он не мог сделать ни того, ни другого и потому предпочитал отсиживаться в управлении, хотя знал, что это уже становится неприличным. Гостей просили быть пораньше, и наверняка кто-нибудь уже пришел. Поэтому, когда зазвонил телефон, Георгий не хотел брать трубку, но не удержался. Он никогда не мог слышать, как надрывается безответный аппарат.
— Ну? — сказал он сердито, чтоб тут же добавить: «Я занят. Приду, когда освобожусь».
Но звонил Оник.
— Георгий, как живешь?
— Живу, — сказал Георгий. — Слушай, приходи сюда, пойдем ко мне. Там Эвника что-то затеяла.
— А вообще что нового? — спросил Оник.
— Да так, — неопределенно ответил Георгий, — вот вторую очередь ТЭЦ запустили, скоро плотину морскую закончим.
— Ну, а еще?
— Да больше вроде ничего.
— Ты сегодня на объекты ездил?
— Нет, — сказал Георгий, — по личным делам.
— Очень занят был?
— Да так, не очень.
— А ЦО сегодня читал?
— Что?
— Ну, центральный орган, «Правду».
— Нет еще, — сказал Георгий, чувствуя, как у него противно немеют руки и ноги.
— Серые вы люди. Ну, почитай на досуге, пока я приеду. — И Оник дал отбой.
Газеты стопкой лежали на столе. Георгий развернул «Правду», просмотрел заголовки и не нашел ничего, что имело бы отношение к гидростроению. Передовая об искусстве, подвал о торговле, какие-то рецензии. Ровным счетом ничего. Если это розыгрыш, то неудачный.
— Остроумие тебе изменяет, — ворчливо сказал он вошедшему Онику. — Здесь о нас ничего нет.
Оник схватил со стола газету.
— Ах, простите, я не учел, что вы, ведомственные водяные крысы, смотрите на мир только из своей запруды.
Он широким движением развернул газетный лист и указал пальцем на заголовок: «Щедрость народного таланта».
На эту небольшую статью о самодеятельных коллективах Георгий не обратил внимания и только теперь увидел, что под ней стоит подпись: «О. Артанян».
Он удивился торжественному виду Оника. Ему хотелось спросить: «Ну и что?» Но очень хорошо, что он не выпустил изо рта этого легкомысленного восклицания.
— Понимаешь, — объяснил Оник, — для рядового журналиста напечататься в ЦО это как для научного работника защитить диссертацию. Для тебя, скажем, запустить объект… Словом — событие. Ты представляешь себе, сколько журналистов в Советском Союзе? И всем им хочется прозвучать на весь мир.
— Ну, поздравляю тебя.
— Не все, конечно, понимают. Встретил меня директор швейной фабрики. Гонораром интересовался. Огребешь, говорит. А гонорар тут — дело сотое. Каждый из нас с удовольствием и без гонорара… Это, конечно, не проблемная статья, но важно начало.
— Еще раз поздравляю. Пойдем обмоем это дело.
Георгий никогда еще не видел Оника таким взбудораженным, поглощенным только одной мыслью. Исчезли его холодноватый тон, сдержанность и даже чувство юмора. Когда Георгий с Оником появились в доме и уже собравшиеся гости кинулись к ним с улыбками и приветствиями, Оник поначалу был склонен принимать поздравления на свой счет, чем очень облегчил положение Георгия.
Но сели за угощение. Эвника, по всем правилам, с Георгием во главе стола. И какой-то ее дядюшка, которого Георгий видел первый раз в жизни, поучал их, как надо жить. От всего этого хотелось напиться, но вино было «невеселое», не шло, и тут ничего нельзя было сделать. Но он улыбался. Старательно улыбался. Подруга Эвники вдела ему в петлицу белый цветок: «Молодожены, так полагается». Георгий долго косился на этот цветок, пока не забыл о нем.
С бокалом в руке подошел Оник. Его вино отрезвило. Газетная полоса перестала заслонять мир. Теперь он видел больше, чем хотелось бы Георгию. Чокнувшись, Оник наклонился к нему и сказал:
— Да пошли ты все это к черту…
И отошел с невозмутимой, готовно-приветливой улыбкой.
Тогда Георгий выпил стопку коньяку и чайный стакан «Воскеваза», но веселья все равно не возникло, хотя по распоряжению тамады Самвела и под хлопки гостей начала танцевать Эвника, клонясь вправо и влево, призывно вскидывая глаза и руки.
Сзади на спину Георгию навалился Симон. Разнеженный вином и музыкой, все забывший, он шептал Георгию в ухо:
— Я примирился, Георгий. Что делать, это жизнь! Я примирился. Будьте счастливы. Она хорошая, верно?
Ему еще нужно было подтверждение. Георгий уже был пьян.
— Иди ты к черту, — обернувшись, отчетливо сказал он прямо в сияющее лицо Симона.
Все кончилось. Георгий закрыл дверь за последним гостем, Эвника стояла над разворошенным столом, держа на руках блюдо с остатками форели.
— Ах, Георгий, ну как тебя не ругать? Сколько всего осталось, и теперь все испортится. Холодильника нет…
— А я при чем тут? — сказал Георгий.
— Разве ты понимаешь, когда ты при чем, когда нет. Если бы я раньше знала, что ты не женат…
— Не повторяй глупостей.
Эвника пожала плечами:
— Таких, как Нина, у тебя могло быть сколько угодно. Не женился же ты на ней! Она это лучше тебя понимала, потому и уехала.
— Нина была моей женой, и у нас есть дети.
— Это — твое дело, хочешь — считай одного ребенка своим, хочешь — нет. Тебя никто не может заставить. А второй тебе вообще никто.
Георгий был сильно пьян и мог ее ударить. Он ушел в другую комнату, тоже перевернутую вверх дном. Эвника куда-то пристроила рыбу и тоже пришла за ним. Она снимала с себя чулки, тщательно разглядывая их на свет, и все время говорила:
— Когда я в первый раз вошла в этот дом, то почувствовала: тут что-то не так. Только я ошиблась — думала, что она ничего с собой не взяла, потому что рассчитывала вернуться. Оказывается, она просто побоялась…
Георгий вспомнил летнюю ночь с ветром и песчаной бурей, когда Эвника впервые переступила его порог, вспомнил, как он всем сердцем понимал быстрые движения ее трогательных, чутких глаз.
