Андраник жаловался на грунт. Камень, точно спрессованный, туго поддавался даже специальной машине, похожей на громадный бутон тюльпана. Бутон распускался и острыми лепестками вгрызался в твердь горы.

Потом поднялись на поверхность и на великолепном пологом холме осматривали площадку будущего химического комбината.

Все это время Георгий не думал о том, что здесь с ним Эвника. Увидев ее, он, как всегда, обрадовался.

— Мудрая, мудрая у вас жена, — сказал следователь, подводя к нему Эвнику. — Сразу пролила свет на наше дело.

Она посмотрела на Георгия, как ребенок, ожидающий похвалы.

— Я там был, слышал. — Георгий сказал это почти грубо. Он вдруг пожалел, что привез Эвнику. Она, кажется, была очень довольна тем, что сделала. — Ты голодная? — спросил он, чтобы переменить разговор.

— Нет. Мне Светлана яичницу жарила. Представь, до того наивная! Все так откровенно рассказывает. Мне сразу выложила: это мы, говорит, еще раз, ночью, свечку зажигали. Я и сыграла на этом…

Изобличила преступников!

«Замолчи!» — хотелось крикнуть Георгию, хотя все уже было сказано, записано и теперь неотвратимо пойдет своим путем.

Караян вынес Георгию кучу бумажек. Акт о пожаре, список потерпевших, смету.

— Вы войдите в Совет Министров с ходатайством, — сказал он, — что ж такое, хотя бы и носки. Они там тоже люди, поймут. По триста не дадут, конечно, а все же помогут…

На Георгия наваливались административные, хозяйственные дела, которые он не любил, но от которых нельзя было отмахнуться. Он знал, что легко поддается настроению, старался сдерживать себя, но ему было неприятно, что Эвника не торопится уйти, как бы желая сполна получить за свою доблесть, весело спрашивает: «А что такого я сделала? Ничего особенного!»

Когда они наконец подошли к машине, там стояли Борцовы.

Светлана настойчиво протиснулась через группу людей, провожающих Георгия. Ее лицо совсем побелело, даже глаза выцвели от усталости, но улыбалась она все так же широко и ясно.

— Извините, конечно, я только хотела спросить. Вот товарищ следователь сказал, что нам теперь тыщонки три придется за этот дом внести. Как же мы теперь?

Георгий не сдержал раздражения:

— Ну и что?! Не знаете, по какому адресу деньги перевести?

С ней нельзя было так. Она приняла его слова всерьез:

— Нет у нас таких денег. Честно, нет. И вещи все сгорели — и пальто, и костюм. Полотенчики новые — и те сгорели.

Ему стало стыдно.

— А раз нет, — значит, и говорить не о чем.

— Так ведь присудят! — сказала Светлана. — Только свечку мы потушили. Я ведь и вам, Евочка, сказала, что потушили. Я вам откровенно, как женщине, призналась…

— Вы оба помните, что потушили? — строго прервал ее Георгий.

— Так точно, — готовно припечатал Борцов.

— Ну и стойте на этом.

— А если присудят? — жалобно спросила Светлана.

— Ну, вот тогда и будем разговаривать.

— Спасибо. Мы тогда к вам придем. Большое спасибо, — обрадованно заулыбалась Светлана.

Слова Георгия ее успокоили. Она глубоко, прерывисто вздохнула, будто всхлипнула. Так после слез вздыхала Гаянка. Говорила: «Я уже не хочу плакать, просто не могу сдержаться…» Как они там?

Поехали домой. Георгий сел на переднее сиденье. Так ему было удобнее.

Он задержался в управлении до темноты. К концу дня у Суринова состоялось совещание по вопросу о моторах для тоннеля Гюмет — Аван. На этом совещании кажущаяся простота решения никого не обольщала. Сразу определилась единственная возможность — тепловозы.

Таких, как нужно — малогабаритных, с нейтрализацией газов, — в Советском Союзе не производили. Инженер из конструкторского бюро показал несколько проспектов, в основном чешских.

