Заключив мир с Дмитрием, Андрей, не возвращаясь в Новгород, отправился (вероятно, через Владимир) в свой удельный Городец. Что до Дмитрия, то он двинулся в противоположную сторону — на Волок.

Цель этой поездки в город, который ему уже не принадлежал, не вполне понятна. Равным образом неясно и то, вернул ли Андрей Дмитрию отнятое у него «на броде» имущество. Однако ясно, что перед тем, как возвратиться в разорённый и сожжённый Переяславль, Дмитрий должен был запастись деньгами и людьми. Единственное место, где он мог найти то и другое, был наполненный переяславскими беженцами Волок. Здесь был своего рода узел связанных волоками речных торговых — а при необходимости и военно-стратегических — путей. Из верхнего течения Ламы дорога шла через водораздел к верховьям Рузы — левого притока Москвы-реки. Отсюда, пройдя немного вверх по Москве-реке, путники попадали в Можайск, от которого было рукой подать до истоков Протвы — торной дороги на юго-восток, к Оке. К западу от Можайска соединённые волоками речные дороги тянулись к бассейну Вазузы и Днепра.

Вся эта забытая ныне дорожная сеть наиболее активно использовалась именно новгородцами — самым подвижным и предприимчивым элементом тогдашнего русского общества. Через неё они из района Твери кратчайшим путём выходили к Оке и Волге. Их лёгкие ладьи были хорошо приспособлены к условиям мелководья и многочисленных волоков.

Именно Волок как город и крепость (Волоколамск) служил организатором бесперебойного и безопасного движения по всей этой речной системе. Сидя на Волоке, новгородцы могли не только отслеживать и регулировать товарные потоки, но и наилучшим для себя образом решать вопрос торговых пошлин.

Однако со временем новгородцы стали тяготиться содержанием далёкого Волоколамского «транспортного узла». Подобно Торжку, Волок стал ахиллесовой пятой Новгорода. Устав от этой докуки, — а может быть, реализуя какие-то неведомые нам политические замыслы, — новгородцы в 1284 году уступили Волок Дмитрию Переяславскому. Полагают, что Дмитрий держал там в роли наместника своего сына Ивана (147, 7).

Теперь Дмитрий, возвращая Волок новгородцам, хотел забрать оттуда всё, что принадлежало ему, и подготовиться к возвращению в Переяславль. Но судьба положила конец всем его хлопотам и предположениям. «В лето 6803 (1295) преставися князь великим Дмитреи Александрович в чернцех и в скиме, и на пути близ Волока».

Стойкий воин, князь Дмитрий, подобно своему отцу Александру Невскому, отправился в последний путь в облачении воина Христова.

События 1293—1294 годов показывают Михаила Тверского как смелого и самостоятельного правителя. Не испугавшись ханской власти, стоявшей за спиной Андрея Городецкого, и, может быть, надеясь на власть эмира Ногая, Михаил встал на сторону князя-изгнанника Дмитрия Переяславского. Эта позиция возвышала его в моральном отношении и вызывала симпатию у всех, кто по разным причинам не любил нового великого князя Владимирского Андрея Городецкого.

Имея такого надёжного союзника, как воспитанный в Твери при дворе князя Ярослава Ярославича московский князь Даниил, Михаил стал предводителем своего рода коалиции противников Андрея. Все десять лет своего правления (1294—1304) Андрей вынужден был отбиваться от нападок этой коалиции или останавливаться перед её боевой мощью.

Русская усобица развивалась при сохранении ордынской угрозы. События 1293/94 года убедили русских князей в том, что молодой хан Тохта постепенно освобождается от опеки Ногая. В этой ситуации покровительство Ногая не укрепляло позиции русского князя в ханской ставке, а напротив — ослабляло. Осознав изменения ситуации, вторая княжеская коалиция постепенно переходит на сторону хана Тохты.

Занятый своими проблемами в Восточной Европе, Ногай не отозвался на эту перемену. Он не желал лишний раз портить отношения с ханом из-за русских князей. В результате единственным арбитром княжеских споров оказался хан Тохта. Этот выдающийся правитель Золотой Орды понимал простую истину: только в условиях мира и хозяйственного благополучия русские княжества могут должным образом пополнять ханскую казну. Исходя из этого, Тохта стремился обеспечить порядок в княжеском сообществе. По некоторым сведениям, он решил лично посетить Русь и уже плыл на корабле вверх по Волге, когда внезапная смерть прервала это небывалое путешествие (48, 201).

Стремясь к равновесию сил в «русском улусе», хан Тохта старался не допускать чрезмерного усиления одной княжеской коалиции за счёт другой. Он взял «курс на сознательное ослабление победителей и великого княжества Владимирского в целом» (41, 142).

Власть и собственность — вечные спутники. В роли великого князя Владимирского Андрей мог править не только в стольном Владимире, но также в Костроме и Нижнем Новгороде, Юрьеве Польском и Стародубе. Но всё это были временные и шаткие достояния. Утратив владимирский венец — родовое достояние всех потомков Всеволода Большое Гнездо, он тотчас превращался в бедняка, имевшего в частной собственности, в удельной вотчинной юрисдикции, один лишь захудалый Городец на Волге. Только увеличив свой удел путём приобретения в собственность какого-то крупного города и волости — например Переяславля Залесского, — Андрей мог иметь «крепкий тыл» и твёрдо сидеть на владимирском троне.

Но всё, что плохо лежало, уже застолбили за собой новые хозяева Северо-Восточной Руси — Михаил Тверской и Даниил Московский. Вместе отбиваясь от хищных поползновений Андрея Городецкого, они со временем неизбежно должны были схватиться между собой. Предвидя это, Даниил в последние годы своего княжения принялся беззастенчиво захватывать соседние волости, не обращая внимания на протесты ограбленных соседей — рязанских и смоленских князей. Михаил Тверской не хотел — или не мог — последовать его примеру. Тверское княжество оставалось в старых границах. Соотношение сил медленно, но верно изменялось в пользу Москвы. Но это уже следующая страница в биографии нашего героя...

В событиях до 1294 года — насколько мы их знаем — Тверь предстаёт как политический центр второго ряда. Вероятно, такое впечатление обманчиво. Тверь вышла в первый ряд значительно раньше Дюденевой рати. Но как это часто бывает, отсутствие (или утрата) собственного летописания уводит тот или иной город со сцены исторических событий.

Ведение летописи было сложным делом, требующим высокого профессионального мастерства. Летописец должен был знать историю Руси, уметь излагать события в кратком и выразительном «летописном стиле», помнить важнейшие сюжеты и тексты Священного Писания, знать их четыре смысла (исторический, аллегорический, апагогический, символический), и наконец — писать чётким и красивым почерком. Далеко не в каждом городе или монастыре можно было найти человека, обладавшего такими знаниями и умениями. Равным образом далеко не везде можно было найти книги (древние летописи, творения Отцов Церкви, жития святых и т. д.), необходимые летописцу для его работы.

Начало тверского летописания теряется в зарослях гипотетических произведений — великокняжеских, митрополичьих и епископских сводов, а также частных летописцев, носящих семейный характер. В этом призрачном мире относительно реальным можно считать представление об общерусском своде 1305 года (или «своде начала XIV века»), заказчика которого исследователи определяют по-разному (94, 54; 72, 24). Источником тверских известий в своде 1305 года называют «Летописец князя Михаила Ярославича», который мог быть начат в 90-х годах ХIII века. «В нём использованы современные церковные записи, привлечены данные 70—80-х годов по припоминаниям; в общем он носит княжеско-епископский характер» (94, 65).