О… Мои брат и сестра такие замечательные, а я думаю только о книгах. Простите! Я не собираюсь меняться, но… Я очень сожалею об этом! Самое большее, что я могу сделать для вас, — это извиниться и двигаться вперед.

— Леди Розмайн, похоже, вы в хороших отношениях со своими братьями и сестрами? — Спросил Гиб Халдензель.

— Конечно. Во время моего долгого сна они очень усердно трудились, замещая меня. Они так изменились за это время, столь сильно повзрослели, что я только что и могу оплакивать свой по прежнему не изменившийся рост, — ответила я. Услышав это, гиб откинулся на спинку кресла и в задумчивости скрестил руки на груди.

— Я тот, кто возносит молитву и благодарность богам, создавшим мир, — донеслась знакомая молитва. Я взглянула на сцену и увидел, что рыцари Халдензеля, которые должны были возглавить племена, направляющиеся на север на охоту, выстроились рядом друг с другом. — Даруй конец этому белоснежному миру, — продолжали они. — Разбей всепоглощающий лед и освободи нашу Богиню Земли…

О, мне знакома эта песня.

Вернее, я знала её текст. Это была песня, которую пели богини, подчиненные Богине Земли, когда искали помощи у Богини Воды после того, как Бог Жизни разлучил их с Гедульд. Подчиненные богини предлагали свою силу Богиням Света и Воды, молясь о спасении Богини Земли.

Это был первый раз, когда я слышала этот текст в виде песни, но они просто повторяли одни и те же фразы снова и снова, так что было достаточно легко понимать, что они исполняли. Я начала тоже подпевать им, но потом спохватилась и остановилась; исполнение священных молитвенных песен было опасно тем, что я могла сотворить какое-нибудь странное благословение.

Гиб Халдензель заметил, что я, хоть и без слов но тоже напеваю песню, и с веселым выражением лица наклонился вперед. — Это песня Халдензеля, посвященная приходу весны и знаменующая начало охоты, — объяснил он. — Охотники поют ее перед своим уходом.

— О…? Разве это не песня для молитвы о таянии снега и призыва Богини Воды? — Спросила я, удивленно склонив голову набок. Гиб Хальденцель с любопытством взглянул на меня в ответ.

— Ни разу я не слышал эту песню ни в Королевской академии, ни в Эренфесте, даже во время празднования прихода весны. Я думал, что ее поют только в Халдензеле… Вы знаете её?

— Я слышу её в первый раз, но текст записан в сборнике священных текстов, передаваемом от одного Верховного епископа к следующему, — объяснила я. — В других священных писаниях в книжной комнате храма, нет приводимых в этом сборнике песен и изображений, поэтому они должны быть действительно очень старыми. Согласно иллюстрациям, песня изначально была спета подчиненными богинями на круглой сцене, очень похожей на вашу.

Сначала Гиб Хальденцель, затем Карстедт и Эльвира удивленно моргнули. На сцене сейчас стояли только алтарь с подношениями богам и маленький потир.

— Вы тоже будете петь, леди Розмайн? — Спросил гиб. — Мне кажется, что весна в этом году наступит быстрее, если святая Эренфеста вознесет свои молитвы.

Я удивленно огляделась по сторонам. На лицах всех было написано, что они тоже заинтересованы в этом предложении, но я не хотела попасть в неловкое положение или даже беду, творя благословения на каждом праздновании, словно какой то забавный трюк на земной вечеринке. — Я не планировала проводить никаких религиозных церемоний… — сообщила я.

— О, но разве доставка потира не является частью религиозной церемонии?

— Это так… Но…

Что мне делать?! Фердинанд, помоги!

Как раз в тот момент, когда я раздумывала, стоит ли посылать ордонанса, вмешалась Эльвира.

— Дорогой брат, было бы жестоко заставлять её петь песню, которую она только сейчас слышит в первый раз. Вместо этого, почему бы не попросить спеть женщин из Халдензеля? Мы можем предложить исполнить им песню вместе, так же, как это делали мужчины.

Вот так-то! Спасибо, Матушка! Я всегда могу на тебя рассчитывать.

Меня захлестнула волна облегчения; мне не нужно было предпринимать что либо, пусть лучше поют женщины Халдензеля. Но это напомнило мне — это была родная провинция Эльвиры.

