Король обедал в два часа; в этот день он, как обычно, сел за стол, а после обеда спустился в сад, чтобы совершить тоже уже вошедшую в привычку прогулку в обществе королевы, мадам Елизаветы, принцессы Марии Терезы и юного дофина.
Во время прогулки до их слуха донеслись громкие крики.
Один из сопровождавших короля муниципальных гвардейцев наклонился к уху своего коллеги и шепнул едва слышно, хотя Клери сумел разобрать:
— Напрасно мы сегодня разрешили им прогулку.
Было около трех часов пополудни; как раз в это время началась резня пленников, перевозимых из Коммуны в Аббатство.
При короле оставались только два камердинера: г-н Клери и г-н Гю.
Бедняга Тьерри, которого мы видели 10 августа, когда он предоставил в распоряжение королевы свою комнату, где она разговаривала с г-ном Рёдерером, находился в Аббатстве и должен был там погибнуть утром 3-го.
Было похоже на то, что второй муниципальный гвардеец разделял мнение своего коллеги: они напрасно вывели членов королевской семьи на прогулку; итак, оба предложили пленникам немедленно вернуться.
Те повиновались.
Однако едва они собрались у королевы, как в комнату вошли два других муниципальных гвардейца, которые были в тот день свободны от дежурства в башне; один из них, бывший капуцин по имени Матьё, подошел к королю со словами:
— Разве вам неизвестно, сударь, что происходит? Отечеству угрожает серьезнейшая опасность.
— Как же, по вашему мнению, я могу об этом узнать, сударь? — отозвался король. — Я же в тюрьме, притом в одиночной камере!
— В таком случае я вам скажу, что происходит: неприятель вторгся в Шампань, прусский король движется на Шалон.
Королева не сумела сдержать радости.
Как мимолетно ни было движение королевы, муниципальный гвардеец успел его заметить.
— О да! — вскричал он, обращаясь к королеве. — Да, мы знаем, что нам, нашим женам и детям суждено погибнуть; но вы ответите за все: вы умрете прежде нас и народ будет отмщен!
— Все во власти Господней, — сказал король. — Я делал для народа все, что было в моих силах, и мне не в чем себя упрекнуть.
Тот же муниципальный гвардеец, не отвечая королю, обернулся к стоявшему у дверей г-н Гю.
— А тебя, — проговорил он, — Коммуна приказала арестовать.
— Кого арестовать? — переспросил король.
— Вашего камердинера.
— Моего камердинера? Которого же?
— Вот этого.
И он указал на г-на Гю.
— Господина Гю? — удивился король. — В чем же его обвиняют?
— Это меня не касается; однако сегодня же вечером за ним придут, а его бумаги будут опечатаны.
Уже в дверях он обернулся к Клери.
— Последите за своим поведением: с вами будет то же, если вы будете хитрить! — пригрозил бывший капуцин.
На следующий день, 3 сентября, в одиннадцать часов утра король и члены его семьи собрались у королевы; муниципальный гвардеец приказал Клери подняться в комнату короля.
Там уже находились Манюэль и другие члены Коммуны.
Все были заметно встревожены. Манюэль, как мы уже говорили, не отличался кровожадностью: даже в Коммуне существовало умеренное крыло.
— Что думает король об удалении своего камердинера?[29] — спросил Манюэль.
— Его величество весьма обеспокоен, — ответил Клери.
— Королю ничто не угрожает, — продолжал Манюэль, — однако мне поручено передать ему, что камердинер не вернется, Совет пришлет ему замену. Вы можете предупредить короля об этой мере.
— Я не обязан это делать, сударь, — заметил Клери. — Будьте добры, избавьте меня от необходимости передавать моему господину новость, которая будет ему неприятна.
Манюэль на минуту задумался, потом кивнул и проговорил:
— Хорошо, я спущусь к королеве.
Он в самом деле отправился в комнату королевы и застал там короля.
Король спокойно встретил новость, которую ему принес прокурор Коммуны; потом с такой же невозмутимостью, с какой он пережил 20 июня, 10 августа и какую проявит в тот день, когда взойдет на эшафот, король заявил:
— Благодарю вас, сударь. Я воспользуюсь услугами камердинера моего сына, а если Совет и на это не даст согласия, обойдусь без камердинера.
