Рассуждая о судьбе митрополита Максима, трудно не посетовать на обычную для летописей этого периода расплывчатость хронологии. В новгородских летописях отъезд митрополита из Киева датируется 6807 мартовским годом, а в Симеоновской — 6808-м ультрамартовским (44, 279). Проще говоря, митрополит бежал из Киева в период с 1 марта 1299 года по 28 февраля 1300 года. Затем его следы теряются. Вновь на хронологической шкале он появился только 29 июня 1300 года, когда в день памяти апостолов Петра и Павла совершил поставление на кафедру новгородского владыки Феоктиста. Никаких сведений о его пребывании в Твери летописи не сохранили. Скорее всего, он всё же был там проездом из Владимира в Новгород. Но тверские летописцы не сочли это важным событием или демонстративно проигнорировали эту новость. В Твери Максима ждал холодный приём.

Почему митрополит Максим покинул своё традиционное «седалище» в Киеве? Почему это решение должно было вызвать возмущение у всех, кто был искренне озабочен судьбами православия в русских землях?

Известно, что Русская церковь как институт в условиях ига пользовалась значительными привилегиями. Она не платила ордынский «выход», не привлекалась к обслуживанию ханских послов. За это духовенство во главе с иерархами должно было молиться о здравии татарских ханов и призывать народ к покорности новому «вавилонскому плену».

Однако церковь как сообщество православных людей разного чина и звания не менее других страдала от произвола ордынцев. Ханские ярлыки давали некоторую безопасность только в мирное время. Всё менялось в условиях войны. Летописи полны рассказов о том, как во время татарских набегов гибли или подвергались насилию разного рода «церковные люди» — от приходских священников и монахов до епископов и самого митрополита.

Колыбель русского православия, Киев был страшно разорён во время Батыева нашествия. Однако тут есть над чем задуматься историку (38, 287).

Проезжавший через Киев в 1245 году францисканец Плано Карпини писал: «...Они (татары. — Н. Б.) пошли против Руссии, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады они взяли его и убили жителей города; отсюда, когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мёртвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведён почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжёлом рабстве. Подвигаясь отсюда, они сражениями опустошили всю Руссию» (3, 51).

Легко заметить, что этот хрестоматийный текст полон внутренних противоречий. Так, остаётся непонятным, где же увидел Карпини «бесчисленные головы и кости мёртвых людей» — в городе или «на поле», то есть в степи? Если он говорит о самом Киеве, то непонятно, как могли жители пять лет оставлять непогребёнными останки своих родственников и друзей, соседей и земляков. Если же кости были разбросаны в чистом поле, то это вполне могли быть и кости ордынцев. Русские не имели желания хоронить степняков, а монголы, как известно, не хоронили своих мёртвых в могилах, а оставляли лежать на земле на добычу зверям и птицам, полагая, что при такой участи тела душа быстрее покинет останки и улетит к небу.

Разорение Киева во время Батыева нашествия — исторический факт, засвидетельствованный и русскими летописями. Однако как политическое, так и экономическое значение Киева позволило ему быстро подняться после катастрофы. В городе вели дела многочисленные купцы как русского, так и иностранного происхождения. Об этом говорит сам же Карпини, называя в качестве свидетелей своего пребывания в Киеве целый ряд тамошних персонажей:

«Свидетелями служат все граждане Киева, давшие нам провожатых и коней до первой татарской заставы и встретившие нас при возвращении с провожатыми из татар и их конями, которые к нам возвращались, и все русские люди, через землю которых мы проезжали и которые приняли запечатанную грамоту Бату и приказ давать нам лошадей и продовольствие; если же они этого не сделали бы, то были бы казнены им. Сверх того, свидетелями служат бреславльские купцы, ехавшие с нами вплоть до Киева и знавшие, что наш отряд въехал в землю татар, а равно и многие другие купцы как из Польши, так и из Австрии, прибывшие в Киев после нашего отъезда к татарам.

Служат свидетелями и купцы из Константинополя, приехавшие в Руссию через землю татар и бывшие в Киеве, когда мы вернулись из земли татар. Имена же купцов этих следующие: Михаил Генуэзский, а также и Варфоломей, Мануил Венецианский, Яков Реверий из Акры, Николай Пизанский; это более главные. Другие, менее важные, суть Марк, Генрих, Иоанн Вазий, другой Генрих Бонадиес, Пётр Пасхами; было ещё и много других, но имена их нам неизвестны» (3, 84).

Перечень иноземных купцов говорит о многом. Судя по нему, Киев быстро возродился, хотя, конечно, не имел уже прежнего блеска.

Благодаря своему географическому положению на сходе нескольких водных торговых путей и своим древним соборам и монастырям Киев оставался достойным местом для резиденции главы Русской церкви. Он служил своего рода «замко́м», соединявшим западную и восточную части Русской митрополии. Стоило митрополиту навсегда покинуть Киев, перебравшись в Галицкую или Владимирскую Русь — и раскол митрополии становился лишь вопросом времени.

Понимая это, митрополит Кирилл II (1242—1281) всю жизнь провёл в скитаниях по своей митрополии, сшивая нитями своих дорог её расползающееся пространство. Он и умер в дороге 6 декабря 1281 года — в тихом Переяславле Залесском, а похоронен был — вероятно, согласно его завещанию — в Киеве, в древнем Софийском соборе.

Понимал это и митрополит Максим. И тоже в меру сил собирал приходы и епархии. Но стоило ему переехать из Киева во Владимир, как шесть западнорусских епархий — Галичская, Перемышльская, Владимире-Волынская, Луцкая, Холмская и Туровская — объявили себя самостоятельной Галичской митрополией (1303). Князь Юрий Львович Галицкий (1301 — 1316), женатый на сестре Михаила Тверского, хотел иметь собственного митрополита. По его хлопотам византийский император Андроник Палеолог Старший и константинопольский патриарх Афанасий утвердили новую митрополию.

Благодаря родственным связям с Галицким княжеским домом в Твери как нигде на северо-востоке отчётливо представляли перспективу и последствия церковного раскола. Вероятно, искренне болевший за будущее православия Михаил Тверской имел на сей счёт какие-то беседы с митрополитом Максимом. Но когда настал час принятия решений, Максим выбрал собственную безопасность. Михаил Тверской, как известно, в критическую минуту рассудил иначе...

Перенос митрополии — точнее говоря, резиденции митрополита — из одного города в другой был, вообще говоря, делом противозаконным с точки зрения церковных канонов. Во всяком случае, он требовал санкции патриарха, или императора, или поместного собора (56, 95). Максим уехал безо всяких санкций и чувствовал необходимость хоть как-то оправдать этот акт. Так родилась чудесная история о том, как уже во Владимире митрополиту «в тонком сне» явилась Богородица и вручила ему омофор. С этим небесным благословением переезд митрополита — по сути, обычное бегство от опасности — получал более благопристойный вид.

Что касается земных причин, заставивших Максима предпринять такой многотрудный шаг, то здесь для начала следует согласиться с мнением современного исследователя: «Перенос митрополии, конечно, имел более серьёзные причины, чем просто очередное разорение Киева татарами» (122, 127). Далее позволим себе некоторые предположения относительно этих «серьёзных причин». Судя по всему, бегство Максима из Киева было связано с грандиозными битвами между Тохтой и Ногаем, которые развернулись в степях в 1298—1300 годах.