Установление татарского ига заставило русскую знать — князей и бояр — едва ли не полжизни проводить в степных кочевьях своих повелителей. И если раньше со степняками имели дело главным образом жители южнорусских княжеств, то теперь путешествовать в степь приходилось всей русской элите, за исключением, пожалуй, одних только псковичей. Знание языка, нравов и обычаев ордынцев стало обязательным условием принадлежности к правящей верхушке Руси.

Всё это так. Но вот что удивительно. При всём том до наших дней не сохранилось ни одного русского описания Орды, её повседневной жизни. Вероятно, их и не существовало. Причиной этого странного явления некоторые исследователи считают религиозное противостояние языческой (а позднее и мусульманской) Орды и православной Руси. Известно, что татары отличались веротерпимостью и предоставляли широкие налоговые льготы представителям духовенства. В ответ на эту милость православное духовенство молилось о здравии ордынского хана и призывало народ терпеливо сносить господство чужеземцев как проявление гнева Божьего. Однако эта политически мотивированная вежливость не отменяла, а только усиливала скрытое идейное противостояние русской веры с язычеством и исламом.

Для обозначения умышленного замалчивания книжниками мирных контактов русских с татарами некоторыми историками предлагается специальный термин — идеология молчания. Объяснение этого термина кроется в этноконфессиональной сфере.

«Религиозная исключительность была движущей силой идеологии молчания, характеризующей средневековые этно-религиозные рамки. Реалии социального сосуществования требовали значительной мирной кооперации между религиозными врагами. И при этом идеологические нужды сделали невозможным принять какие-либо иные отношения, кроме враждебных. Концепция мирной кооперации с неверными вызывала вопрос о воинственных религиозных ценностях, формирующих самые основы этих обществ. Следовательно, российские книжники вообще записывали только инциденты, связанные с враждой между русскими и татарами, умалчивая о таких обычных явлениях, как торговля и военные союзы между двумя народами, и преуменьшая свою информированность о татарских делах и обычаях, которые могли расценить как непозволительную близость. Книжники говорили о татарах либо враждебно, либо никак, а религия обеспечивала термины для брани. Такая уловка во избежание щекотливых идеологических проблем мирного объединения с религиозными врагами была обычным делом во всей этно-религиозной контактной зоне средних веков, а русские книжники научились этому во времена Киевской Руси» (53, 202).

Даже само нашествие Батыя наши летописи описывают сухо и вяло, пользуясь трафаретными формулами византийской агиографии и ветхозаветных книг. И потому, желая представить жизнь русских князей в Орде, мы вынуждены пользоваться главным образом свидетельствами западных авторов — купцов и миссионеров, дипломатов и путешественников.

Вот как описывал курултай 1246 года наблюдательный очевидец — посол римского папы Иннокентия IV (1243—1254) Иоанн де Плано Карпини. Монах ордена францисканцев, он вместе с другим францисканцем Бенедиктом Поляком совершил невероятное по смелости путешествие в Монголию и благополучно вернулся обратно в Италию.

«Вожди шли отовсюду вооружённые с очень многими из своих людей, но никто, кроме вождей, не мог подойти к лошадям; мало того, те, кто пытался гулять между [ними], подвергались тяжким побоям. И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, сёдлах и подседельниках имели золота приблизительно, по нашему расчёту, на двадцать марок. И таким образом, вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании. Весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды. И таким образом они пребывали почти до полудня, а затем начали пить кобылье молоко и до вечера выпили столько, что было удивительно смотреть.

Нас же позвали внутрь и дали нам пива, так как мы вовсе не пили кобыльего молока, и этим они оказали нам великий почёт; но всё же они принуждали нас пить, чего мы с непривычки никоим образом не могли выдержать. Поэтому мы указали им, что нас это тяготило, и тогда они перестали нас принуждать. Снаружи ограды был русский князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей китаев и солангов, также два сына царя Грузии, также посол калифа балдахского, который был султаном, и более десяти других султанов сарацин (восточных, нехристианских народов. — Н. Б.), как мы полагаем и как нам говорили управляющие. Там было более четырёх тысяч послов в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шёл с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель. Всех их вместе поставили за оградой и им подавали пить вместе; нам же и князю Ярославу они всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды. Если мы хорошо помним, то думаем, что пребывали там в довольстве четыре недели, и мы полагаем, что там справляли избрание, но там его не обнародовали. И об этом можно было догадываться главным образом потому, что всякий раз как Куйюк выходил там из шатра, то, пока он пребывал вне ограды, пред ним всегда пели, а также наклоняли какие-то красивые прутья, имевшие вверху багряную шерсть. Этого не делали ни перед каким другим вождём. А ставка эта, или двор, именуется ими Сыра-Орда» (3, 77).

Вернувшись на родину, Плано Карпини на основе воспоминаний и путевых записок создал свою знаменитую книгу «История монгалов». В ней он среди прочего рассказывает историю кончины князя Ярослава, с которым был лично знаком.

«В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей часта Русски, которая называется Суздаль. Он только что был приглашён к матери императора, которая как бы в знак почёта дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в своё помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и всё тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землёю. И доказательством этому служит то, что мать императора без ведома бывших там его людей поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что, если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену» (3, 79).

История гибели Ярослава Всеволодовича — как её представляет Плано Карпини — вызывает много вопросов. Странным представляется прежде всего то, что русского князя (по словам Карпини) почтили более, чем других правителей покорённых народов, а затем отравили...

Единственным объяснением может служить то, что Ярослава в ханской ставке воспринимали в первую очередь как доверенное лицо ненавистного, но могущественного Батыя.

В ставке Гуюка царила ненависть к Батыю. Кузены стали врагами ещё во время большого похода на Запад в 1237—1241 годах, когда самоуверенный и дерзкий Гуюк — сын тогдашнего великого хана Угедея (1227—1241) — отказывался подчиняться приказам Батыя, а тот писал на него жалобы хану в Каракорум. Угедей сделал сыну строгий выговор и отозвал его из похода. Тот затаил ярость, но, разумеется, ничего не забыл. Он ждал времени и случая, чтобы свести счёты с кузеном. После кончины Угедея Батый всячески препятствовал избранию Гуюка великим ханом, внешне сохраняя лояльность и почтительность по отношению к властям в Каракоруме.

С избранием Гуюка на трон настало время платить по старым счетам. Но время открытого разрыва Гуюка с Батыем ещё не пришло. Как сын Джучи (старшего сына Чингисхана) и как талантливый полководец, покоритель многих стран Батый пользовался авторитетом у степной знати. За ним стояли боевые силы «улуса Джучи». Для войны с ним Гуюку нужны были удобное время и убедительный повод. Таким поводом мог послужить, например, сепаратизм — отказ подчинённых Батыю русских князей явиться к новому великому хану с поклоном и дарами.