Он повел головой и прибавил:
— Я так решил!
— Не будет ли у вас каких-нибудь пожеланий? — спросил Манюэль.
— Нам не хватает постельного белья, — пожаловался король, — и это для нас огромное лишение. Как вы полагаете: могли бы вы добиться от Коммуны, чтобы у нас было столько белья, сколько нам необходимо?
— Я передам вашу просьбу членам Совета, — пообещал Манюэль.
Видя, что король не собирается расспрашивать его о том, что творится за стенами Тампля, Манюэль удалился.
В час пополудни король высказал желание прогуляться.
Во время прогулок членам королевской семьи всегда выказывались знаки внимания из какого-нибудь окна, из мансарды, из-за жалюзи, и это служило им утешением.
На этот раз муниципальные гвардейцы отказали королевской семье в прогулке.
В два часа семья села обедать.
Во время обеда послышались барабанная дробь и громкие крики, приближавшиеся к Тамплю.
Члены королевской семьи поднялись из-за стола и поспешили в комнату королевы.
Шум становился все отчетливее.
Откуда он исходил?
В Ла Форс шла такая же резня, как в Аббатстве; однако проходила она под председательством не Майяра, а Эбера и потому оказалась еще более кровавой.
А ведь там узников спасти было легче: в Ла Форс было меньше политических заключенных, нежели в Аббатстве; убийцы там были не столь многочисленны, а зрители не столь озлоблены; но если в аббатстве Майяр держал убийц в руках, то Эбер в Ла Форс, напротив, был целиком во власти происходящего.
Вот почему если в Аббатстве было спасено от расправы сорок три человека, то в Ла Форс — всего шесть.
Среди узников Ла Форс оказалась несчастная принцесса де Ламбаль. Через три наши последние книги — "Ожерелье королевы", "Анж Питу" и "Графиня де Шарни" — она проходит как преданная тень королевы.
Принцессу люто ненавидел народ и называл ее советчицей Австриячки. Она была доверенным лицом, интимной подругой королевы, возможно, чем-то большим — так, по крайней мере, говорили, — но уж никак не советчицей. Очаровательная дочь Савойского дома, с изящно очерченным, но плотно сжатым ротиком и неизменной улыбкой, умела любить, что она и доказала; но давать советы, да еще женщине властной, упрямой, волевой — а именно такой и была королева, — этого не было никогда!
Королева любила ее так же, как г-жу де Гемене, г-жу де Марсан, г-жу де Полиньяк; но, легкомысленная, пристрастная, непостоянная во всех своих чувствах, она, быть может, заставляла страдать свою подругу так же, как заставляла страдать своего возлюбленного Шарни; правда, мы видели, что возлюбленному это наскучило, а вот подруга сохранила верность.
Оба они погибли ради той, которую любили.
Читатели, несомненно, помнят вечер в павильоне Флоры. Принцесса де Ламбаль устраивала в своих апартаментах приемы, на которых королева виделась с теми, кого не могла принимать у себя: Сюло и Барнава в Тюильри, Мирабо в Сен-Клу.
Некоторое время спустя принцесса де Ламбаль отправилась в Англию; она могла бы там остаться и сохранить жизнь; однако, узнав о том, какая опасность угрожает обитателям Тюильри, она, существо доброе и нежное, возвратилась и заняла при королеве прежнее место.
Десятого августа она была разлучена со своей подругой: сначала принцесса вместе с королевой была препровождена в Тампль, но почти сразу ее перевели в Ла Форс.
Там она едва не погибла под тяжестью своей преданности; она хотела умереть рядом с королевой, вместе с ней; умереть на глазах у королевы, возможно, было бы для нее счастьем; вдали от королевы она страшилась смерти. Ей было далеко до Андре! Она не вынесла всего этого ужаса и заболела.
Принцесса де Ламбаль знала о том, какую ненависть она вызывает в народе. Она была заключена в одну из камер верхнего этажа тюрьмы вместе с принцессой Наваррской и видела, как в ночь со 2-го на 3-е увели г-жу де Турзель; это было все равно, как если бы ей сказали: "Вы остаетесь умирать".