— О, значит ли это, что мы еще раз услышим, как вы поете, леди Эльвира? — Спросил один дворянин.

— Это действительно редкая возможность. Я, конечно, хотел бы снова услышать, как звучит ваш харшпиль, — добавил другой. Это были старейшины Халденцеля, которые казались примерно такими же старыми, как Бонифаций, смотревшие на Эльвиру с веселыми улыбками; похоже, что она редко бывала дома после свадьбы с Карстедтом, и пожилые люди скучали по её игре.

— А, замечательная идея. Эльвира, как насчет того, чтобы выйти на сцену? Я полагаю, ты все еще способна петь? — Спросил Гиб Халдензель, его губы изогнулись в усмешке, когда его взгляд переместился с меня на нее. Это было выражение старшего брата, дразнящего свою младшую сестру, но в его глазах читалась искренняя семейная теплота.

— Если ты настаиваешь. Я полагаю, что раз я была той, кто поднял этот вопрос, то значит я и должна действовать.

После быстрого обсуждения, на круглой сцене собрались женщины, для исполнения песни. Они знали её наизусть, так как мужчины пели её каждый год. Толпа зашевелилась от возбуждения при столь внезапном, совершенно неожиданном развитии событий. Не в силах отвергнуть надежд и мечтаний стольких нетерпеливых зрителей, Эльвира согласилась снова взять в руки свой харшпиль и выступить.

— Отец, я не хотела, чтобы Матушка… — начала я, немного беспокоясь о том, что Эльвира вынуждено оказалась в такой ситуации. Однако Карстедт отнюдь не был встревожен, он наблюдал за своей женой с веселой улыбкой.

— Не волнуйся. Эльвира довольно опытна.

— Вы действительно собираетесь использовать эту возможностью, чтобы похвастаться своей женой…? — Сказала я, будучи настолько искренне обеспокоенной, что не смогла сдержать вырвавшуюся у меня жалобу. Лампрехт, услышав мои слова, расхохотался, в то время как другие прикрыли рты руками и теперь дразняще смотрели на Карстедта.

— О, так ты оказывается хвастаешься мной, Лорд Карстедт? — Спросила Эльвира, глядя на Карстедта сверху вниз с выражением, которое было гораздо более дразнящим, чем у остальных. Он резко вдохнул и, оглядевшись, кашлянул, чтобы прочистить горло.

— Э, Розмайн… Подобные комментарии ты должна держать при себе. Хорошо, запомнишь на будущее?

— Конечно. Я воздержусь в будущем от упоминаний о том, что вы иногда не можете сдержать свои романтические чувства к Матушке.

Но только я успела дать это обещание, как Эльвира обратилась ко мне с просьбой, для выполнения которой мне пришлось бы нарушить только что данное обещание.

— Пожалуйста, расскажите мне об этом попозже, леди Розмайн.

… И как будет правильно поступить?

Карстедт молча давил на меня взглядом, требуя чтобы я держала рот на замке, в то время как Эльвира улыбнулась Гибу Хальденцелю и сказала, что сейчас вернется, только возьмет свой харшпиль. Гиб улыбнулся в ответ, велев ей поторопиться, так как её комната была самой дальней.

Подождите, почему Матушка собирается принести его сама, когда у нее есть для этого слуги?

Этот вопрос крутился у меня в голове, когда я наблюдала за танцами с клинками, посвященными богам, и только когда Лизелетта подошла, чтобы налить мне свежего чая, я узнала ответ. Эльвира, по-видимому, намекнула, что ей нужно некоторое время для практики, и гиб, в свою очередь, сказал, что она может выступить в самом конце Весеннего молебна, но, тем не менее, ей нужно будет поторопиться.

Ну и как я должна была все это понять?!

Я была так ошеломлена открывшимся мне скрытым значением столь невинного обмена словами, что мне ничего не оставалось делать, как наблюдать за продолжающимися танцами с клинками. Увидев его вблизи, я вспомнила танцы с мечами, которые исполняли Карстедт и Сильвестр, когда последний сопровождал нас на Весенний молебен, переодетый синим жрецом. Я вспомнила, что на них было очень приятно смотреть, и именно по этой причине мне тоже захотелось посмотреть, как же танцует Ангелика. Однако я постаралась не высказывать этого желания вслух; последнее, чего я хотела, — это низвергнуть Халдензеле в хаос ради своей столь ничтожной прихоти.