Иван Христофорович находился в состоянии болезненного раздражения, которое Георгий в нем очень не любил. Прирожденный инженер, умный и проницательный человек, Суринов легко решал самые сложные задачи, возникающие в практике гидростроения. Но в вопросах сношений с внешним миром ему часто не хватало гибкости и дипломатии. Суринов не умел и не любил просить, добывать, выколачивать. После первого отказа покидал кабинет начальства, замкнутый и уязвленный.

Оставшись после собрания один на один с Георгием, начальник управления резко отодвинул от себя яркие, глянцевитые листки журналов.

— Не знаю, не знаю. Импортного оборудования нам не дадут. Да еще в середине года. Надо было раньше думать.

Георгий промолчал.

— У меня предынфарктное состояние. Мне врачи вообще запретили на работу выходить. Наверное, завтра слягу.

Это была постоянная угроза. В жизнь она не воплощалась. Но на этот раз Иван Христофорович действительно казался больным. Его рука дрожала, когда он вынул из ящика и положил перед Георгием приказ из главка с выговором начальнику Гидростроя за перерасходование средств на строительство очередной электростанции. Такие приказы были явлением обычным.

— Новости это для вас, что ли? — спросил Георгий. — Чем это вам мешает? У меня их в этом году уже три.

— Мешает, — сказал Суринов. — Там все это было отлично известно и даже в какой-то степени санкционировано. И в конце концов надоедает. Устаешь не от работы, а от всякой такой бестолочи. — Потом, без перехода, он сказал: — А вам придется слетать в главк за этими тепловозами.

— Так ведь не дадут.

— Должны дать. Они там не дураки. Сколько нужно?

— Минимум тридцать.

Он вздохнул:

— Просите пятьдесят. Двадцать пять дадут.

Домой Георгий пошел пешком. Пахло увлажненной пылью. По улицам прокатились поливочные машины — раздутые гусеницы на блестящих водяных ножках. Камни домов отдавали сухое солнечное тепло. Город отдыхал. У домов сидели старухи и смотрели вслед молодым девушкам. В сквериках под деревьями матери выгуливали младенцев. Свет фонарей и звезд был блескуче-жидким, потому что вечер еще не сгустился.

Георгий по ошибке повернул к своему старому дому, потом опомнился, и ему вдруг показалось, что он один на всем свете.

Во двор нового дома сводчатым коридором вела широкая арка, в которой всегда свистел сквознячок. Сам двор упирался в гору, поросшую кустарником.

Сейчас в зарослях этого кустарника шла драка. Георгий подошел и остановился у стены небольшого гаража. Дрались мальчишки. В одном Георгий узнал сына Эвники — Левика. Другой явно превосходил Левика весом и ростом. Это был круглоголовый, курчавый, толстый мальчик. Драка шла негромкая, но яростная. Белая рубашка на спине толстого мальчика разодралась и была затерта землей. Левик лежал прижатый к земле и пытался схватить противника за лицо. Потом, сплетенные, они перекатились по траве, судорожно перебирая ногами, пытаясь найти точку опоры, увеличивающую силу.

Георгий вмешиваться не собирался. В нужную минуту он мог выйти на свет, чтобы его заметили. Тогда драка кончится. Пожалуй, стоило это сделать, потому что толстый явно побеждал. Навалившись на Левика, он прижал его к земле и неумело, но достаточно сильно колотил по голове. Левик не мог высвободить руки. Георгий понимал всю степень ненависти, которая заставляла Левика плевать в лицо сопернику. Это была правильная драка. Без таких драк настоящие мужчины не вырастают.

Но вдруг из кустов выскочили еще двое ребят примерно того же возраста. Один заломил толстому мальчику руки, другой навалился на ноги. Высвобожденный Левик уселся на живот врага, и Георгий услышал совершенно неожиданные слова:

— Презренный турок! Доколе ты будешь топтать нашу землю?

Удерживая «турка», соратники Левика давали указания:

— По носу его…

— В зубы дай…

Толстый мальчик изо всех сил вертел круглой головой. Георгий вышел из своего укрытия, схватил Левика за шиворот и поставил на ноги. Соратники разбежались. Толстый мальчик сел на землю и беззвучно рыдал, размазывая по лицу слезы.

— За что?

Левик дернулся, но промолчал.

— За что он тебя? — спросил Георгий у толстого мальчика.